Эдуард Лимонов - Великая мать любви
Мечтам моим не суждено было продлиться, потому что где-то в глубине дома шумно раскрылась дверь. Раздался звук шагов и механический шум не то радио, не то ТиВи. Обрадованный Никита вскрикнул: "Натан! Найоми!" и устремился к выходу из библиотеки. Мы последовали за ним... И оказались именно в главной гостиной. И там был камин, у которого я предлагал Никите встречаться после писательских трудов. Со второго этажа в гостиную спукалась красивая лестница темно-красного дерева и по ней двигалась вниз женщина с седыми волосами. В темном платье-балахоне до пят.
- Никита, - сказала женщина. И добавила - Пам. - На лице ее появилась скупая улыбка. Не потому, что женщине не хватало нужного
количества чувств для улыбки нескупой и широкой, но лишь потому, что женщина отлично знала, как функционирует механизм мышц ее лица. Знала, что каждая улыбка углубляет морщины на 0,000001 микромиллиметра. .
- Мы уже решили было, что вас нет дома, - сказал Никита, проделав осторожную процедуру целования с миссис Аргус. Глядя на них, у меня возникло впечатление, что они оба боялись, чтобы миссис не распалась от взаимных поцелуев. Однако, по моему мнению, она выглядела крепкой миссис.
- I beg your pardon,* Никита, - сказала дама. - Натан завозился в видеокомнате и оттуда совсем не слышен дверной звонок.
Я заметил, что миссис произнесла имя Никита с явным удовольствием. Русский должен быть русским и откликаться на имя Иван или Степан или Никита. Тогда все довольны. А если русский, как я, разгуливает по миру с именем Эдуард, это разочаровывает иностранные народные массы.
- Ой! - спохватился носитель настоящего русского имени, увидев, что миссис Аргус, мистически улыбаясь, смотрит сверху вниз на меня и Джули. - Я хочу представить вам моих друзей... - Далее Никита продемонстрировал хорошие манеры. Вначале представил застеснявшуюся Джули в голубом платье, потом меня.
- - Вы тоже писатель, как Никита, - сказала миссис утвердительно.
- - Иес, - сказал я. - К сожалению.- В те времена я еще утруждал себя кокетничаньем подобного рода. На самом Деле я никогда не сожалел о том, что я писатель, но гордился и горжусь этим. Не понравилось мне только "тоже". Я считал себя куда более интересным писателем, чем модернист Никита.
К моему удивлению миссис сочувственно вздохнула.
- О да, я понимаю как тяжело быть писателем. Особенно вам, русским изгнанникам. А вы знаете, что я тоже русская? Никита вам говорил? Моя мама родилась в России... В городе Бердичев.
Я вежливо воскликнул: "О, Бердичев!" и заткнулся. Она предложила нам пройти вверх в видеокомнату, где Натан заканчивает какие-то труды, которыми он занимался весь день. Мы затопали по лестнице вверх. На стене вдоль лестницы висели хорошо обрамленные гравюры, изображающие рыцарей, красавиц, нюхающих цветы, и пажей с крупными ляжками. Народ на гравюрах отсутствовал. Я вздохнул об этом прекрасном времени пустых лесов и гулких площадей.
* Молю вашего прощения.
В комнате, напоминающей лабораторию папы Франкенстайна, среди скопления приборов, не говорящих ничего ни уму ни сердцу (я заметил среди них штук десять ТиВи экранов), расхаживал сам Натан Аргус в белом халате. Облик Аргуса мне безоговорочно понравился.
Мне импонировали его скупые монгольско-еврейские черты лица. Желтая кожа, натянутая на висках и чик-бонс. Его аккуратная седая бородка (усов не было) еще нестарого китайского философа-скептика. Сам Натан Аргус вне сомнения прекрасно сознавал все преимущества своей внешности и разумно акцентировал их. Его черный френч модели "а ля президент Сукарно", застегнут был под .горлом, контрастируя с расстегнутым халатом. На нормального американского писателя, каковых я встретил в свое время на восточном берегу в Нью-Йорке с полдюжины, он не походил. Нью-йоркский писатель, обыкновенно овервэйт, запущен, пострижен кое-как, и отличается демократической простотой костюма, варьирующегося от разновидности "а ля мелкий бизнесмен" (акрилико-полиэстеровая пара) до разновидности джинсы-борода - наследие, оставленное прокатившимся тайфуном хиппи-движения. Аргус был особый. Это я тотчас отметил. Он утруждал себя игрой.
Рука его, как обнаружилось в момент рукопожатия, оказалась сухой, небольшой и хрупкой рукой интеллектуала. Я отмечаю это. обстоятельство, потому что в наше время возможно прийти в писательство из truck-drivers', с соответствующими ручищами. Грусть была в глазах, в манере речи и в движениях Натана Аргуса. - Только что закончил монтаж фильма. Два месяца я занимаюсь этим фильмом... Зачем? - Он пожал плечами. - Глупо. Вожусь, как ребенок с конструктором. Монтирую. Размонтирую... В этой комнате оборудования на три миллиона долларов...
- Полнометражный фильм? - осведомился я. - Это не совсем фильм в полном смысле этого слова. Герои фильма не люди, но вещи. И ситуации между вещами. - Он отвернулся и побарабанил пальцами по одному из технических ящиков. Повернулся к нам лицом опять. - Кому все это нужно, молодые люди? Кому?
