Наталья Романова - Дайте кошке слово

Я сказала только мужу. И на всякий случай он побежал вниз. А я продолжала искать Котю под кроватями и столами.

Боишься, ждешь, но, когда случается, не можешь поверить. Я не верила еще и тогда, когда услышала страшный Котин крик за входной дверью. Котя кричал душераздирающе, с перерывами, резко выдыхая крик.

— Кто это? — спросила мама в ужасе.

— Тихо, только не надо волноваться, тихо, — говорила я нарочито спокойным, строгим голосом, — Котя упал из окна.

Котю внесли в большую комнату. Он продолжал резко и отрывисто кричать. Котю положили на кровать, мы все стояли возле него. Все, кроме моей мамы. Она забилась в дальнюю комнату и сказала, что не выйдет, что не может.

— Мама, успокойся, это только кот, — внушала я ей. — Ты должна успокоиться.

Котя метался по кровати. Он не мог встать на лапы, они были разбиты, но он ползал, цепляясь за одеяло.

Я постелила одеяло на полу, и мы перенесли Котю на пол. Он был весь окровавлен, я стала смотреть, откуда течет кровь. Кровь текла из лап и рта.

Вызвали ветеринарную скорую.

Котя то замирал, словно теряя сознание, то оживал и тогда начинал ползать и кричать. Он дополз до диванчика и начал взбираться на него.

— Он не может на полу, как ты могла положить его на пол! — кричал папа.

Приехал врач, смазал йодом разбитые лапы. Сказал, что прикушен язык и, вероятно, отбиты внутренности, потому что губы обескровлены, а это значит — сильное внутреннее кровоизлияние.

Врачу было нас жалко. Мы ведь не хотели усыпить Котю, а муки с ним будет много, если выживет.

Врач уехал, а Котя продолжал метаться. То он хотел на диван, то буквально чуть ли не падал на пол.

Он лежал на полу в тот момент, когда открылась дверь и вошла мама. Котя поднял голову, посмотрел на нее, и в глазах его мы все одновременно увидели — это то, чего он все время с таким беспокойством ждал. Теперь он увидел маму, теперь все будет хорошо. Он затих, но не потерял сознания. Мама сидела рядом с ним на полу и нежно говорила, что все будет хорошо. Все будет хорошо.

А я уже знаю и этот голос, и эти слова и знаю, что когда мама так говорит, то ничего хорошего не будет. А будет все очень страшно.

— Вы не смеете, — закричала я, — вы не смеете так! Это не человек. Это только кот. Как же вы можете, как вы можете те же слова, и те же слезы, и все так же. Вы что, забыли — я никогда не забуду и никогда не смогу плакать о коте.

Знакомый врач посоветовал по телефону запеленать Котю, чтобы он не ползал и еще сильнее не разрывал себе внутренности.

Мы запеленали. Котя затих, потом очнулся, начал задыхаться, вздохнул глубоко и снова затих. Папа не верил, что Котя умер.

Все уже легли, а папа, положив Котю к себе в комнату, каждый раз вставал и щупал его.

Я слышала, как папа сказал:

— Нам ничего не полагается — ничего.

Я выпустила скворца

Коти больше нет, но я все же расскажу, что было дальше.

После смерти Коти я сразу уехала. Мама писала, что скворец все время вытягивается на длинных ножках и заглядывает под клетку — ищет Котю. Потом написала, что скворец заболел. Когда я вернулась, скворец был в плохом состоянии. Хвоста у него больше не было, весь вылез. Глаза из желтых стали белыми. Спал он теперь не на жердочке, как раньше, а внизу, на дне клетки. И голову стал прятать в шею, как это делают другие птицы, когда спят, но у скворца это было от слабости.

Я решила выпустить скворца. Ждала только, когда потеплеет.

Мы сняли дачу.

…Обычная дорога: с одной стороны дачи, с другой — аллея, за ней — поле.

По мостику я перешла через речку и свернула направо. Я никогда не ходила сюда. Да сюда, по-видимому, и никто не ходит. Здесь болото. Сначала сухие кочки, потом все сырее и сырее. Вокруг деревья, кустарники, птицы. Поют птицы. И высокая трава. Вдали — поле, ромашки. Солнце. Я задохнулась от красоты, от журчания речки, от пения птиц.

Боясь раздумать, я помчалась за скворцом. Я вбежала в комнату, схватила клетку, накрыла ее тряпкой и снова побежала. Тысячи мыслей бились у меня в голове, но я не давала им ходу. Я снова зашла туда, где болото. Здесь нет людей, а главное — кошек и собак. Здесь поют птицы. Над головой чистое, голубое небо. Я поставила клетку, сняла тряпку и открыла дверцу. Скворец не двигался.

