Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – прекрасных и удивительных
– Да не прохлаждайтесь, мистер Хэрриот, говорю же, он вас не пришибет!
Я снова открыл ящик с инструментами и дрожащими пальцами вдел новую шелковинку в новую иглу. Собственно, выбора у меня не было – Клифф не спрашивал, он приказывал. Придется рискнуть еще раз.
Когда я, еле переставляя ноги, вернулся на прежнее место, думаю, вид у меня был не слишком внушительным: спотыкаюсь о дикарскую юбочку, в которую превратились полы моего макинтоша, вновь протянутые к ране пальцы дрожат, в ушах гремит кровь. Но я напрасно мучился. Клифф оказался совершенно прав, и мерин меня не пришиб. Собственно говоря, он даже ни разу не шелохнулся и, казалось, сосредоточенно слушал, что ему шепчет Клифф, придвинувший лицо к самой его морде. Я вдувал йодоформ, шил и защемлял, словно демонстрируя методику на анатомической модели. С хлороформом, пожалуй, было бы даже не так удобно.
Когда я с величайшим облегчением покинул стойло и начал опять убирать инструменты, монолог возле лошадиной морды заметно изменился по тону. Угрожающее ворчанье все больше переходило в нежную насмешливость.
– Ну видишь, окаянная твоя душа, что зря ты свои коленца выкидывал! Ты же у нас умница, верно? Ты у нас молодец! – ладонь Клиффа ласково скользнула по шее, и могучая лошадь потерлась о него мордой, как доверчивый и послушный щенок.
Медленно выходя из стойла, Клифф успел похлопать мерина по спине, боку, животу, крупу и даже шутливо подергал репицу, а недавнее злобное чудовище блаженно подчинялось этим ласкам.
Я вытащил из кармана пачку сигарет.
– Клифф, вы чудо. Не хотите закурить?
– Это будет, как свинью клубникой угощать, – ответил конюх и высунул язык, на котором покоился кусок табачной жвачки. – Без этого я никуда. Как суну с утра, так хожу до ночи. А вы и не догадались?
Вероятно, вид у меня был до смешного удивленный. Во всяком случае, маленькое обветренное лицо расползлось в довольной улыбке. И глядя на эту улыбку, такую мальчишескую, такую победную, я невольно задумался над тем, какой феномен представляет собой Клифф Тайрман.
В местах, где закаленность и долговечность были правилом, он тем не менее выглядел чем-то исключительным. В первый раз я увидел его почти за три года до этого дня – он бегал между коровами, хватал их за морды и удерживал, словно без малейших усилий. Я решил, что передо мной человек средних лет, но на редкость хорошо сохранившийся. На самом же деле ему было уже под семьдесят. Несмотря на щуплость, он был внушителен – длинные болтающиеся руки, твердая косолапая походка, набыченная голова придавали ему вызывающий вид, точно он шел по жизни напролом.
– Вот не думал, что увижу вас нынче, – сказал я. – Говорили, у вас пневмония.
Он пожал плечами.
– Есть малость. Первый раз валяюсь с тех пор, как сопляком был.
– Так зачем же вы встали? – Я поглядел на тяжело вздымающуюся грудь, на полуоткрытый рот. – Когда вы его держали, я слышал, какие у вас хрипы.
– Да нет, не для меня это. Денек-другой, я и вовсе оклемаюсь. – Он схватил лопату и принялся энергично сгребать кучу конских яблок, сипло и тяжело дыша.
Харленд-Грейндж, большая ферма у подножия холмов, была окружена пахотными землями, и в свое время в длинном ряду стойл этой конюшни не нашлось бы ни одного свободного. Двадцать с лишним лошадей – и по меньшей мере для двенадцати из них каждый день находилась работа. А теперь их осталось две: молодой мерин, которому я зашил рану, и дряхлый конь серой масти по кличке Барсук.
Клифф был главным конюхом, а когда произошел переворот, и лошадей свергли с былого престола, без жалоб и стенаний пересел на трактор, не брезгуя и никакими другими работами. Это было типично и для множества других, таких же как он, сельских работников повсюду в стране. Лишившись дела всей своей жизни, оказавшись перед необходимостью начать все с начала, они не подняли вопля, а просто взялись за новое дело. Собственно говоря, люди помоложе перешли на машины с жадностью и показали себя прирожденными механиками.
Но для старых знатоков, вроде Клиффа, что-то невозвратимо рухнуло. Он, правда, любил повторять: "На тракторе-то сидеть оно куда сподручнее – прежде-то за день так по полю находишься, что ног под собой не чуешь!" Но любовь к лошадям он сохранял в полной мере – то чувство товарищества между работником и рабочей лошадью, которое крепло в нем еще с дней детства и осталось у него в крови навсегда.
