Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых
– Пусть так. – Я зачерпнул из миски зеленой фасоли. – Но ваш способ обещает немало шансов получить в лицо залп коровьего навоза.
– Чепуха, Джеймс, вы просто подыскиваете оправдания! – Он с яростью принялся кромсать свою баранину.
– Вовсе нет, – возразил я. – Просто таково мое убеждение. А вы не выдвинули ни единого веского аргумента против шеи.
– Ни единого? Да я могу привести их сколько угодно! Хотя бы то, что инъекция в шею болезненней.
– А круп легче инфицируется, – отпарировал я.
– Мускулатура шеи бывает очень тонкой, – огрызнулся Зигфрид. – Там нет удобной мышечной подушки, куда втыкать иглу.
– Зато и хвоста нет, – огрызнулся я в свою очередь.
– Хвоста? Да о чем вы говорите?
– О хвосте. Хорошо, если есть кому его держать, чтобы он не хлестал почем зря.
Зигфрид быстро прожевал мясо.
– Хлестал? Господи помилуй, ну при чем здесь это?
– Очень даже при том, – ответил я. – Возможно, вам нравится, когда вас бьют по физиономии вонючим хвостом, но я этого не люблю.
Наступила пауза. Мы оба тяжело дышали. Затем Зигфрид произнес зловеще спокойным голосом:
– Может быть, вам хочется еще что-нибудь сказать о хвосте?
– Да, хочется. Некоторые коровы очень ловко выбивают хвостом шприц из руки. Совсем недавно одна такая зацепила мой большой, на пятьдесят кубиков, и грохнула его об стену. Осколки так и брызнули по всему полу.
Зигфрид слегка покраснел и положил нож и вилку.
– Джеймс, мне неприятно говорить вам это, но я все-таки обязан сказать, что вы несете полную, отпетую и идиотскую чушь.
Я прожег его взглядом:
– Вы так считаете?
– Да, Джеймс.
– Значит, так?
– Значит, так.
– Ну ладно.
– Очень хорошо.
Обед мы доели в молчании.
Но в последующие дни я постоянно вспоминал наш спор. Зигфрид умел быть убедительным, и я нет-нет да и ловил себя на мысли, что во многом он, пожалуй, прав.
Неделю спустя я, держа в руке шприц, уже собрался проскользнуть между коровами – и вдруг остановился. Моя пациентка и ее соседка, разгадав, как обычно, мое намерение, сдвинули могучие крупы и преградили мне путь. Да, черт побери, Зигфрид говорил дело! Зачем мне протискиваться вперед, когда задний конец – вот он и прямо напрашивается на инъекцию? Я принял решение.
– Подержите хвост, будьте так добры, – попросил я фермера и вогнал иглу в круп.
Корова не шелохнулась, и, пока я делал инъекцию и вытаскивал иглу, меня помучивал стыд. Очаровательная толстая ягодичная мышца, такая доступная! Нет, Зигфрид совершенно прав, а я упрямый осел. Но теперь-то я буду знать, что делать.
Фермер попятился, перешагнул через сток и засмеялся.
– Странно, как вы, ребята, все делаете по-разному!
– А именно?
– Так вчера мистер Фарнон впрыскивал что-то вон той корове…
– Да? – На меня снизошло озарение: а вдруг даром убеждения владеет в Скелдейл-Хаусе не только Зигфрид? – Ну и что?
– Да просто он это делает не так, как вы. Очень понятно объяснил, почему к крупу лучше не подходить. И колол в шею.
По-видимому, что-то в моем лице его насторожило.
– Ну-ну, мистер Хэрриот, не принимайте к сердцу. – Он сочувственно погладил меня по локтю. – Вы же еще молоды. А мистер Фарнон – человек с большим опытом.
46
Ветер с ревом бил в окна нашей квартирки. Наступил ноябрь, и золотая осень с неумолимой внезапностью сменилась промозглым холодом. Две недели ледяной дождь хлестал по серым городкам и деревушкам, приютившимся среди йоркширских холмов, превращая луга в озера, а дворы ферм – в трясины чмокающей грязи.
Все были простужены. Речь даже шла об эпидемии гриппа, во всяком случае, здоровых людей оставалось совсем мало. Половина обитателей Дарроуби слегла, а другая половина обчихивала друг друга.
Сам я чувствовал, что вот-вот свалюсь. Пристроившись поближе к огню, я посасывал противогриппозный леденец и морщился всякий раз, когда приходилось сглатывать. Горло словно ободрали теркой, в носу зловеще свербило. Ветер швырял в стекла дождевые струи, и меня пробирала дрожь. Зигфрид уехал на несколько дней, вся практика осталась на моих руках, и я просто не смел заболеть.
Нынешний вечер был решающим. Если я останусь дома и высплюсь – все будет в порядке. Но я взглянул на телефон на тумбочке у кровати, и мне показалось, что это хищный зверь, припавший к земле перед прыжком.
