Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых
Я медленно побрел в гостиную. Когда я открыл дверь, девушка быстро обернулась и ее губы начали было раздвигаться в новой ослепительной улыбке. Увидев, что это всего лишь я, она даже не попробовала скрыть досаду.
– Миссис Холл думает, что он должен скоро вернуться. Может быть, вы пока выпьете со мной чаю?
Она испепелила меня взглядом от моих всклокоченных волос до кончиков старых потрескавшихся ботинок. И я вдруг почувствовал, как запылился и пропотел за долгую тряску в автобусе. Затем она слегка пожала плечами и отвернулась. Собаки смотрели на нее с вялым равнодушием. Комнату окутала тягостная тишина.
Я налил чашку чаю и предложил ей. Она словно не заметила этого и закурила сигарету. Тяжелое положение! Но отступать мне было некуда, я слегка откашлялся и сказал небрежно:
– Я только что приехал. И возможно, буду новым помощников мистера Фарнона.
На этот раз она не потрудилась даже посмотреть на меня и только сказала "а!", но вновь это междометие прозвучало как пощечина.
– Места тут очень красивые, – не отступал я.
– Да.
– Я впервые в Йоркшире, но то, что я успел увидеть, мне очень нравится.
– А!
– Вы давно знакомы с мистером Фарноном?
– Да.
– Если не ошибаюсь, он совсем молод. Лет около тридцати?
– Да.
– Чудесная погода.
– Да.
С упрямым мужеством я продержался еще пять минут, тщетно придумывая, чтобы такое сказать пооригинальнее и поостроумнее, но затем мисс Бромптон вынула сигарету изо рта, молча повернулась ко мне и вперила в меня ничего не выражающий взгляд. Я понял, что это конец, и растерянно умолк.
Она опять отвернулась к стеклянной двери и сидела, глубоко затягиваясь и щурясь на струйки дыма, вырывавшиеся из ее губ. Я для нее не существовал.
Теперь я мог, не торопясь, рассмотреть ее – и она того стоила. Мне еще ни разу не доводилось видеть вживе картинку из журнала мод. Легкое полотняное платье, изящный жакет, красивые ноги в элегантных туфлях и великолепные ниспадающие на плечи рыжие кудри.
Я был заинтригован: вот она сидит тут и ждет не дождется жирного немчика-ветеринара. Наверное, в этом Фарноне что-то есть!
В конце концов, мисс Бромптон вскочила, яростно швырнула сигарету в камин и возмущенно вышла из комнаты.
Я устало поднялся со стула и побрел в сад за стеклянной дверью. У меня побаливала голова, и я опустился в высокую, по колено, траву возле акации. Куда запропастился Фарнон? Действительно ли письмо было от него, или кто-то сыграл со мной бессердечную шутку? При этой мысли меня пробрал холод. На дорогу сюда ушли мои последние деньги, и, если произошла ошибка, я окажусь в более чем скверном положении.
Потом я посмотрел по сторонам, и мне стало легче. Старинная кирпичная ограда дышала солнечным теплом, над созвездиями ярких душистых цветов гудели пчелы. Легкий ветерок теребил увядшие венчики чудесной глицинии, заплетшей всю заднюю стену дома. Тут царили мир и покой.
Я прислонил голову к шершавой коре акации и закрыл глаза. Надо мной наклонился герр Фарренен, совершенно такой, каким я его себе представлял. Его физиономия дышала негодованием.
– Что ви сделайт? – вскричал он, брызгая слюной, и его жирные щеки затряслись от ярости. – Вы входийт в мой дом обманом. Вы оскорбляйт фрейлен Бромптон, ви тринкен мой тшай, ви съедайт майне пирожки. Что вы еще делайт? Вы украдайт серебряный ложки? Ви говорийт – мой помощник, но я не нуждайт ни в каком помощник. Сей минут я вызывайт полиция.
Пухлая рука герра Фарренена сжала телефонную трубку. Даже во сне я удивился тому, как нелепо он коверкает язык. Низкий голос повторял: "Э-эй, э-эй!"
И я открыл глаза. Кто-то говорил "э-эй", но это был не герр Фарренен. К ограде, сунув руки в карманы, прислонился высокий худой человек. Он чему-то посмеивался. Когда я с трудом встал на ноги, он оторвался от ограды и протянул мне руку.
– Извините, что заставил вас ждать. Я Зигфрид Фарнон.
Такого воплощения чисто английского типа я в жизни не видел. Длинное полное юмора лицо с сильным подбородком. Подстриженные усики, растрепанная рыжеватая шевелюра. На нем был старый твидовый пиджак и летние утратившие всякую форму брюки. Воротничок клетчатой рубашки обтрепался, галстук был завязан кое-как. Этот человек явно не имел обыкновения вертеться перед зеркалом.
Я глядел на него, и у меня на душе становилось все легче, несмотря на ноющую боль в затекшей шее. Я помотал головой, чтобы окончательно разлепить глаза, и из моих волос посыпались сухие травинки.
