Габриэль Витткоп - Некрофил
... у него была повреждена печень, и это не было бы столь опасно, если б убийца не повернул лезвие в ране. С. был срочно прооперирован. Он смог принять своих друзей, поскольку лежал в отдельной палате. Он сделал заявление полицейским, пришедшим допросить его. С. нарочно попросил не сообщать о случившемся никому в Европе, так как поначалу его состояние казалось удовлетворительным, но на четвертый день оно внезапно ухудшилось, и С. умер после двухдневной агонии...
Соната ре-мажор для скрипки и клавесина, композитор Жан-Мари Леклер. После возвращения из Голландии, где он встречался с Локателли, Леклер был убит около своего дома без видимой причины неизвестными лицами.
"Смерть: Моя ирония превосходит все прочие".
Комиссар Е. из бригады полиции нравов, комиссар H. из отдела по борьбе с наркотиками, комиссар R. из уголовного розыска обсуждают дело за закрытыми дверями, в маленьком кабинете, в котором воняет мочой и дезинфекцией. У каждого куча детей. Годовой зарплаты каждого едва хватило бы на хороший trench coat. M. уже предоставил важные сведения. М. умеет делать нужные подарки в нужное время. Осторожно! если у М. будут неприятности, они коснутся всех, они расползутся, как масляное пятно. Будут произведены расследования и разоблачения. Наказание будет строгим. Осторожно! Что касается С., то он замешан в деле о нравах, его поймали с мальчиком. Эти англичане всегда считали Индию своим борделем. Так что, если С. выздоровеет, ему будет лучше молчать. Только-только очнувшись от наркоза, он слепо подпишет заявление, которое ему подсунут.
С. припоминает, что он вроде бы что-то подписывал, но не может вспомнить, что же это было. Ему говорят, что накануне приходила полиция допрашивать его. Он не знает, что он им говорил. Это его беспокоит.
Никто никогда не узнает правду о происшедшем.
Итак, вот С., смертельно раненый, хочет, по всей видимости, выздороветь, живет еще три дня, затем еще два, уже в агонии, прежде чем умереть на рассвете шестого дня. Вот начало и конец короткого и долгого процесса, порога, перехода.
На четвертый день стремительно повышается температура. С. ощущает сильные боли в верхней части правого легкого, чувство удушья, он харкает кровью. Легочная эмболия. Пытаются поддержать сердечную деятельность соответствующими инъекциями, этим лечение ограничивается.
С. сильно исхудал. К его запаху свежевымытого человеческого тела вдруг примешивается другой запах, перешибает предыдущий, полностью забивает его, и это очень древний запах.
Смерть очень редко подкашивает свою жертву; чаще она сообщает ей свой запах, ложится на нее, обнимает, пьет ее дыхание, и всё это с ошарашивающей простотой.
С. спит в поту, в сновидениях. Образы, лица, голоса, пейзажи. Глубинные воды выбрасывают на поверхность сокровища и чудовищ, затем хаос упорядочивается в другую реальность, самую подлинную, ту, которую С. пытался удержать, и эта реальность предлагает С. новое убежище. С. более не страдает или страдает, но не отдает себе в этом отчета.
Он сидит в прозрачной роще из кокосовых деревьев, за которыми поднимается небесная лазурь. Он знает, что сейчас появится кто-то. Неизъяснимое счастье, неописуемое сладострастие души овладевают С., в то время как танцующей походкой равнодушно проходит мимо мужчина с бронзовой кожей, с поясом из цветов апельсина, ангел, дикарь, сошедший с полотна Гогена. Сон исчезает, но счастье...
Сны С. следуют лабиринтами, где иногда брезжит мистической отсвет зари. Он видит нечто огромное, жемчужного цвета, - море, серое, как небо, море, по которому плавают лодки, на лодках фонарики, млечный путь, и в каждой лодке сидит человек. И каждый из них - один, и каждый - одновременно лодка, фонарь и путник. Лодка; С. - тоже лодка, легкая, на веревке, которая то натягивается, то провисает, качаясь на волне. Наверное, это прилив, потому что лодка с каждым разом удаляется от берега, с каждым мгновением берег виден всё менее четко, он всё дальше, всё равнодушнее. Движение есть, хотя времени больше нет. С. забывает всё, что привязывало его к земле. Он плывет к водам смерти. Он - реликт, обломок, лежащий на больничной кровати.
Томас Беккет выходит на сцену.
Dominated by the lust of self-demolition,
By the final uttermost death of spirit,
By the final ecstasy of waste and shame.43
Вы спрашивали, какой природы были осложнения, повлекшие смерть С. Это был травматический сепсис. Да, он умирал.
