Владимир Сачков - Судьба Риголетто
— Тугалет.
Пока он говорил, Риголетто придвинулся к ноге правым боком и замер в таком положении, изредка поглядывая на моё лицо. Я чувствовал, как он дышит — очень тяжело, рывками.
— Вот так он любит стоять, — комментировал Дядя, — так ему хорошо. А ты слышишь, как он это, дышит?
И Дядя в усиленном режиме продемонстрировал, как он дышит.
— У него, наверное, рёбра не правильно выросли. Они ему, это, в лёгкие давят. Я так думаю. Страдает он. Ему даже глотать больно. Поэтому мы, с ним кашу жрём. Ему варю и себе заодно. Эх, алегрия!
За окном пошёл снег. Скоро мы закончили партию и я по морозному свежему воздуху отправился домой. На улице две соседские дворняжки играли в сугробе под фонарём. Резвились, брыкались, покусывали друг друга, отфыркиваясь от снега. Они радовались зиме. Чистый белый снег стирал с их шерсти будочную грязь и я подумал, что с ними вместе мог быть и Риголетто, если бы какой-то негодяй не сделал его калекой.
* * *На свете была новая весна. Куст сирени над Дядиным забором снова собирался распустить пахучие соцветия и опять ждал только вечера. Рано утром я подъехал к знакомому дому и слегка посигналил — Дядя просил подвезти его на пригородный вокзал. Он приоткрыл дверь и крикнул с порога:
— Ты, это, Дядя, заходи!
Зайти к нему легко. Нужно стать на камень, нащупать на обратной стороне калитки шпингалет, отщёлкнуть его, потом спуститься и пройти в калитку. Справа вас ударит шестьдесят третий уголок — нужно подхватить его и поставить на место, в вертикальное положение. Потом нужно постараться не запутаться в ржавом буксирном тросе, пройдя его, немного сдвинуть влево грузовую тачку, перешагнуть через кусок рельса — и вы у цели. Я проделал всё это и ступил на порог. Дядя находился в последней комнате — пребывал на четвереньках перед фанерным шкафом в самой неудобной позе и пытался что-то достать из-под него. У него не получалось и он сильно ругался. Наконец что-то нащупал.
— Ага! — и вытащил за шиворот Риголетто.
Я думал собака взвоет от боли, но Риголетто молчал, взгляд его застыл, он был покорным и почти не дышал.
— Что это с ним такое? — спрашивал Дядя, — Ещё с ночи залез под шкаф и сидит там. Ага. Никогда он под шкаф не лазил. Чего ему, это, там делать? Притих там и ага. А ну, пошли!
Мы вышли, Дядя закрыл дверь на ключ, а Риголетто усадил на пороге.
— Вот, пусть здесь побудет. На улице тепло. А я, это, вечером приеду. Ничего с ним не случится. Подождёт.
Я выходил последним и закрывал за собой калитку. Приподнявшись, заглянул через забор. Риголетто нелепо сидел на заду, мелко перебирая передними лапами, и неправильно выбранный центр тяжести стремился его опрокинуть. Смешной показалась мне эта поза — может по этому я и не обратил внимания на его отсутствующий взгляд и на то, что он слишком часто облизывается. Мы оставили его и уехали. Мы спешили. Откуда мы знали, что оставили его умирать?
Ближе к вечеру, возвращаясь домой, я остановился у Дядиной калитки. Став на камень, заглянул через забор — утреннее поведение Риголетто тревожило меня. То, что я увидел — поразило. Внутри всё замерло. Я зашёл в калитку и не почувствовал, как ударил шестьдесят третий уголок, запутался в буксирном тросе и споткнулся о рельсину. На пороге, привалившись к двери, лежал на своём горбу Риголетто. Он был мёртв. За оскалом мелких зубов я увидел лицо измученного старика. Оба его тёмно-коричневых глаза — шарика были открыты и смотрели в небо. В них навсегда остался страх. Да-да! Именно страх.
Я не понимал. Почему страх? Ведь смерть убивает боль. Он знал, что смерть принесёт ему облегченье, свободу. Так чего он боялся?
Я не понимал. Почему мне самому так больно, когда я смотрю на него? Что потерял я? Это даже не моя собака. Дядина. А Дядя еще не знает.
Всего лишь год прожил он на свете. Один год — четыре сезона. Родившись весной, он так и не узнал запаха сирени. И летом не смог пробежать по утренней росе. Осенью он не увидел, как выросли помидоры в Дядином огороде. А зима холодно прошла мимо, не оставив в короткой памяти вкуса первого снега.
Он не видел своей матери, у него не было детства, из ребёнка он сразу превратился в больного старика. Он не знал ни одного сородича из собачьего племени. Он не мог разгрызть самую мягкую куриную кость, — в жизни его не было даже самой малой собачьей радости.
А что у него было. Страшная догадка пришла в голову.
Боль!
Как же нужно быть обделённым судьбой, чтобы ценить в своей жизни только боль? Неужели это ее он так боялся потерять? То единственное, что он познал в полной мере? Если так, то кто ему преподнес этот замечательный подарок?
Кто-то из вас сделал его калекой. Я хочу спросить. Вы, разве, не читали Тургенева? А Чехова? А Джека Лондона? А французский лётчик, который победил в войне за ваше сердце, а сам сгинул в пучине Мирового Океана? Ведь он предупреждал, что мы в ответе за тех, кого приручили.
Я вижу вас бесполезно учить доброте. Поэтому хочу дать только совет — обращайте внимание, хоть иногда, на то, что вы бросаете в мусорный ящик.
19 декабря 2002 г.