Хелен сидела с вязаньем по другую сторону камина. Насморка у нее не было – она вообще никогда не простужалась. Даже тогда, в первые годы нашего брака, я в глубине души считал, что это нечестно с ее стороны. Но и теперь, тридцать пять лет спустя, все остается по-прежнему, и, когда я хлюпаю носом и чихаю, меня по-прежнему уязвляет ее упрямое нежелание последовать моему примеру.
Я придвинул кресло к самому огню. У деревенского ветеринара всегда хватает ночной работы, но, может быть, мне повезет. Уже восемь, а телефон ни разу даже не пискнул – вдруг судьба смилуется над моей простудой и избавит меня от необходимости тащиться куда-то в сырой мрак?
Хелен довязала ряд и расправила готовую половину моего будущего свитера.
– Как он выглядит, Джим?
Я улыбнулся. Ее жест словно символизировал нашу семейную жизнь. Мои губы уже шевельнулись, чтобы произнести "потрясающе!", и тут раздался такой пронзительный звонок, что я от неожиданности прикусил язык. Моя дрожащая рука потянулась к трубке, а перед глазами поплыли кошмарные видения телящихся молодых коров. Час без рубашки – и я наверняка слягу.
– Говорит Соуден с фермы Лонг-Пасчер, – просипел голос мне в ухо.
– Что у вас, мистер Соуден? – Мои пальцы судорожно стиснули трубку: еще секунда, и я узнаю, что мне уготовано.
– Теленок тут у меня. Квелый какой—то и все кряхтит. Вы приедете?
У меня вырвался вздох облегчения. Теленок, у которого предположительно что-то с желудком. Могло быть куда хуже.
– Хорошо. Буду у вас минут через двадцать, – сказал я.
Но когда я обвел взглядом нашу теплую уютную комнату, мне стало горько от жестокой несправедливости жизни.
– Мне надо ехать, Хелен.
– Бедненький!
– Да, а у меня простуда, – простонал я. – И ты только послушай, как дождь хлещет!
– Обязательно оденься потеплее, Джим.
Я сердито посмотрел на нее.
– Тащиться туда целых десять миль! И ведь это страшная дыра, ни единого теплого уголка. – Я погладил ноющее горло. – Именно поездки туда мне и не хватало: у меня же наверняка температура. – Не знаю, все ли ветеринары винят своих жен, когда им приходится ехать по неприятному вызову, но, каюсь, я всю жизнь только это и делал.
Вместо того чтобы наградить меня хорошим пинком, Хелен улыбнулась:
– Мне очень жаль тебя, Джим, но, может быть, ты справишься быстро. А когда вернешься, тебя будет ждать тарелка горячего супа.
Я мрачно кивнул. Да, эта мысль могла послужить утешением. Хелен сварила к обеду крепкий мясной бульон, заправила его сельдереем, пореем и морковью – он так благоухал, что и мертвого воскресил бы. Я встал, поцеловал ее и побрел в ночной мрак.
Ферма мистера Соудена примыкала к деревушке Даусетт, и я много раз ездил по этой узкой дороге. Она змеилась вверх по склонам безлесных холмов, безмятежно красивых летом, несмотря на суровую строгость. И какой чистый ветер гулял по этим травянистым просторам!
Но в этот вечер я уныло щурился сквозь заливаемое дождем лобовое стекло, а мрак осязаемо громоздился вокруг, и мое воображение рисовало тянущиеся к вершинам мокрые каменные ограды, над которыми несутся косые струи, заливая вереск и папоротник, превращая темные зеркала бочагов во взбаламученную жидкую грязь.
При виде мистера Соудена мне стало ясно, что я-то еще практически здоров. Жертвой эпидемии он явно стал уже несколько дней назад, но, как почти все фермеры, не позволил себе даже короткой передышки от тяжелого нескончаемого труда. Он поглядел на меня слезящимися глазами, закашлялся так, что, казалось, грудь у него вот-вот разорвется, и зашагал к службам. Мы вошли в высокий сарай; мистер Соуден поднял повыше керосиновый фонарь, и в его слабом свете я различил ржавеющие сельскохозяйственные орудия, кучу картошки, кучу турнепса, а в углу – наспех сооруженный закуток, где стоял мой пациент. Нет, не двухнедельный сосунок, как я почему-то ждал, а полугодовалый, но, правда, малорослый, хилый, кособрюхий – одним словом, заморыш. Светло-рыжая шерсть свисала под животом длинными патлами.
– Таким уж недоноском уродился, – просипел мистер Соуден между двумя припадками кашля. – И тела вовсе не набирает. Нынче с утра дождь поутих, и я его выпустил подышать. А он – на тебе!
Я забрался в закуток, поставил термометру и оглядел теленка. Когда я легонько толкнул его в сторону, он покорно подвинулся. Низко опустив голову, он тупо смотрел в пол глубоко запавшими глазами. Но хуже всего были звуки, которые он испускал каждые несколько секунд, – не кряхтенье, а долгие болезненные стоны.
