Тиамат Tiamat - Птица в клетке. Повесть из цикла Эклипсис (Затмение)
За коновязью была небольшая ложбинка, дающая укрытие и от солнца, и от чужих взглядов. Оба сбросили мундиры на траву, оставшись в штанах и рубашках. Рудра жадно посмотрел на белую шею принца в расстегнутом вороте и мысленно пообещал себе, что исполосует рубашку в клочья. И обратно Даро будет возвращаться в мундире на голое тело. И идти ему будет неудобно и больно, уж Рудра постарается. Если бы он знал, что принцу не суждено было выйти с места поединка своими ногами!
Даронги напал неожиданно страстно, напористо. За время разлуки его фехтовальные навыки явно улучшились. Он с легкостью парировал прием, которым Рудра часто выбивал оружие из рук противника, чем разозлил его неимоверно. Полковника охватило возбуждение, азарт, и он начал теснить принца по-настоящему, вкладывая в удар всю силу. Он мог бы прочертить кровавую полосу в любой момент, где угодно на шее Даронги, на груди, на предплечье. Но вместо этого старался измотать своевольного любовника, доказать в очередной раз, кто сильнее. И проиграл.
Руку выше локтя ожгло болью, в недоумении он посмотрел на рукав с пятнышком крови, а дальше все произошло как в кошмарном сне, медленно-медленно, когда ты видишь все в мельчайших деталях, но ничего не можешь изменить. Левой рукой он отвел шпагу принца, не замечая, что режет ладонь, а правой нанес удар вперед и вверх, в корпус раскрывшегося противника. Руку его будто демон направил тот самый, что позволял выигрывать битвы и повергать намного более искусных и сильных врагов.
Даронги выронил шпагу и покачнулся. Рудра, еще не вполне поняв, что произошло, посмотрел на свою шпагу, на кровь на лезвии, и выронил ее тоже. Он перевел глаза на принца, на кровавое пятно, быстро расползающееся на его груди, и забыл, как дышать, как жить, как воспринимать действительность. Даронги зашатался, хватаясь за грудь, комкая рубаху, тоже не в силах вздохнуть. Рудра едва успел его подхватить и уложить навзничь.
— Нет, нет, нет, хрипел полковник, хотя ему казалось, что он кричит. Кто-нибудь, эй! Лекаря! Даро! Что я наделал!
Он разорвал на принце рубашку и в ужасе уставился на крошечную узкую ранку. Едва-едва ниже сердца, и наверняка задето легкое! Маг бы исцелил раненого принца в два счета, но маги и лекари на другом краю лагеря, до них все равно что до самой Криды, а в распоряжении Даро не больше получаса. Может быть, меньше.
— Так не любишь… проигрывать? выдохнул принц, хватая его за плечо, стискивая с неожиданной силой. На губах его выступила кровавая пена зловещий признак! Хотел… избавиться от меня, да? Чтобы трахаться с кем… хочешь… Не считаться ни с кем…
В этот миг близости к смерти принц Даронги уже не мог и не хотел скрывать своих истинных побуждений. Ревность пылала в нем, но не банальная ревность к какому-то степному мальчишке, случайному любовнику нет! Это была ревность ко всему, что составляло жизнь Рудры и где ему, принцу Дансенну, не было места: к войне, Дикой степи, воинской славе, к победам во славу Криды.
— Война тебе дороже, чем я! хрипел он, отталкивая руки, которыми Рудра пытался зажать его рану. Самый последний дикарь в степи… дороже, чем я. Только не жди, что теперь… получишь свободу! Мы уйдем вместе!
С этими словами он ударил Рудру кинжалом, распоров ему внутреннюю сторону бедра. Немедленно хлынула кровь, и перед глазами полковника все поплыло. Им полагалось теперь, как эпическим героям сказаний, скончаться в объятиях друг друга, чтобы кровь их слилась и дыхание отлетело одновременно. Но Рудра не был эпическим героем. Пока еще не был.
— Никто никуда не уйдет, отрезал он. Перетянул себе ногу ремнем, нечеловеческим усилием вскинул Даронги на руки и понес. Они были и роста одинакового, и возраста, но Рудре не впервой было носить на руках своего принца. Даже сейчас, когда по траве за ним тянулся кровавый след.
Он не помнил, как дошел. Не помнил ничего, кроме того, как тело Даронги становилось холоднее и тяжелее в его руках, как синели его губы и закрывались глаза. Он уговаривал, приказывал, кричал. И даже завыл, как дикий зверь, когда ему показалось, что Даронги уже не дышит.
