Михаил Самарский - Формула добра
В зале раздался громкий лай. Делегаты повскакивали со своих мест и стали неистово аплодировать. Стоявшая рядом со мной крошечная собачка неизвестной породы смахнула слезу и зашептала:
– Какое счастье. Наконец-то мы дожили до светлого дня! – Она повернулась ко мне и стала рассказывать о своих бедах: – Представляете, уважаемый лабрадор, у меня уже в третий раз люди утопили всех моих щенят. Я умоляла хозяина не делать этого. Но вы думаете, он послушал? Эти люди такие бездушные, чёрствые и жестокие. Как вы считаете, что-нибудь изменится в нашей жизни после этого съезда?
– Не знаю, – честно признался я. – Время покажет. С человеком сложно спорить. Он очень силён.
– Но ведь и мы не слабаки, мы смелые и отважные! – гордо заявила собака и на всякий случай звонко тявкнула.
Рассмотрев свою соседку внимательно, я чуть было не рассмеялся. Тоже мне, силачка нашлась. Но я сдержался. Неожиданно к нам подошёл лохматый-прелохматый пудель с фотокамерой и попросил разрешения сфотографировать нас вместе с моей собеседницей. Я согласился, а соседка почему-то завиляла хвостом. Пока фотограф настраивал свой аппарат, моя соседка куда-то исчезла.
«Ага, – подумал я, – ты не только сильная, но и очень смелая!» Как только пудель-фотограф удалился, моя отважная собеседница снова появилась.
– А вы почему убежали? – удивлённо спросил я.
– Ой, вы знаете, господин лабрадор, – вильнула она хвостом, – не стала рисковать. Так хочется потявкать, повозмущаться, себя показать, на собак посмотреть. Но, понимаете, какая незадача. Если мой хозяин узнает, что я участвовала в этом мероприятии, он выгонит меня из дома и снимет с довольствия.
– Ах, вон оно что! – усмехнулся я. – Аргумент веский.
– Тяф-тяф, – согласилась собачка. – Поймите меня правильно.
– Понимаю, – кивнул я и добавил: – Всё понимаю…
Тем временем на трибуну поднялся серый пёс, больше похожий на волка, чем на собаку. Оказалось, он и есть наполовину волк.
– Друзья, – начал он. – Если мы хотим действительно добиться качественного улучшения нашей жизни, мы должны смотреть правде в глаза. Меня очень огорчает тот факт, что на съезде нет ни одного делегата от волков и диких собак. И это неправильно…
В зале раздался лай и шум. Кто-то с заднего ряда крикнул:
– Что за чушь? Давайте сюда ещё шакалов и росомах позовём!
Шум нарастал, где-то в середине зала началась потасовка, председатель постучал в микрофон и обратился к залу:
– Спокойно, господа, спокойно! Мы говорим о свободе слова, но почему-то не хотим слушать выступающего. Это несправедливо. Давайте выслушаем всех. Проявляйте терпение! Не будем устраивать здесь базар. Иначе люди только посмеются над нами, и всё останется на своих местах.
С горем пополам полусобаке-полуволку дали договорить, но зал слушал выступающего не очень внимательно. Шушукались, повизгивали, кое-где было слышно рычание.
Затем на сцену вышел американский дог и сразу обвинил всех людей в воровстве.
– Вы знаете, друзья, – громко кричал докладчик, – если бы эти двуногие жулики не крали наш корм, мы питались бы с вами в два, а то и в три раза лучше.
Делегаты оживились, из зала послышались выкрики «Правильно!», «Долой всех!». Американец одобрительно осмотрел зал и продолжал:
– Мы не должны с этим мириться, хватит терпеть, если они и дальше будут продолжать в том же духе, мы перегрызём им глотки!
Тут председатель собрания постучал в микрофон и, обращаясь к догу, сделал замечание:
– Уважаемый, прошу выражаться покорректнее. Не забывайте, нас могут услышать и люди.
– Ну и что? – возмутился американский дог. – Пусть слышат! Нам нечего бояться. Кто здесь власть? Мы или они? Мы их вышвырнем из тёплых мест и заставим работать на наше благо. Они уже двадцать тысяч лет эксплуатируют нас, но, в конце концов, этому нужно положить конец.
– И всё же выбирайте выражения, – потребовал председатель, – иначе я отключу вам микрофон.
– А давайте спросим у делегатов, – разошёлся дог. – Друзья, мы выгоним людей из их жилищ? Да или нет?
– Да! – робко донеслось из зала.
– Не слышу! – кричал американец. – Да или нет?
– Да! – чуть громче ответили собравшиеся.
– Спасибо за внимание! – поблагодарил дог и спустился в зал.
Председатель предоставил слово болонке.
– Дорогие собаки! – взвизгнула она. – Я поддерживаю предыдущего оратора и хочу кое-что добавить! Какая наглость – люди запрещают нам гулять там, где мы хотим! Разве это справедливо? Почему мы должны спрашивать разрешения у этих двуногих проходимцев? Это наша природа, и мы сами будем выбирать, где нам гулять и где жить! Требую полной свободы! Ура!
