Ганс Лихт - Сексуальная жизнь в Древней Греции
порешили мужи, порешили родители раньше...
Плачутся девушки пусть и притворно тебя упрекают,
В чем упрекают гебя, не жаждуг ли девушки тайно?
К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!
Так начинается песенное состязание. Сначала следует установить, девы или замужние женщины заслуживают предпочтения. Первыми запевают девушки: в жизни жены и хозяйки дома они видят только заботы, только тяжелую ношу:
Скромно незримый цветок за садовой взрастает оградой.Он неизвестен садам, не бывал он плугом встревожен;Нежат его ветерки, и росы питают и солнце,Юношам многим он люб, он люб и девушкам многим.Но лишь завянет цветок, подрезанный тоненьким ногтем,Юношам он уж не люб, и девушкам боле не люб он.Девушка так же; доколь не тронута, все ее любят.Но лишь невинности цвет оскверненное тело утратит,Юношей больше она не влечет, не мила и подругам.К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!
Юноши, напротив, расхваливают счастливый жребий жены, которая находит опору в лице возлюбленного супруга:
Если на поле пустом родится лоза одиноко,Сил не имея расти, начивать созревшие гроздья,Юное тело свое сгибая под собственным весом,Так что верхушка ее до самых корней ниспадает,Ни садовод, ни пастух о лозе не заботится дикой.Но коль случайно сплелась она с покровителем-вязом,И садовод, и пастух о лозе заботиться станут.Девушка так же, храня свое девство, стареет бесплодно.Но если в брак она вступит, когда подойдет ее время,Мужу дороже она и меньше родителям в тягость.
При помощи таких и подобных сравнений взвешиваются жребии жены и незамужней девушки; какая чаша перевесит, ясно заранее, ибо на повозке уже прибыл жених, чтобы вызвать и поприветствовать невесту. Он провожает ее в празднично убранный зал, освещаемый множеством факелов; оба хора обращаются к ним с приветственными кликами (Сафо, фрагм. 99 (193); ср. фрагм. 101(105)): «Радуйся, о невеста! Радуйся много, жених почтенный!» Они садятся рядом, и состязание хоров возобновляется. Первыми запевают юноши: «Она цветет, словно роза, ее красота ослепительнее золота, одна Афродита сравнится с ней; ее голос слаще звуков лиры; ее прелестное лицо дышит очарованием и негой».[12]12
Эта роза растет высоко, и много раз домогались сорвать
ее люди, но все тщетно:
Сладкое яблочко ярко алеет на ветке высокой,
Очень высоко на ветке; забыли сорвать его люди.
Нет, не забыли сорвать, а достать его не сумели.
Так и невеста; она сохранила чистоту, не поддавшись ни на какие домогательства; ни один из тех, кто желал добиться ее руки, не сможет похвалиться, будто дотронулся до нее даже кончиком палъца. Но в конце концов к ней явился он; это он — жених — достиг заветной цели. И конечно, он достоин своего величайшего счастья. И потому подругам невесты незачем опасаться за нее, и они, в свою очередь, принимаются восхвалять жениха:
С чем тебя бы, жених дорогой, я сравнила?С стройной веткой скорей бы всего я сравнила!
Но он не просто молод и прекрасен — он силен и отважен; девушки вправе сравнить его с Ахиллом, вечным идеалом цветущей героической силы. Новобрачные достойны друг друга; благодаря этому компромиссу заключается мир; примирение знаменует собой долгожданное начало свадебного пира. Чтобы воздать ему славу, чтобы одарить новобрачных своим благословением, должна явиться Афродита. Участники пира взывают к ней:
Приди, Киприда,В чаши золотые, рукою щедройПировой гостям разливая нектар,Смешанный тонко.