Я не знал кому, и Никита, кажется, тоже не знал, не говоря уже о наших девушках. Шведского приличного происхождения, моя Джули робко пошевелила губами. Я был уверен, что ей очень хочется сказать, что "это", производимое Аргусом нужно people и kids, или объяснить, что так велел Бог, но она стеснялась. Мы были странной парой, она
* Водителей грузовиков.
с ее тремя библиями в доме, и я, не верящий ни в Бога, ни в черта, и как будто бы гнилой до мозга костей. Однако, очевидно в глубине первоисточнике, наши души были родственными, иначе бы мы не продержались вместе целых три месяца. То есть или ее душа была гнилая не менее моей, или моя - приличной и религиозной.
- Может быть мы могли бы посмотреть ваш фильм? - робко спросил Никита.
- Нет-нет, он не готов! - почему-то испугался Аргус и стал снимать халат. Сняв его, он стал еще более густым китайско-монгольским философом скептиком. - Пройдемте в гостиную. - Скрипя домом, мы все шестеро, отправились вниз. Я шел вслед за Аргусом и по уровню на котором находился его затылок, определил, что он меньше меня ростом. Я пожалел Аргуса, представив его хрупким интеллигентом, заброшенным в страну крупных людей и довольно грубых нравов, присущих крупным людям.
- Так вы теперь живете в Париже? - обернулся ко мне Аргус. В таком ракурсе: скошенные черные глаза, седой кок над лбом и седая лопаточка густой бородки, - Аргус смотрелся необыкновенно хитрым и мудрым, вовсе не похожим на неуверенного в себе творца фильма, героями которого были вещи, каким он был всего лишь за минуты до этого. - Да. Так случилось.
- Правильно выбрали. Жить следует в Париже. Я хотел спросить его, почему он сам живет на дикой горе в Калифорнии, но он опередил меня и ответил на незаданный вопрос. "Я живу здесь потому, Что к сожалению, связан с этой чертовой кухней, с Голливудом.
С момента, как я увидел Аргуса и признал в нем определенные достоинства, мне не терпелось померяться с ним силами. И вот случай, кажется, представился. - Что до меня, я бы с удовольствием связал себя с чертовой кухней Голливуда, мистер Аргус. Бросил бы Париж...
- Это потому, что вы молоды. Садитесь, - он указал мне на кресло, покрытое лисьей шкурой, сам уселся на соседнее, покрытое пледом. В главной гостиной была живая мебель, в противоположность зачехленной. - Что вы будете пить?
Он выскочил из моей неловкой первой западни легко и просто, с помощью бытового трюка. - А что у вас есть? - спросил я, решив быть наглым и настойчивым. Я решил дать ему бой. Сразиться с жертвой кино-бизнеса.
- Виски, джин, коньяк, вино... Вы, разумеется, привыкли к французскому вину. Увы, могу вам предложить только калифорнийское. Я не привык к хорошему французскому вину, у меня не было для этого. достаточно денег, я привык за год жизни в Париже к самому дешевому французскому вину. Я важно попросил коньяк. Девушки взяли по белому вермуту со льдом, Никита - "Белую лошадь". Натан Аргус налил себе шерри. Я решил, что отныне стану испрашивать шерри в подобных ситуациях. Шерри звучало элегантнее коньяка.
- Как продвигается ваша книга, Никита? - Писатель задал писательский вопрос.
- О, я работаю медленно, Натан... Несколько лет пишу одну книгу. Пишу от руки. Я старомоден, вы же знаете...
Никита кокетничал своей старомодностью. Пара романов, написанных им, вполне могла принадлежать перу автора "Слова о полку Игореве" - древнейшей русской фальшивки, подделки под 11-й век. По моему глубокому секретному мнению Никита был литературным выпендрежником, неразумно растрачивающим свой несомненный талант на создание экспонатов для литературной кунсткамеры, но мы дружили. Ибо оба были выродками в современной русской литературе, незаконнорожденными детьми. Легкая, ни к чему не обязывающая дружба двух аутсайдеров. Благодаря ему, я и оказался в маленьком калифорнийском городке. И это он -познакомил меня с Джули. "God bless him ". *
- Я представляю вас, Никита, как бы современным Генри Торо... в железных очках на носу, сидя за деревянным столом в занозах, вы записываете в пухлую тетрадь. На ногах у вас толстые носки и буйволиные, на меху, мокасины... - Натан Аргус мягко улыбнулся и в этом его замечании и улыбке, выразилась полностью любовь его к Никите. Чувствовалось, что Никита пришелся ему по душе. Сам Натан, как я уже знал от Никиты, пользовался даже не электрической пишущей машиной, но смесью компьютера с пишущей электронной машиной. Однако различные в выборе средств производства ими используемых, Натан и Никита (плюс созвучие имен, не правда ли?) разделяли страсть к отшельничеству. Оба не выносили больших городов и предпочитали медвежьи углы. Правда русский модернист самоизгнанник Никита, разумеется, не мог приобрести себе гору, как сделал это мученик Голливуда Натан Аргус. Посему он менял медвежьи углы. Калифорния, Канада, Вермонт. Были бы и железные очки, я не сомневаюсь, но пока у Никиты было стопроцентное зрение.
