Макс Раубер - Тайна старой водокачки

Раубер Макс

Тайна старой водокачки

Макс Раубер

Тайна старой водокачки

Восемнадцатый отряд опоздал на ужин. Это было уже довольно грубое нарушение режима детского оздоровительного лагеря, который раньше, в советские времена, был просто загородным пионерским лагерем. За это нарушение кто-то должен был ответить. Кто? Это зависело от того, по чьей вине произошла задержка. Всё это и предстояло выяснить на очередном "разборе полётов", как называли работники лагеря вечернее заседание штаба. Вожатые или воспитатель? Если задержка произошла потому, что не были вовремя накрыты столы, то виновен воспитатель, если же потому, что отряд не был вовремя приведён в столовую - то вожатые.

   Богдан Миронович, или попросту БМ, как его между собой называли воспитатели, начальник лагеря, ждал с некоторым волнением вердикта Совета штаба. Волнения его никто не замечал, но даже если бы оно и было замечено, то мало кто из присутствующих мог предположить, каковы причины этого волнения. К той небольшой части, которая могла знать о причинах этого никем не замеченного волнения строгого начальника, относились несколько молодых женщин воспитателей. Если кто-то взялся бы проанализировать состав этой осведомлённой группы, то первый вывод, к которому пришёл бы этот аналитик, был бы вывод о том, что все эти женщины красивы, одеваются они сексуально, но не вызывающе и держатся всегда рядом.

   Волнение БМ объяснялось тем, что ему очень хотелось, чтобы виновной в опоздании восемнадцатого отряда оказалась воспитатель этого отряда Нинель Серафимовна. Почему не вожатые? Вожатые в лагерь набирались из студентов педагогического института, проходящих летнюю "пионерскую", как её называли "по старинке", практику. Это были девушки и юноши, которым едва исполнилось восемнадцать, которых наказать можно было только содержанием характеристики или оценкой за практику, которые после практики уедут к себе в институт, закончив который, разъедутся по "градам и весям" края и в этом городе никогда не окажутся. Другое дело - воспитатели. Вот к ним-то можно было применить наказание, при мысли о котором начальник лагеря уносился в свою вторую, скрытую от посторонних взоров и полную фантазий, жизнь. Давно хотел БМ применить к Нинель Серафимовне наказание, при мысли о котором нетрудно было прийти в волнение.

   Начальник лагеря, некогда приглашённый на эту должность горкомом КПСС, да так и оставшийся на ней до настоящего дня, когда об этой самой КПСС уже и забыли, жил двумя жизнями - явной и тайной. В первой он был волевым деспотичным руководителем, способным уволить из лагеря любого работника даже за малейшую провинность, но свято соблюдающим интересы и права детей. Во второй он был мечтателем и фантазёром, и именно эта последняя должность дала БМ возможность воплотить свои мечты и фантазии, не дававшие ему покоя вот уже лет сорок, а было ему далеко за пятьдесят, в жизнь. Новые времена позволили расширить деятельность БМ в его второй жизни до необозримых пределов, от которых и полёт фантазий начальника становился всё более размашистым и стремительным.

   Актив штаба вынес вердикт: виновата Нинель Серафимовна. Начальник лагеря в душе ликовал, но вида не показал. Какое наказание он вынесет провинившейся воспитательнице, никто не знал, так как, согласно правилам трудового распорядка лагеря, меры воздействия носили конфиденциальный характер. Выговор ли это будет, или порицание, а может, и вовсе увольнение, неизвестно, да и мало кого интересовало: не его наказывали-то, а значит, можно облегчённо вздохнуть.

   Нинель Серафимовна, незамужняя женщина лет двадцати восьми - тридцати, имела приятную внешность. При росте примерно 170 - 172 см, фигура её была классической, настоящей, очень женской, пропорциональной тем нормам, которые были канонизированы ещё античными ваятелями. Лицо её было обрамлено жёлтыми подстриженными волосами, забиравшимися на затылке скромной заколкой в короткий хвостик, а на лоб спадавшими короткой прямой чёлкой. Карие глаза воспитательницы были отгорожены от окружающего мира очками, форма оправы которых придавала её лицу некоторую утончённость, аристократизм и одновременно несколько деловой стиль и делавшими её и без того большие глаза зрительно ещё больше. Загорелые ноги женщины были стройны и красивы, линия икр плавно переходила в ахиллово сухожилие, а подъём стопы был высок. Красоту ног подчёркивали туфли на невысокой, 4 - 5 см, "шпильке". Летнее платье кремового цвета, облегавшее её фигуру и подчёркивавшее её красоту, было коротким и открывало взорам окружающих круглые, слегка полноватые, загорелые колени Нинель Серафимовны.