В следующий раз я приехал в Харленд-Грейндж к откармливаемому бычку, который подавился куском турнепса, но пока я возился с ним, хозяин, мистер Гиллинг, попросил меня взглянуть на старого Барсука.
– Он что-то все кашляет. Может, конечно, возраст, но вы все-таки его посмотрите.
Старый конь теперь стоял в конюшне в полном одиночестве.
– Трехлетку я продал, – объяснил фермер. – Но старичка придержу. Не трактор же гонять, если надо какую-нибудь мелочь перевезти.
Я покосился на вытесанное как из гранита лицо. По виду его никак нельзя было заподозрить в мягкосердечности, но я догадывался, почему он не расстался со старым конем. Ради Клиффа.
– Ну, Клифф, во всяком случае, будет рад, – сказал я.
Мистер Гиллинг кивнул.
– Да уж, другого такого лошадника поискать. Водой не разольешь. – Он усмехнулся. – Помнится, хоть и давненько это было, как Клифф поругается со своей хозяйкой, так уйдет в конюшню на всю ночь посидеть с лошадками. Сидит там час за часом и покуривает. Он тогда еще табак не жевал.
– А Барсук у вас тогда уже был?
– Угу. Мы ж его вырастили. Клифф ему вроде бы как восприемник. Дурачок, помню, задницей вперед шел, ну, и пришлось нам повозиться, чтобы его вытащить! – Он улыбнулся. – Наверное, потому Клифф всегда его и отличал. Работать на Барсуке никому другому не давал, только сам – год за годом, год за годом. И до того им гордился, непременно ленты ему в гриву вплетет и все бляхи на упряжи начистит, если, скажем, ехал на нем в город. – Он задумчиво покачал головой.
Дряхлый коняга оглянулся с легким любопытством, услышав мои приближающиеся шаги. Ему было под тридцать, и весь его облик говорил о тихой старости – торчащие тазовые кости, поседелая морда, провалившиеся глаза, полные благожелательности. Я собирался измерить ему температуру, но тут он издал резкий лающий кашель, который подсказал мне, что с ним такое. Минуты две я наблюдал, как он дышит, и второй симптом также оказался налицо. Дальнейшего осмотра не требовалось.
– У него запал, мистер Гиллинг, – сказал я. – А точнее эмфизема легких. Видите, как у него дважды вздергивается живот при выдохе? Дело в том, что его легкие утратили эластичность и, чтобы вытолкнуть из них воздух, требуется дополнительный нажим.
– А причина в чем?
– В первую очередь, конечно, возраст. Но он немного простужен, вот все и стало гораздо заметнее.
– Но пройти-то может? – спросил фермер.
– Ему станет полегче, когда он разделается с простудой, но совсем здоровым, боюсь, ему уже никогда не быть. Я дам вам лекарство, которое смягчит его кашель. Подмешивайте ему в воду.
Я сходил к машине и вернулся с отхаркивающей мышьяковой микстурой, которой мы тогда пользовались.
Прошло примерно полтора месяца, и как-то вечером часов около семи мне опять позвонил мистер Гиллинг.
– Вы бы не приехали поглядеть Барсука? – спросил он.
– А что с ним? Опять плохо дышит?
– Да нет. Кашлять он кашляет, но вроде бы особенно из-за этого не мучается. Нет, у него, по-моему, колики. Сам я уехать должен, так вас Клифф проводит.
Старый работник ждал меня во дворе с керосиновым фонарем. Подойдя к нему, я с ужасом воскликнул:
– Боже мой, Клифф! Что вы с собой сделали?
Лоб и щеки у него были сплошь в ссадинах и царапинах, а нос, весь ободранный, торчал между двумя синяками.
Тем не менее он ухмыльнулся, а в глазах у него запрыгали смешливые искорки.
– Да с велосипеда намедни грохнулся. Наехал на камень, ну и перекувыркнулся через руль задницей кверху. – При этом воспоминании его разобрал хохот.
– Но черт подери, почему вы к доктору не сходили? Нельзя же вам разгуливать в таком виде!
– К доктору? А чего у них время зря отнимать? Эка невидаль! – Он потрогал рассеченный подбородок. – Один денек пришлось-таки перевязаться, а теперь все поджило.
Я только головой покачал и пошел за ним в конюшню. Он повесил фонарь на столб и направился к коню.
– Ума не приложу, что с ним такое, – сказал он. – Вроде бы ничего такого и нет, а все-таки не все у него в порядке.
Особых признаков сильной боли заметно, действительно, не было, но Барсук все время переступал с ноги на ногу, словно ощущал какую-то неловкость в животе. Температура оказалась нормальной, и никаких симптомов возможных болезней мне обнаружить не удалось.
Я еще раз оглядел его с некоторым сомнением.
– Может быть, и правда, легкая колика. Во всяком случае, ничего такого не заметно. Я впрысну ему кое-что, чтобы он успокоился.