Прошло несколько минут, и вдруг скворец выбежал и прямо через воду, неумело махая крыльями, пугаясь травы, запрыгал к кустам. И вглубь — на ветку.

И вот тут, только теперь, когда он оказался на ветке, на настоящей ветке среди настоящих листьев, в чаще кустов и деревьев, только здесь, когда среди разных голосов птиц я услышала, как он жалобно запел все ту же свою тонкую, похожую на скрип опускающегося в колодец ведра, песню, только теперь я ощутила его близость с собой, родство, понимание. Мы были как два родных существа среди чужой окружающей нас природы. Тоска охватила меня. У меня уже не было Коти, и теперь я теряла скворца.

Скворец несколько раз спел свою песню и, прыгая с ветки на ветку, скрылся за листьями.

На следующий день я снова пришла на это же место. Принесла хлеба, воды. То, что оставила вчера, было уже съедено. Только кем?

Я стояла на том месте, где выпустила скворца, возле его мисочек и звала:

— Сквора, сквора, скворушка…

Я звала так нежно, с такой болью и виной перед ним, что мне казалось — камень бы отозвался. И скворец отозвался. Я услышала скрип. Я не могла ошибиться, его нельзя было спутать ни с чем, ни с одной другой песней. Никто здесь так не поет.

— Скворушка! — закричала я. — Скворушка, ты здесь? Ты живой? Ты слышишь меня? Скворушка!

Скворец спел два раза и смолк. Он сидел где-то в чаще, над самым болотом. Я не могла туда пройти. Да и боялась спугнуть с места, к которому он уже привык.

Что же это он никуда не улетел? А я-то надеялась, что он здесь полетает, окрепнет и, может быть, осенью сумеет улететь на юг.

Назавтра я опять пришла. Опять насыпала скворцу хлеб, налила воду в баночку, звала, звала, но никто больше не отозвался. Птицы щебетали, словно рассказывая мне о чем-то, что я должна была понять, но я не понимала.

Я встала и пошла обратно. Я вышла на поляну и села на возвышение. Отсюда хорошо было видно болото, кочки, деревья, окаймляющие поляну.

Вдруг из-за деревьев вылетела большая птица, покружилась и улетела, потом вторая. Я сначала вглядывалась: не скворец ли майна? Нет, не скворец. Скворец черный, а у этих серая грудка. Это были вороны. Большие серые вороны. И они начали кружить у меня над головой. Их становилось все больше и больше. И я уже перестала вглядываться в них и искать скворца. Тучей они закрыли от меня небо. Они летали кругами и кричали. Так страшно кричали! И все новые и новые вороны поднимались из-за деревьев. Что это? Неужели это они из-за скворца? Чепуха, просто время такое — «гуляют». Ведь птицы всегда гуляют кругами. Я сидела как пригвожденная и слушала их крик над головой. И не могла встать. Может быть, они боятся за своих детей — мол, повадилась каждый день ходить сюда. Так я себя уговаривала. Слишком страшно было думать, что они знают про меня что-то, чего еще не знаю я.

Наконец я встала и тихо пошла. Вороны некоторое время летели надо мной, потом исчезли.

Заключение

Три фактора. Три явления. Они идут рядом почти изначально, идут, чтобы сомкнуться.

Три фактора: первый — это постепенно развивающийся «человеческий характер», его черты, его наметки, которые присутствуют изначально у многих, а более всех — у домашних животных; второй — явление импринтинга, помогающее сближению разных видов, разных «характеров», а более всего, сближению домашних животных с человеком (и в «идеале» — всего живого); и, наконец, третий — самый главный в рассматриваемом вопросе — это вообще «возможность» существования домашних животных; она предопределена и способностью животных к приручению, и особой их физиологией, ибо домашние животные, в отличие от одомашненных, приспособлены жить с человеком физиологически (и это очень важно), а также психологически и социально.

Однако человечество не перестает искать ответ, каким образом волк (или шакал) стали собакой, а дикая кошка — домашней.

Так уж не тот ли это вопрос, каким образом устроено все?!

А вот и еще вопрос: зачем? Зачем существуют на земле собака и кошка? Ну, как же, ответ ясен: сторожить, ловить мышей. А может быть, для того, чтобы явить пример дружбы, преданности, любви, какие они бывают «в чистом виде», отделенные от человеческих качеств, от человеческой психологии высшего разума, когда вдруг нравится, а потом не нравится. У кошек и собак нет придуманных мотивов, у них мотив один: хозяин — это и есть хозяин, его надо любить, любить беспредельно, до самоотрицания.

Но может быть, это просто инструмент, с помощью которого они действуют, добиваясь взаимности отношений? Общения? Вот оно самое главное — общение. Сближение человека и животного! Психическое, психологическое.