– Приходила мисс Бромптон, – вдруг объявил я. – К чаю. Я сказал, что вас срочно вызвали.
Лицо Фарнона стало задумчивым. Но отнюдь не расстроенным. Он потер подбородок.
– Хм, да… Ну, неважно. Но приношу извинения, что я вас не встретил. У меня на редкость скверная память, и я попросту забыл.
И голос был сугубо английский.
Фарнон поглядел на меня долгим изучающим взглядом и весело улыбнулся.
– Идемте в дом. Я покажу вам, что и как.
3
В дни былой славы длинная пристройка позади дома предназначалась для слуг. В отличие от комнат по фасаду там все было темным, узким и тесным.
Фарнон подвел меня к первой из нескольких дверей, открывавшихся в коридор, где висел запах эфира и карболки.
– Это, – сказал он, и глаза его таинственно заблестели, словно он указывал мне вход в пещеру Аладдина, – наша аптека.
В дни, когда еще не было пенициллина и сульфаниламидов, аптеке принадлежала весьма важная роль. От пола до потолка по стенам тянулись ряды сверкающих банок и бутылей. Я с удовольствием читал знакомые названия: эфир, настойка камфары, хлородин, формалин, нашатырь, гексамин, свинцовый сахар, линиментум альбум, сулема, вытяжной пластырь. Хоровод этикеток действовал успокаивающе.
Я был среди старых друзей. Сколько лет им отдано, сколько трудов положено, чтобы постичь их тайны! Я знал их состав, действие, применение и все капризы их дозировки. У меня в ушах зазвучал голос экзаменатора: "Доза для лошади? Для коровы? Для овцы? Для свиньи? Для собаки? Для кошки?"
Эти полки содержали весь арсенал ветеринара в его войне с болезнями. На рабочем столе у окна красовались орудия для приготовления из них нужных лекарств – мензурки, колбы, ступки, пестики. А под ними за открытыми дверцами шкафчика – пузырьки, груды пробок всех размеров, коробочки под пилюли, бумага для заворачивания порошков.
Мы медленно обходили комнату, и Фарнон с каждой минутой оживлялся все больше. Глаза его сверкали, он так и сыпал словами. То и дело он протягивал руку и поглаживал бутыль на полке, взвешивал на ладони лошадиный болюс <Лекарственная форма мягкой консистенции, которую вводят лошадям через рот специальным прибором – болюсодавателем>, доставал из коробки баночку с пастой на меду, ласково похлопывал ее и бережно ставил на место.
– Поглядите-ка, Хэрриот! – неожиданно закричал он так, что я вздрогнул. – Адреван! Прекрасное средство от аскарид у лошадей. Но дороговато! Десять шиллингов коробочка. А это пессарии <Антисептические противовоспалительные свечи для профилактики эндометрита (воспаления слизистой оболочки матки)> с генциановым фиолетовым. Если засунуть такой пессарий в матку коровы после чистки, выделения обретают прелестный цвет. Так и кажется, что от него есть польза. А этот фокус вы видели?
Он бросил несколько кристаллов йода в стеклянную чашечку и капнул на них скипидаром. Секунду все оставалось как было, а потом к потолку поднялось клубящееся облако фиолетового дыма. При виде моего ошарашенного лица он расхохотался.
– Прямо-таки черная магия, верно? Так я лечу раны на ногах у лошадей. Химическая реакция загоняет йод глубоко в ткани.
– Неужели?
– Точно не скажу, но такая теория существует, а к тому же, согласитесь, выглядит это впечатляюще. Самый твердолобый клиент не устоит.
Некоторые бутылки на полках не вполне отвечали этическим нормам, которые я усвоил в колледже. Например, та, которая была украшена этикеткой "Бальзам от колик" и внушительным рисунком бьющейся в агонии лошади. Морда животного была повернута вверх и выражала чисто человеческую муку. Кудрявая надпись на другой бутыли гласила: "Универсальная панацея для рогатого скота – безотказное средство от кашлей, простуд, дизентерии, воспаления легких, послеродовых параличей, затвердения вымени, и всех расстройств пищеварения". По низу этикетки жирные заглавные буквы обещали: "Не замедлит принести облегчение".
Фарнон находил, что сказать почти обо всех лекарственных средствах. У каждого было свое место в его опыте, накопленном за пять лет практики; у каждого было свое обаяние, свой таинственный ореол. Многие бутыли были красивой формы, с тяжелыми гранеными пробками и латинскими названиями, выдавленными по стеклу, – названиями, которые известны врачам уже много веков и успели войти в фольклор.
Мы стояли, глядя на сверкающие ряды, и нам даже в голову не приходило, что почти все это практически бесполезно и что дни старых лекарств уже сочтены. В ближайшем будущем стремительный поток новых открытий сметет их в пропасть забвения, и больше им не вернуться.