Мы уже знаем, что она готова явиться вместе со своей свитой прекрасным мальчиком Эротом и тремя Харитами. Но если что-нибудь помешает им прийти в земной свадебный чертог, то там — на небе — во дворце богов все равно празднуется свадьба счастливой земной пары; вдохновенный, охваченный восторгом гость прозревает небо, и перед его взором предстает пир богов, которые пьют за здоровье молодых, и он поет об увиденном в радостной и живой песне:
С амвросией там воду в кратерах смешали,Взял чашу Гермес черпать вино для бессмертных.И, кубки приняв, все возлиянья творилиИ благ жениху самых высоких желали.
Так — в песнях и играх — протекает ночь. Темнота сгущается. Настал долгожданный час. Жених порывисто встает, сжимает в крепких объятиях застенчиво сопротивляющуюся ему невесту и, по обычаю героических времен, поспешно уносит свою драгоценную добычу. За ним следует самый надежный из его друзей, юноша «высокого роста и с крепкими руками», способный отстоять двери свадебного покоя от врага даже более опасного, чем девушки, которые быстро вскакивают со своих мест и с хорошо разыгранным ужасом устремляются вслед за похитителем в надежде вырвать подругу из его рук; они так же беспомощны, как пташки, бросившиеся в погоню за ястребом, похитившим одну из их товарок и уносящим ее в своих когтях. Когда, запыхавшись, они подбегают ко входу в комнату новобрачных, дверь уже захлопнута. Из-за дверей до них доносится голос жениха, который тем временем опускает прочные засовы и обращается к ним с насмешливым старинным изречением: «Назад, здесь девушек хватает и без вас». А снаружи, перед запертой дверью, возвышается исполинская фигура верного стража, уже приготовившегося к бою и с удовольствием предвкушающего веселую схватку с «проклятыми девками».
Однако девушки вовсе не намерены идти у него на поводу: они прекрасно знают его уязвимое место и знают, как им воспользоваться. 'Вместо того чтобы пытаться прорваться силой — страж дверей только этого и дожидается, посреди общей веселой суматохи и смеха они запевают шутливую песнь, прозаичные слова которой забавно контрастируют с отзвучавшими недавно возвышенными поэтическими напевами:
В семь сажен у привратника ноги.На ступнях пятерные подошвы,В двадцать рук их башмачники шили.
Но веселое подзадоривание длится недолго. Остается только в последний раз выказать свою привязанность, сказать последнее «прости» подруге, которая, вступив в брачный покой, «стала уже хозяйкой дома». Девушки снова поспешно перестраивают свои ряды и запевают песнь брачного покоя эпиталамий в собственном смысле слова, который становится последним актом всего торжества, даже если на следующее утро оно получит продолжение в виде песни пробуждения, которая подводит окончательный итог всему свадебному представлению».
Несколько эпиталамиев дошло до наших дней; ни один из них, однако, не отличается большой древностью; самым прекрасным, несомненно, является в высшей степени искусное подражание настоящим свадебным песням, принадлежащее Феокриту («Идиллии», xviii), которое для нас тем более ценно, что здесь Феокрит опирается на стихотворения Сафо и Стесихора аналогичного содержания. Поэтому Восемнадцатая идиллия Феокрита заслуживает того, чтобы привести ее полностью как образец данного вида свадебной поэзии.
После нескольких вступительных строчек начинается собственно эпиталамий — песня, исполнявшаяся перед дверью в брачный покой во славу молодой супружеской пары.
