Удивительные истории о котах - Коллектив авторов
Поминки справились тихими, соседи сторонились глядеть друг на друга, поели-попили и по домам. Но долго еще вспоминали, как чертик дымком из бабкиного гроба выкурился.
Чапайка с месяц бродяжничала по округе, потом вернулась в деревню – драная и беременная. Помявкала интеллигентно возле соседских дверей. Ей открыли, вынесли нехитрую еду и питье, но в дом не пустили: своих котов полно. Чапайка настаивать не стала. Люди видели, как гордо ушла она по коровьей тропе в лес и не обернулась даже, когда кто-то из старух, признав в ней Анфисину кошку, громко позвал ее.
Родила Чапайка уже к зиме, и где хоронилась все то лютое время, было неведомо. А в марте вернулась по той же коровьей тропе в деревню: шерсть от морозов стала густой, с плотным войлочным подпушком, хвост трубой. Позади, не отставая от матери ни на шаг, семенили двое ее выживших диких котят, черных, как сажа, с рыжими пятнами на мордочках. Крадучись подходила Чапайка к Анфисиной избе и принюхивалась. На снегу следов не оставляла – заштриховывала хвостом: лес научил. Потом уходила. И возвращалась вновь.
Пока котята прятались в поленнице, Чапайка тенью проскальзывала на оконный карниз, осторожно заглядывала в глубь дома и долго наблюдала, как Илюха, пьяный ли, трезвый ли, шуршит по горнице, строгает что-то Анфисиным тесаком, ругается с женой Ксанкой, а та подает на стол ужин в Анфисиных тарелках – белых, с желтыми листиками, или чай заваривает в бабкином любимом чайничке – алом, с горошинами на пухлых боках.
На третий свой визит Чапайка увидела, как Ксанка вспорола Анфисину перину – нарочно или случайно – и пестрые курьи перья кособокими бабочками разлетелись по комнате. Чапайка зашипела в заиндевелое оконное стекло, спрыгнула с карниза, шмыгнула на крыльцо и приоткрыла лапой незапертую дверь. Чужие запахи в сенях ей не понравились, она фыркнула, исцарапала Илюхину кроличью шапку, а когда Ксанка выглянула из горницы на шум, спряталась за кадкой и затихла. Ксанка огляделась, щуря глаза, сплюнула и пошла хозяйничать дальше.
Через полчаса в избу пришли гости, долго гоготали в сенях, скинули мокрые от мартовской влаги полушубки прямо на пол. Чапайка с удовольствием все это пометила, брезгливо отряхнула лапы, умылась и посмотрела на дымовую трубу. Очень внимательно посмотрела.
Гости сели за стол, хозяева подали закуску, к ней водку. Когда разговоры стали громче, бабий смех визгливей, а Илюхины матюги махористей, что-то произошло. Что – потом каждый рассказывал на свой лад, привирая с новым разом все кудрявей. Какой-то гость икнул и поднес палец к губам: тсссс! Все замолчали, прислушались. И мигом заиндевели их глаза, а осовевшие от водки лица вытянулись…
…Стены лаяли. Откуда тек этот звук, было неведомо. Со всех углов горницы, из-за печки, из подмигивающего глаза японки с модного городского настенного календаря, из оскала деда Василия с портрета, снятого со стены и служившего Ксанке крышкой на огурцовой кадке, из каждой чашки и каждого стакана, из всех щелей – тянулся вой. Будто младенчика душат. А за воем – лай. Собака ли плачет, леший ли икает, но словно ожили разом все сдохшие Анфисины Шарики и гонят нечисть из хозяйкиной избы.
Минуту сидели люди не шелохнувшись, протрезвели вмиг, и кто-то из гостей к месту вспомнил, как хныкало в гробу у мертвой бабки и как потом черный дымок вырвался, когда крышку приоткрыли. И с визгом бросились вон из избы – сначала бабы, за ними мужики. Ошалевшие Илюха с Ксанкой – в чем были, по мартовскому талому снегу в тапках – сразу за батюшкой на конец деревни, чтобы освятил дом, да прямо сию минуту, не мешкая.
А Чапайка вылезла из дымохода, прочихалась, прыгнула на стол да в прыжке задела хвостом настольный светильник. Лампа упала, колпак разбился вдребезги, вмиг вспыхнула скатерть. Чапайка вздыбила шерсть, схватила колбасу и пулей вылетела из дома.
Пока котята уплетали за обе щеки ломоть докторской, Чапайка, сидя на поленнице, с какой-то жадной радостью смотрела, как пляшут на оконных стеклах оранжевые сполохи и валит из форточки сизо-черный дым. Когда пламя, вырвавшись на свободу, лизнуло крытую гонтом плохенькую крышу бывшего ее дома, Чапайка спрыгнула с поленницы и гордо зашагала прочь, уже не заметая хвостом следов.
Из соседей, выбежавших на пожар и засуетившихся вокруг горящей избы, ее заметил только пьяница почтальон.
– А не Анфискина ли кошка там? И котятки с нею, – начал было он, но на него цыкнули, всучили ведро, велели черпать снег.
А больше Чапайку никто в деревне не видел. Только рано на заре приходила она с котятами к сгоревшему дотла Анфисиному дому, сидела на черных углях, нюхала головешки. И говорила что-то на басовито-тягучем, одной ей понятном языке.
Да и еще люди рассказывали, будто лает кто на пепелище. Видать, шептались, могилки Шариковы потревожили. Бедные, бедные собачки! И долго потом никто не строился на Анфисином дворе – ни Илюха с Ксанкой, бежавшие из деревни, даже не попрощавшись с соседями, ни другие, зарившиеся на хороший участок. Место, говорили, гиблое. Собачье.
Владимир Орестов
Барсик
Играть в карты с собственным котом – сомнительное удовольствие.
Мало того, что эта скотина постоянно пыталась мухлевать и то и дело бросала в мой адрес едкие замечания, так она еще требовала, чтобы я передвигал и ее карты тоже – лапы у Барсика, к счастью, остались прежними, кошачьими.
В отличие от интеллекта.
Я с тоской посмотрел в глаза кота, возлежавшего на столе передо мной, и попытался понять: осталось ли в этом инфернальном саркастическом чудовище хоть что-то от моего милого, хоть и чуточку туповатого домашнего любимца, обожавшего бегать за лазерной указкой.
Кроме лазера, дома у него особо развлечений не было – да и какие вообще могут быть развлечения у домашнего кота – поесть, да поспать, да за птичками понаблюдать…
Правда, Барсик в той прошлой жизни любил еще и карточные игры. Хотя что значит любил? Просто
