Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых
– Сущим пугалом стала, почище всех остальных.
У меня похолодело внутри.
– Черт, я никак не ожидал, что она дойдет до такого состояния. Я просто глазам своим не верю.
– Да ведь оно как-то разом произошло. В жизни не видел, чтобы корова так быстро изменилась.
– Абсцесс, несомненно, совсем созрел, – сказал я. – У нее же затруднено дыхание… – Я не договорил: ноги у коровы задрожали и мне показалось, что она вот-вот рухнет на пол. Я кинулся к машине и достал банку с припарками. – Наложим их ей на шею. Может быть, тогда он вскроется.
Когда мы наложили припарку, я поглядел на Дика.
– Думаю, сегодня вечером все кончится. Не может же он не прорваться.
– А нет, так завтра она протянет ноги, – буркнул он. Наверное, вид у меня стал очень жалким, потому что он внезапно улыбнулся своей бодрой улыбкой: – Да не принимайте вы к сердцу! Вы ведь сделали все, что можно.
Только я-то не был так уж в этом уверен. У машины меня ждала миссис Рэдд. Она как раз пекла хлеб на неделю и вложила мне в руку булку. На душе у меня стало совсем скверно.
26
Сидя вечером в гостиной Скелдейл-Хауса, я предавался грустным размышлениям. Зигфрид еще не вернулся, мне не у кого было спросить совета, и я совершенно не представлял, что буду делать с коровой Дика утром. Когда я лег спать, решение было принято: если облегчение не наступит, придется взять скальпель и добираться до абсцесса снаружи.
Я знал его точное место, но он лежал за толщей мышц, а на пути к нему находились такие жуткие вещи, как сонная артерия и яремная вена. Я пытался забыть про них, но они снились мне всю ночь напролет – огромные пульсирующие трубы, бесценное содержимое которых грозило вот-вот прорваться сквозь тонкие стенки. Я проснулся в шесть, целый час тоскливо созерцал потолок и вдруг почувствовал, что больше не выдержу. Я торопливо оделся и поехал на ферму, даже не умывшись и не побрившись.
Опасливо проскользнув в коровник, я с ужасом увидел, что стойло Землянички пусто. Значит, все. Пала. Ведь уже вчера было видно, что она вряд ли протянет ночь.
Я повернулся, и тут меня с крыльца окликнул Дик:
– Я ее перевел в сарай по ту сторону двора. Думал, там ей удобнее будет.
Я кинулся, через мощеный двор и еще до того, как Дик открыл дверь, сарая, услышал мучительное хриплое дыхание. У Землянички уже не было сил стоять – переход через двор окончательно ее доконал, и теперь она лежала на груди, вытянув голову вперед. Ноздри ее были раздуты, глаза остекленели, щеки вздувались в борьбе за каждый вздох.
Но она была жива! Я почувствовал огромное облегчение, и оно подстегнуло меня, развеяло мои колебания.
– Дик, – сказал я. – Вашу корову необходимо оперировать. Он явно не успеет прорваться. Значит, теперь или никогда. Но я обязан предупредить вас об одном: мне придется вскрывать его из-под челюсти. Я никогда этого раньше не делал и не видел, как это делают, и не слышал, чтобы кто-нибудь когда-нибудь это делал. Если я задену проходящие там крупные кровеносные сосуды, она умрет через минуту.
– Все равно она долго не протянет, – буркнул Дик. – Терять нечего. Давайте.
Оперируя рогатый скот, мы обычно связываем животное, кладем его и даем общий наркоз, но для Землянички ничего этого не требовалось. Она была почти при последнем издыхании. Мне стоило легонько нажать на ее плечо, как она перекатилась на бок и замерла.
Я быстро сделал местную анестезию от уха до угла челюсти и разложил инструменты.
– Оттяните ее голову прямо, Дик, и чуть-чуть сдвиньте назад, – сказал я, опустился коленями на солому, сделал надрез, осторожно рассек длинный тонкий слой ключично-грудинной мышцы и раздвинул волокна корнцангами. Где-то ниже лежала моя цель, и я попытался мысленно нарисовать во всех подробностях анатомическую картину этого участка. Именно там челюстные вены сливаются в большую яремную вену, а глубже лежит еще более опасная ветвящаяся сонная артерия. Если нажать скальпелем прямо за подчелюстной слюнной железой, я попаду примерно куда надо.
Но когда я поднес острое как бритва лезвие к крохотному разрезу, рука вдруг затряслась. Я пытался унять дрожь, но меня словно била лихорадка. Пришлось взглянуть правде в глаза: я боялся резать глубже. Отложив скальпель, я взял корнцанг и ввел его в разрез, легонько и ровно нажимая. Казалось, он погрузился куда-то невероятно глубоко, но тут, не веря своим глазам, я увидел, что по блестящему металлу ползет струйка гноя. Я вошел в абсцесс!