   Сегодня её отряд долго и трудно "отбивался". Сказывалось возбуждение детей после дискотеки и огромного костра, пламя которого взметнулось в ночное небо, стараясь догнать словно убегавшие от него искры. Когда скрип кроватей и шёпот детей затихли, Нинель Серафимовна прошла в свою отдельную комнату и, оставив дверь полуоткрытой для того, чтобы было слышно, что происходит на этаже, не раздеваясь и не снимая обуви, прилегла на кровать поверх покрывала и предалась размышлениям о сегодняшнем "разборе полётов".

   "Пусть делает, что угодно, только не увольняет, " - думала она, лёжа у себя в комнатке. Увольнение было страшно. Отпускных, которые Нинель Серафимовна получила по окончании учебного года в школе, едва хватило бы на питание. Следующие деньги, которые она могла получить в качестве аванса, ожидались только в сентябре. Лагерь был для неё спасением от голодного существования, так как работа в нём оплачивалась и представлялось трёхразовое питание, стоимость которого была значительно ниже той  суммы, которую она бы потратила, питаясь домашней пищей. "Да, этим можно шантажировать, " - подумала Нинель Серафимовна, засыпая.

   Проснулась Нинель Серафимовна оттого, что широкая и липкая лента скотча склеила её губы. Открыв глаза, она увидела в полутьме комнаты склонившегося над ней начальника лагеря. Ничего не понимая, воспитательница попыталась встать, но сильные руки человека, много лет прозанимавшегося штангой, не дали ей этого сделать. Эти же руки перевернули её, всё ещё ничего не понимающую, вниз лицом и завели её руки за спину. Холодная сталь наручников с характерным металлическим щелчком сжала запястья рук Нинель Серафимовны. "Поднимайся!" шёпотом приказал ей БМ. Со скованными за спиной руками это сделать было очень сложно. Пленённая воспитательница сползла с кровати и, стоя на коленях, попыталась встать, но сильные руки начальника лагеря не дали ей сделать этого. На её изящной шее защёлкнулось тонкое и узкое металлическое кольцо-ошейник. Потянув за цепь, прикреплённую к этому ошейнику, БМ помог Нинель Серафимовне встать на ноги. К полосе скотча, склеивавшей губы пленницы, прибавились ещё две, крест-накрест лёгшие поверх первой и усилившие склейку губ. Кричать было бесполезно, да и опасно. Опасно тем, что её было чем шантажировать и тем, что её мычание могло разбудить детей, для которых вид их воспитательницы со скованными за спиной руками, склеенными скотчем губами и стальным кольцом на, за которое её ведут, как животное на поводке, мог вызвать самую непредсказуемую реакцию.

   "Хорошо, что у меня не старшие подростки", - подумала она, увлекаемая цепью по коридору. Ведомая на цепном поводке пленённая воспитательница прошла вслед за начальником лагеря по коридору, спустилась вниз по лестнице и застучала "шпильками" по асфальту дорожки, ведущей к корпусу. Через некоторое время странная для конца второго тысячелетия процессия подошла к скамейке, стоящей у дорожки. На спинке скамейки что-то поблёскивало, а рядом - чернело. "Кандалы!" - промелькнула в голове Нинель Серафимовны ужасная догадка. Через несколько мгновений никелированные кандалы оказались на ногах пленницы. Широкие стальные браслеты, с внутренней стороны имевшие бархатную прокладку, тем самым сберегающие колготки и чулки пленниц от затяжек, а кожу ног - от ссадин, как потом узнала Нинель Серафимовна, замыкались на щиколотках маленькими изящными висячими замками и соединялись друг с другом изящной никелированной цепью длиной сантиметров 45 - 50. БМ снял очки с Нинель Серафимовны и на её глаза легла шёлковая повязка, которая после этого была туго завязана на затылке воспитательницы. После этого безмолвная процессия продолжила свой путь.

   Некоторое время начальник вёл её по той же асфальтированной дорожке. Нинель Серафимовна пыталась считать шаги в надежде, что ей удастся выбраться из этой переделки и надо будет как-то возвращаться или выбираться из того места, куда её вёл БМ, но потом перестала это делать, поняв, что её обычные шаги больше, чем шаги, которые позволяли делать кандалы на её ногах, а когда дорога пошла по какой-то лесной тропинке, она занята была другим. "Как бы не упасть!" - думала она, запинаясь и цепляясь каблуками туфель за корни деревьев, выступающие на поверхности тропинки, и траву. И упала бы, если бы её похититель не подхватывал её во время падения своими сильными руками и не прижимал её к себе.