Вокруг были люди, но он едва их видел. Понадобилось трое человек, чтобы оттащить его от принца, потому что он отказывался выпустить его из рук, даже когда появился лекарь как показалось Рудре, вечность спустя. Но он занялся раненым значит, тот еще жив! С облегчением полковник потерял сознание. Ему еще показалось, что он видит лицо своего степного наложника, но что бы ему делать здесь, посреди лагеря, если он почти не выходил из палатки полковника? Рудре не пришло в голову, что в лагере поднялся такой неимоверный шум и волнение, его имя кричали так ясно и громко, что даже степняк, не понимающий почти ни слова на всеобщем, в палатке не усидел, и удержать его было некому.
Рудра был покрыт кровью с ног до головы, но все, естественно, предположили, что это кровь принца. Мертвенная бледность, обморок все могло быть отнесено за счет ужасного горя. А между тем ему грозило умереть от банальной потери крови. Наконец кто-то может быть, именно степняк заметил ременный жгут на его ноге и рану от кинжала, и полковнику оказали необходимую медицинскую помощь. Еще пара минут и было бы слишком поздно.
В полку Руатты настолько было принято скрывать неблаговидные делишки, что никто не подумал послать королю правдивый отчет о происшествии. Хотя обстоятельства, приведшие к ранению наследного принца, были ясны как день. В отчете было написано, что во время учебного поединка полковник и наследный принц подверглись нападению из засады и были ранены стрелами степного изготовления. Личность нападавшего установлена не была. Капитан Юттайра ознакомил полковника с этим отчетом, когда тот пришел в себя в своей палатке. Он очень натурально сожалел и извинялся, что посты вокруг лагеря проглядели наглого и мстительного дикаря, вооруженного луком. Заверял полковника, что усиленные патрули прочесывают холмы, и несостоявшийся убийца обязательно будет пойман. Полковник его едва слушал, потому что рядом с ним на складной койке лежал Даронги, дышащий размеренно и спокойно в глубоком магическом сне, и его изможденное бледное лицо казалось полковнику прекраснее всего, что он когда-либо видел в жизни.
Благодаря магии принц поправился быстро и без всяких неприятных последствий, так же как и полковник. Когда Даронги очнулся, они были одни, и разумеется, Рудра первым делом протянул обе руки и заявил, что должен быть немедленно арестован и отдан под трибунал за нарушение условий поединка. Он добавил:
— Ты победил. Приказывай, и так страстно, так жарко, что принц улыбнулся:
— Клянусь Единым, стоило получить клинок в грудь, чтобы услышать такое от тебя. Опомнись, какой еще трибунал? Пари держу, твои капитаны уже сочинили какую-нибудь сказочку, чтобы тебя прикрыть. Хочешь их тоже сдать?
— Я тебя чуть не убил и должен быть наказан, настаивал Рудра таким тоном, каким обычно говорят: «Снимай штаны и раздвигай ноги!»
— Я тебя тоже чуть не убил. Надеюсь. Трудно было прицелиться точно. Так что мы квиты. Я победил, и теперь тебе придется прогнать своего степняка и удовольствоваться мной, синие глаза принца блеснули, выдавая, что он иронизирует, прекрасно зная, что в данный момент полковнику ни до степняка, ни до всей Дикой степи, ни до чего вообще в мире.
Остатки соображения подсказали полковнику, что надо бы позвать лекаря, чтобы он проверил состояние раны принца. Принц возразил, что знает куда лучший способ проверить, и уронил полковника на себя, так что походная койка скрипнула и наполовину сложилась. Пришлось переместиться на ковер, стащив с койки простыню. Под простыней Даронги был совершенно обнажен, не считая повязки через грудь. Он сразу же пожелал проверить, как зажила рана Рудры, нанесенная в опасной близости к паху, и не пострадали ли важнейшие функции организма.
— Я думал, для Криды важнее всего мой стратегический гений, саркастически заметил полковник, с удовольствием отдаваясь ощущениям, которые будили шаловливые манипуляции принца у него в штанах.
Как хорошо было быть живым! С этой мыслью он впился губами в сухие губы принца, слегка обметанные лихорадкой, и засунул ему руку между ягодиц, готовясь доказать, что рана его ничуть не беспокоит. В любой момент можно было ожидать, что войдет ординарец, лекарь или кто-то из офицеров, но это только придавало остроты ощущениям. Примирение было горячим, бурным и продолжительным. Даронги так стонал под ним, что наверняка было слышно снаружи. У обоих раны еще отзывались болью при резких движениях а движения их были очень резкими, очень напористыми, как будто они все еще продолжали свой несчастливый поединок: без прежней злости, но с яростным, мстительным наслаждением. Лекарь, обнаруживший потом пару пятнышек крови, закудахтал и принялся щупать красный след от раны на груди Даронги, боясь, что открылось кровотечение. Ничего не найдя, вдруг покраснел, как вареный рак, догадавшись о происхождении крови, и с возмущением отчитал полковника и принца за нарушение постельного режима. Оба покатились со смеху, в один голос уверяя, что изо всех сил соблюдали постельный режим, чем повергли лекаря в еще большее смущение.