ЭПИТАЛАМИЙ ЕЛЕНЕ(Восемнадцатая идиллия Феокрита)
Некогда в Спарте, придя к белокурому в ziom Менелаю,Девушки, кудри украсив свои гиацинтом цветущим,Стали, сомкнувши свои круг, перед новой расписанной спальнейЛучшие девушки края Лаконского, снегом двенадцатьВ день этот в спальню вошел с Тиндареевои дочерью милойВзявший Елену женою юнейший Атрея наследник.Девушки в общий напев голоса свои слили, по счетуВ пол ударяя, и вторил весь дом этой свадебной песне.«Что ж ты так рано улегся, любезный наш новобрачный?Может быть, ты лежебок? Иль, быть может, ты соней родился?Может быть, лишнее выпил, когда повалился на ложе?Коли так рано ты спать захотел, мог бы спать в одиночку.Девушке с матерью милой и между подруг веселитьсяДал бы до ранней зари — отныне и завтра, и после,Из года в год, Менелай, она будет женою твоею.Счастлив ты, муж молодой! Кто-то добрый чихнул тебе в пользуВ час, когда в Спарту ты прибыл, как много других, но удачней.Тестем один только ты называть будешь Зевса Кронида,Зевсова дочь возлежит под одним покрывалом с тобою.Нет меж ахеянок всех, попирающих землю, ей равной.Чудо родится на свет, если будет дитя ей подобно.Все мы ровесницы ей; мы в беге с ней состязались,Возле эвротских купален, как юноши, маслом натершись,Нас шестьдесят на четыре — мы юная женская поросль,Нет ни одной безупречной меж нас по сравненью с Еленой.Словно сияющий лик всемогущей владычицы-ночи,Словно приход лучезарной весны, что зиму прогоняет,Так же меж всех нас подруг золотая сияла Елена.Пышный хлебов урожай — украшенье полей плодородных.Гордость садов — кипарис, колесниц — фессалийские кони;Слава же Лакедемона — с румяною кожей Елена.Нет никого, кто б наполнил таким рукодельем корзины.И не снимает никто из натянутых нитей основыТкани плотнее, челнок пропустив по сложным узорам,Так, как Елена, в очах у которой все чары таятся.Лучше никто не споет, ударяя искусно по струнам,Ни Артемиде хвалу, ни Афине с могучею грудью.Стала, прелестная дева, теперь ты женой и хозяйкой;Мы ж на ристалище вновь, в цветущие пышно долиныВместе пойдем и венки заплетать ароматные будем,Часто тебя вспоминая, Елена; так крошки ягнята,Жалуясь, рвугся к сосцам своей матки, на свет их родившей.Первой тебе мы венок из клевера стеблей ползучихТам заплетем и его на тенистом повесим платане;Первой тебе мы из фляжки серебряной сладкое маслоКаплю за каплей нальем под тенистою сенью платана.Врезана будет в коре по-дорийски там надпись, чтоб путник,Мимо идя, прочитал: «Поклонись мне, я древо Елены».Счастлива будь, молодая! Будь счастлив ты, муж новобрачный!Пусть наградит вас Латона, Латона, что чад посылает,В чадах удачей; Киприда, богиня Киприда даруетСчастье взаимной любви, а Кронид, наш Кронид-повелитель,Из роду в род благородный навеки вам даст процветанье.Спите теперь друг у друга в объятьях, дышите любовью,Страстно дышите, но все ж на заре не забудьте проснуться.Мы возвратимся с рассветом, когда пробудится под утроПервый певец, отряхнув свои пышные перья на шее.Пусть же, Гимен, Гименей, этот брак тебе будет на радость!
[перевод М. Е. Грабарь-Пассек]Попробуйте вообразить, чем были такие песни в действительности. Представьте, что пока подруги пели под звуки флейт эту песню, молодая пара вкушала ни с чем не сравнимые неги первой супружеской ночи; вспомните по-прежнему распространенное в наши дни обыкновение, унижающее достоинство первой ночи, — обыкновение проводить ее в безликой комнате какой-нибудь гостиницы; выслушайте и схолиаста, древнего комментатора Феокрита, т.е. некоего педанта, который доказывает, что и в идиллии найдется место фарсу. Вот его «объяснение» поразительно прекрасного обычая эпиталамия: «Эпиталамий поется, чтобы не были слышны крики юной невесты, которая терпит в это время насилие со стороны мужа, но чтобы эти крики заглушались пением девушек». Таков, по объяснению схолиаста, смысл восторженного «брачного хора в вечерних запевах девушек-подруг», как однажды прекрасно назвал эпиталамий Пиндар, а уж он-то был настоящий поэт (Pythia, Hi, 17).