С. отыскивает старые фразы и, как некогда, - хотя и гораздо более драматично, беспокойно, решительно, - спотыкается о выбор определений, которые с тех пор совершенно поменяли смысл. Всё идет не так. Томас Беккет появляется на сцене, лицо несколько запрокинуто, голова, макушка которой теряется в тени, слегка повернута влево, серый свет падает только на ее правую половину. Длинные руки С. выделяются, живут своей жизнью, как два зверька на белизне мантии. Он хочет говорить, но забыл слова, или, скорее, вся его роль ушла в забвение. Он чувствует, что множество людей ждет, что он скажет; чувствует, что каждый жест, каждое слово свидетельствуют о его несостоятельности, и эта несостоятельность даже не является знаком ни абсолюта, ни небытия. С. видит, что не может найти ни малейшей связности, и эта бессвязность вдруг обнаруживается необычайно ярко, словно сама его человеческая сущность, и даже сущность всего человечества. Смутная поначалу, душевная боль вдруг делается такой же острой, как и телесная. Он чувствует, что теряет что-то бесконечно дорогое, что он еще не утратил, но непременно утратит в тот момент, когда сможет осознать потерю, прекрасную и быстротечную ценность, которая уходит, как вода из расколотого кувшина.
С. трогает свой череп дрожащей рукой, затем уши, челюсти, - всё то, что мертво в живом. В его возрасте череп еще не закончил формироваться, полное зарастание черепных швов еще не завершено, с лямбдоидным швом это происходит в возрасте от двадцати девяти до сорока семи лет, круговые закрываются лишь в старости. Если бы С. продолжал жить, клетки его спинальных ганглиев могли бы делиться до сорока пяти лет.
С. думает о своем убийце без ненависти, без горечи. Он думает он нем как бы между прочим, почти благосклонно. Самоубийство по доверенности.
Время от времени С. теряет сознание. Обморок. Пульс очень редкий, не достигает даже 50, а температура не опускается ниже 41,3°. Спазматическая дрожь сотрясает С., как дерево в бурю. Его живот надулся, как у утопленников, плывущих по течению. Послеоперационная рана болит, она темно-красного цвета.
Доктор К. предписывает инъекции искусственной сыворотки, но чтобы осуществить выскабливание раны, нужно личное разрешение доктора J., который как раз уехал в сельскую местность.
С. почти не стонет. Он поселился в своем страдании. Его лицо зарастает бородой, которая придает ему худобу, нос заостряется, глаза впадают, уши становятся словно восковыми. Его светлые волосы тускнеют, зеленеют, их клейкие пряди прилипают к вискам. Его голова падает на дно подушки, словно камень в трясину.
Ум С. ясен, даже более чем ясен, он чувствует, что от избытка ясности его ум становится прозрачным, хрустальным. Всё теперь кажется ему понятным, с того момента, как он выпал на обагренные простыни, до зыбучих песков агонии. Он видит свою жизнь не как цепочку фрагментов, но как материализованное целое, вселенную, протяженную во времени и в пространстве, что-то, что нельзя охватить сознанием, не умерев. И вот, С. умирает. Но его судьба, образ его судьбы, созвездие, цветок, гора, не имеет значения вне смерти, смерти, растворенной в нем, смешанной с ним. Жизнь С. не имеет другого смысла, кроме того, который она получает посредством смерти, в самой смерти.
Итак, С. поселился в своем страдании, в жажде, в лихорадке, в ране, в отравленной крови, в струпьях на спине. Его конечности заледенели, пульс не прощупывается, давление упало еще ниже.
С. вдруг вспоминает о предсказаниях, тех ложных предсказаниях, которыми он сам обманывал себя, но также и о единственном верном оракуле. Он думает: это по моей вине, по моей вине. Еще слишком рано. Ошибка. Если бы я послушался. Но нет. Было нужно, нужно, нужно, чтобы всё произошло так. Оракул предсказал именно ошибку. С. открывает большие глаза, полные слез, его лицо превратилось в блестящую от пота восковую маску, в чужое лицо. Он видит на стене пятно солнечного света, геометрически правильное пятно, оставленное закатом. Последний образ мира. Слеза течет по лицу, делает быстрый зигзаг в бороде, падает. С. снова закрывает глаза. Ангел Смерти, который всегда следовал за ним, приблизился еще на шаг.
Санитар заходит в палату, откидывает одеяло, подкладывает под С. большую резиновую подстилку, грубо подсовывает тазик под ягодицы, и С. понимает, зачем: он и забыл, что мертвый опорожняется. Его целомудрие оскорблено.
Вечером С. показалось, что он слышит голос S. Ему показалось, что кто-то трогает его за руку. Ему показалось, что он разобрал слова: не надо его утомлять. Большую часть времени он уже ничего не слышит, ничего не чувствует. Предагония, приготовление к великому переходу, завершается.