Особого энтузиазма речь визгливой болонки не вызвала. Зал притих. На трибуну поднялась немецкая овчарка.
– Уважаемые делегаты, мне кажется, мы затеяли какую-то чушь собачью. О какой свободе мы рассуждаем? Давайте спустимся с небес на землю. Свободы хотите? Хорошо. Будет вам свобода. Завтра ваш хозяин скажет вам: свободен, живи, как хочешь – вон бог, вон порог. Не проси у меня больше ни корма, ни крыши над головой. И что вы станете делать со своей свободой? Вы об этом подумали?
Зал снова зашумел.
– Спокойно, спокойно, – овчарка подняла лапу вверх, – я не возражаю против соблюдения наших прав. Я выступаю против жестокого обращения. Но говорить о нашей с вами полной свободе, мне кажется, преждевременно!
Из зала завизжала собака какой-то непонятной породы:
– Это провокация! Гоните эту нечисть с трибуны! Она против свободы! Свободу! Мы хотим полную свободу! Никаких ограничений! Гав-гав-гав!
Председатель утихомирил огромную стаю и объявил:
– Уважаемые делегаты, в работе нашего съезда объявляется перерыв, вернёмся к обсуждению вопросов через несколько дней. Далее в нашей повестке культурная программа. Сегодня специальный театр покажет вам потрясающий спектакль, балет по мотивам поэмы Александра Сергеевича Пушкина «Бахчисарайский фонтан»!
– Ура! Гав! Ура! Гав! Ура! Гав! – взорвался зал лаем и аплодисментами. Такой поднялся шум и гам, что я проснулся и ещё долго озирался по сторонам.
Ну, надо же, такому присниться! С ума можно сойти! Нужно, наверное, поменьше смотреть телевизор, а то кошмары начнут сниться.
Глава 17
Старушка моя совсем слегла. На нашу голову сын Полины Фотеевны перебрался жить к нам в квартиру. Наша жизнь превратилась в кошмар. Ирине Фотеевне племянник поставил условия:
– Можешь приходить, ухаживать за старухой, кормить её, но жить будешь у себя.
– Боря, – умоляла Ирина Фотеевна. – А как же ночью? Ну, ты же понимаешь, ей нужен круглосуточный уход. Я не буду тебе мешать. Буду в спальне вместе с сестрой.
– Я всё сказал! – зарычал племянник. – Чтобы после 22:00 я тебя здесь не видел. Ясно?
– Боренька!
– Всё, базар окончен! Я тут хозяин.
– Хозяйка здесь мама, – робко возразила старушка.
– Ну и что? – набычился Борис. – Я здесь прописан. И жить в этой квартире посторонние могут только с моего согласия. Поня-а-а-а-тно?
– Господи Боже мой! – старуха перекрестилась. – Побойся Бога. Какая же я тебе посторонняя. Ты что, сынок?
– Тёть Ир, – скривился мерзавец. – Ну, прекращай. Не зли меня.
Бабушка расплакалась и ушла в комнату к сестре. Борис переключился на меня.
– А ты чего зыришь, халявщик? – загоготал мужчина.
Такого оборота я не ожидал. Это кто халявщик? Сам-то хоть понял, что сказал? Нашёл халявщика. От досады я всё же не смог промолчать и тихонько сказал:
– У-у!
– Чего размурчался?
Точно, Борис – человек неадекватный. С каких это пор собаки стали мурчать? Совсем мозги свои пропил? На всякий случай я не стал больше отвечать на его выпады. Что можно ожидать от такого человека?
– Смотри, не нагадь здесь, скотина, – продолжил оскорблять меня Борис, – а то я живо тебя в окно выкину.
Эх, Боря-Боря, скорее ты здесь нагадишь, чем я. Впрочем, ты уже столько здесь нагадил своими словами, что хуже некуда.
Ирина Фотеевна стала приезжать к нам по утрам, а вечером уезжала домой. После десяти вечера у нас стали собираться друзья Бориса. До утра гости выпивали, играли в карты, рассказывали анекдоты, иногда дрались. Накуривали на кухне, хоть топор вешай. И ведь знают, что в соседней комнате больной человек лежит.
Однажды ночью мы с Полиной Фотеевной услышали, как Борис кому-то хвалился:
– Скоро моя старуха крякнет, я продам хату и куплю себе крутую тачку.
– Да она тебя ещё переживёт, – кто-то хихикнул.
– Гонишь, что ли? – рассмеялся Борис. – Мне врач сказал, максимум два-три месяца.
Я почувствовал на своей спине руку старушки. Тут же приподнялся и прислонился вплотную к кровати.
– Трисончик, – всхлипывая, прошептала Полина Фотеевна, – дай я тебя поглажу, сынок.
