Самый красивый мужчина нашего кинематографа, Адель и я - Наталья Кошаева
На самой высшей строчке парада царила корова. Этот дредноут, линкор скотного двора. Белоснежная огромная коровища с ярко рыжими пятнами на голове и левом боку. Ее огромные фиалковые глаза опушали густые длинные белые ресницы. Крутенькие рожки изящно вились около лба с кудрявой челкой. С виду – образец ангельской кротости, а внутри сущая чертовка с вреднючим характером. Если с остальными животными я еще кое-как справлялась, то эту я откровенно боялась. Начать с того, что «ангельское создание», носящее к тому же кличку Адель, невзлюбило меня с самого первого взгляда.
Уезжая на курорт, тетя Сима быстренько ввела меня в курс дел, скороговоркой рассказывая, что и как делать, режим дня, рацион, привычки того или иного жителя двора. Про корову же она просто сказала, что Аделька смирная, послушная и у меня с нею не будет никаких трудностей.
Ага, как же! Вот представьте, тетя уехала, я вечером осталась одна в пустом доме с кучей инструкций, сижу жду, когда придет стадо с вечернего выпаса. Волнуюсь, как артист перед премьерой. Приготовила, как тетка учила, две краюшки хлеба одну для англо-французкой банды, другую Адельке.
Овцы приняли меня как родную, они даже не заметили подставы – отдавили ноги и обслюнявили пальцы. А вот Адель долго вынюхивала мою руку с протянутой горбушкой, сканировала меня взглядом с ног до головы и обратно, никак не понимая, что же изменилось в хозяйке. И решила-таки не брать из моих поганых рук хлеб. Гордо отвернулась и с грацией королевской особы прошествовала в хлев, где для нее в специальной корзине уже было приготовлено угощение в виде сочной свежей травы. Я последовала за нею, так как тетка велела одевать корове специальный ошейник, чтобы она не бродила по всему хлеву. Ошейник представлял собой стальную цепь из толстых витых звеньев. Для того чтобы застегнуть ее на Адельке нужно было всего лишь обнять ее за широченную шею обоими руками. Я просто-то к ней подойти боялась, а еще и обнимать… Тем более что корова так увлеченно хрустела травой, что я просто не решалась ее отрывать. А когда она сама подняла голову и уничижительно посмотрела на меня – я точно поняла, что привязывать ее не буду.
– Ты же будешь себя хорошо вести? – робко поинтересовалась я.
В ответ она хмыкнула. Реально хмыкнула! Потом, правда одумалась и сказала, – Мфффф!
Я решила, что мы договорились и ушла, заперев за собой дверь.
Овцы сами зашли в свое помещение ведомые опытной Анжеликой. Молодец! Завтра ей персонально выдам кусок булки побольше.
А меня ждало следующее испытание – дойка. Я долго настраивалась, уговаривала себя. Вела с собой внутренний диалог. – Чего бояться! Ведь все деревенские бабы доят этих… животных каждый день по три раза. Я тоже смогу! Ты сможешь! Сможешь, я сказала! Соберись, тряпка!
Откладывать дальше было нельзя и, мысленно надавав себе по щекам, я все-таки взяла в руки специальное ведро для дойки – подойник и пошла с решительностью дрессировщика, когда он идет в клетку с тирами. Цирковой марш Дунаевского, который я напевала под нос, придавал мне решительности, пока шла к хлеву.
Но оркестр, игравший у меня в голове, как-то нестройно всхлипнул и затих, потому что Адель меня явно не ждала, она вольготно разлеглась посреди помещения. Когда я зашла она в мою сторону даже не оглянулась.
– Аделька, Аделюшка, вставай! Доиться будем! – заискивающе проворковала я. Пусть слышит мой ласковый голос и поймет, что я пришла с миром.
Адель отвернулась от меня и уставилась в стену, подняться даже не подумала, только выразительно махнула ушами, отмахиваясь от меня как от назойливой мухи.
– Ну давай! Подымайся! – я робко притронулась к ее теплому боку. По ее коже прошла рябь, можно было подумать, что мои прикосновения ей неприятны. Но я все равно легонько пошлепала ладошкой по боку.
– Девочка моя, ну давай, нам же подоиться надо! А то лактостаз будет. Тебе нужен лактостаз? Не нужен. – Адель никак не реагировала на мои увещевания.
– Так, мамаша, подъем, живо на процедуры! – включила я свой строгий докторский голос. Он возымел действие, корова, наконец, меня заметила и взглянула на меня, удивленно приподняв бровь, если она у нее есть. На морде было написано, – Женщина, ты кто вообще?
Полюбовавшись на меня несколько мгновений, она снова дернула ушами и отвернулась, уставившись в стену.
Я поняла, что мне срочно нужна консультация специалиста, и я направилась к соседке, которую моя тетка звала Козырихой.
Ее, Козыриху, я нашла тоже в хлеву, она бойко доила свою Буренку.
– Э… Добрый вечер! – слегка замялась я, ну не обращаться же к женщине, которую первый раз в жизни видишь, по прозвищу. – Я ваша соседка, племянница тети Симы. Она сказала, что к вам можно обращаться в трудных ситуациях…
– А! Прасковья! Заходи, дочка! – ответила мне Козыриха.
Забавно, да? Мои сугубо городские родители назвали меня Прасковьей. Когда я родилась в моде были старинные имена: Пелагеи, Феклы, разные Силантии… вот и мне «повезло». Нет я не против такого имени, тем более что уже почти за тридцать лет и привыкла. Но все равно я никак не могу понять. Почему у нас в городе популярны имена «деревенские», а в деревне – наоборот? Вот тетя моя звалась Максимилианой, это дед двоюродный начудил. Вычитал, наверное, в отрывном календаре.
И вот я – Прасковья Альбертовна Фогель (по бывшему мужу, от которого у меня только фамилия и осталась) пришла выспрашивать совета у соседки Козырихи о том, как доить корову. А что, звучит вполне!
– Идем, дочуш! – Козыриха закончила свою дойку, поставила подойник с пенным молоком в коридоре. Не забыла прикрыть его крышкой, – Чтобы кошки не влезли, – прокомментировала она.
Адель не ждала меня с подкреплением в виде Козырихи и встретила