Очень осторожно я раскрыл корнцанг как можно шире, чтобы увеличить дренажное отверстие, и струйка тотчас превратилась в кремовую струю, которая хлынула мне на руку и по шее коровы побежала на солому. Я замер и ждал, пока гной не перестал вытекать, а потом извлек корнцанг.
Дик поглядел на меня через голову коровы и негромко спросил:
– А что дальше, командир?
– Ну, я дал отток гною. Дик. И по всем правилам ей скоро должно стать заметно лучше. Давайте-ка перевернем ее на грудь.
Когда мы устроили корову поудобнее и для опоры положили ей под плечо тючок соломы, я посмотрел на нее с мольбой. Ведь должны же появиться признаки улучшения! Должна же она почувствовать облегчение, раз вышло столько гноя! Но Земляничка выглядела все так же. А дыхание стало, пожалуй, даже еще более затрудненным.
Я бросил грязные инструменты в ведро с горячей водой и антисептической жидкостью и, перемывая их, сказал:
– Я знаю, в чем дело. Стенки абсцесса утолщились и затвердели, потому что прошло столько времени. Надо подождать, пока они спадут.
На следующее утро, торопливо шагая через двор, я испытывал ликующую уверенность. Дик как раз выходил из сарая, и я крикнул ему:
– Ну и какова она сегодня?
Он ответил не сразу, и сердце у меня упало. Я понял, что он ищет слова помягче.
– Да все по-прежнему.
– Не может быть! Должно же наступить улучшение! Дайте-ка я ее погляжу.
Нет, не по-прежнему, а гораздо хуже. Вдобавок ко всем прежним симптомам глаза у нее глубоко запали – верный признак близкой смерти у рогатого скота.
Мы стояли рядом и оба смотрели на эту страшную тень еще недавно столь великолепного животного. И тут вдруг Дик сказал негромко:
– Ну, так как же? Послать за Мэллоком?
Фамилия живодера прозвучала как похоронный звон. Да и правда. Земляничка теперь ничем не отличалась от тех изможденных болезнью или старостью коров, которых он приезжал забирать.
Я неловко переступил с ноги на ногу.
– Не знаю даже, что и сказать, Дик. Я больше ничего сделать не могу. – Я снова поглядел на остекленелые глаза, на пену, пузырящуюся у ноздрей и губ, услышал хрип. – Вы ведь не хотите, чтобы она мучилась. Я тоже не хочу. И все-таки погодите звать Мэллока. Состояние у нее тяжелое, но настоящей боли она не испытывает, и я дал бы ей еще день, но если к утру ей лучше не станет, посылайте… – Я сам не верил тому, что говорил, и всем своим существом чувствовал безнадежность положения. Я повернулся и пошел к машине с таким тягостным ощущением неудачи, какого еще никогда не испытывал. Дик крикнул мне вслед:
– Да вы не принимайте к сердцу, и не такое случается. Спасибо вам за все, чем помогли ей.
Его слова хлестнули меня как кнутом. Если бы он обрушился на меня с бранью, мне было бы легче. Он меня благодарит, а корова лежит там и подыхает – единственная племенная корова, которую ему удалось купить. Для него это подлинная катастрофа, а он утешает меня!
Открыв дверцу машины, я увидел на заднем сиденье кочан капусты. Еще и миссис Рэдд! Я положил локоть на крышу машины и разразился монологом. Этот кочан словно распахнул шлюзы моей злости на себя, и я перечислил бесчувственной капусте все свои промахи и недостатки. Я подчеркнул всю несправедливость случившегося: Рэдды, прекраснейшие люди, которым так нужна была помощь искусного ветеринара, обратились к мистеру Хэрриоту, а он ударил лицом в грязь, да еще как! Я указал, что Рэдды, вместо того чтобы вполне заслуженно выгнать меня взашей, искренне меня поблагодарили и осыпали кочанами капусты.
Говорил я долго, а когда наконец умолк, на душе у меня стало чуть легче. Но только чуть, потому что всю дорогу домой я взвешивал возможности и не обрел ни проблеска надежды. Если стенки абсцесса могли спасться, это уже произошло бы. Нет, надо было послать за живодером – ведь все равно к утру она сдохнет.
Я был так в этом убежден, что на следующий день поехал в "Берчтри" не с утра, а побывав на других фермах, и, когда остановил машину во дворе Рэддов, шел уже третий час, Я знал, что увижу, – обычные мрачные свидетельства того, что ветеринар потерпел поражение: распахнутую дверь пустого сарая и тянущийся от нее широкий след, оставленный тушей, которую Мэллок воротом тащил к своему фургону. Однако двор выглядел обычно, и все же, подходя к двери сарая, откуда не доносилось ни звука, я стиснул зубы. Ну хорошо, живодер пока не приехал, но моя-то пациентка лежит бездыханная. Протянуть еще сутки она никак не могла. Мои пальцы долго не ухватывали щеколду, словно что-то во мне отчаянно этому сопротивлялось. Но я все-таки рывком распахнул дверь.
