О. Шимпф - По обе стороны поводка
— Иди домой! — говорил пастух собаке. Другого приказа не приходило ему на ум. Увидев собаку одну, люди поспешат разыскать его. А если кончится снегопад, его найдут по следам. Только бы кончился снегопад! Уик закрыл глаза и молился. Несмотря на холод и сырость, проникающие через одежду, он был мокрый от пота.
Пес недоумевал: «иди домой» говорят щенкам, но не взрослым собакам, находящимся со своим пастухом в горах. Поскуливая, он подполз ближе. «Домой! Дурак!» — голос раздраженный, но не угрожающий! Пес смотрел на овец, серых на белом, горемычно прижавшихся друг к другу. Эти шерстяные клубки терпеливо ждали ведущего. Уик тихо выругался. Ведь у одной овцематки скоро ожидался приплод. Каждый рожденный в снегу и холоде ягненок пропадет без надежной защиты.
— Иди домой, ты, дурачок! — кричал он громко, со всей силой, на которую был способен. Со страхом он следил за Моссом. Тот, чувствуя себя несправедливо обиженным, уполз с поджатым хвостом. Мосс ничего не понял. Надо было работать, и пастух не имел права лежать там в снегу. Пес вернулся, попытался лапами убрать обломок, придавивший пастуха. Бедный пес старался помочь, но помощи можно было ждать только от людей.
— Нет! — закричал строго пастух, и пес испуганно шарахнулся назад, наклонив голову и поставив уши торчком. — Иди домой! — кричал пастух.
На этот раз собака пошла, но испуганно оглядываясь назад, в надежде, что пастух последует за ним. Наконец, убедившись в тщетности своих ожиданий, пес стал искать след обратно на ферму. Он знал тропинку, запах, вид и особенности почвы. Но все было покрыто снегом, и запах почти не чувствовался. Вокруг был только нетронутый бугристый снег. Пес полз вперед, напуганный тишиной, молчанием птиц, сумерками и желтизной неба. Каждая возвышенность — гора. Преодолевая их и проваливаясь в снежные заносы, он с трудом вылезал наверх, ложился отдохнуть на снег, но приказ был всесильным. Его долг — слушаться, он должен обязательно дойти домой.
Пастух, все еще лежащий в снегу, где его завалило, вытер рукой в рукавице выступившие от холода слезы и посмотрел на овец. Они стояли безучастно, опустив головы. Когда он пошевелился, одна из них повернулась к нему, подошла и встала рядом. Другие овцы последовали за ней. Они защитили пастуха от ветра и этим увеличили его возможность выжить. Он протянул руку к ближайшей овце, но не мог дотянуться до нее. Овцематка легла рядом с ним в снег, почувствовав спокойствие от присутствия хорошо знакомого человека. Пастух зарылся пальцами в шерсть и задремал. Странные видения горячего кофе и мяса, паштета в теплом жирном соусе, тепла и уюта дома смешались в его голове. Каждое пробуждение было подобно маленькой победе над смертью.
От режущего ветра у собаки слезились глаза и образовывались сосульки на морде. Ее тоска по людям была сильнее, чем тоска по еде. Пес тосковал по человеку, ободряющему его, дающему утешение и тепло.
Добравшись до тропинки, вытоптанной овцами и людьми, он побежал быстрее и так согрелся. Устав, он остановился. Дыхание его на холоде превращалось в пар, он мотал головой, испугавшись этой непонятной густоты! Тропинка неожиданно оборвалась. Ферма Дана Томаса лежала окруженная белизной, застигнутая врасплох необычно ранним ноябрьским снегом. Только вокруг фермы была расчищена дорога для коров, свиней и кур: одних нужно было доить, других кормить.
Собака была почти дома, когда опять неожиданно началась пурга. Идя по снегу, пес высматривал следы лисиц, куниц и птиц, а теперь он ослеп от огромных, кружащих по ветру хлопьев снега. Они попадали ему в глаза, на морду, плечи, голову, и он вынужден был все время отряхиваться. Он садился и пытался лапами снять странную липучую массу, мешавшую ему смотреть и бежать. Было невозможно идти дальше. Он прилег, прислушиваясь к завываниям северного ветра, и вдруг внятно услышал хорошо знакомые звуки: мычание коровы, звяканье ведра, лай собаки. Это послужило ему сигналом! Он резко и громко залаял, призывая собаку. Рекс услышал своего товарища и ответил лаем. Он лаял в ответ и продолжал лаять даже тогда, когда фермер прикрикнул на него. Наконец Рекс замолчал и Мосс умолк тоже.
— Черт, должно быть, это Мосс там, — крикнул фермер своей жене. Он подошел к двери, глядя на кружащиеся хлопья, и сказал: — Что-то случилось с Уиком.
Побелев лицом, его жена Мария молча смотрела на мужа. Никогда еще пес не приходил домой один. Никогда с тех пор, как он перестал быть щенком. Уик не мог в наказание послать его домой. Ведь пес был хорошо отдрессирован, и такой ночью он не мог послать собаку одну.
— Что ты будешь делать? — прошептала она. Страх почти отнял у нее голос. Фермер, крепко завернувшись в свою накидку, уже стоял у телефона — единственной связи с соседями: те жили довольно далеко, чтобы можно было им крикнуть или хотя бы увидеть.
— Черт, нет связи! — сказал он после попытки дозвониться.
— Ты не можешь сейчас выйти! — Мария пригладила свои черные волосы движением, свойственным ей, как Дан знал, во время сильнейшего волнения. Он стоял в дверях и кричал как можно громче: «Мосс, ко мне, Мосс, ко мне, хороший пес!» Собака залаяла и поползла на голос через бугор.
— Это точно Мосс, — говорил Дан. Он смотрел в ночь. Густеющая темнота окутывала все вокруг. Собака опять залаяла. Было темно, а из-за ограды она не могла увидеть свет из дома.
— Мосс, хороший мой, иди ко мне! — голос был благодатью, теплом в ночи. Пес кинулся в ту сторону и с испуганным визгом провалился в прикрытую снегом канаву. Он попытался выбраться, но мягкий пушистый снег опять сомкнулся над ним. Скуля, он остался лежать за оградой. Дан Томас достал большой фонарь из коровника, который зажигали там, когда приходило время телиться коровам. Он давал слабый световой круг на густом, утоптанном коровами снегу, который, оттаяв, опять замерз, образовав опасный каток, требовавший от Дана большой осторожности. Пес опять заскулил. Дан осторожно пошел на звук. Он перегнулся через ограду и увидел пса — темное пятно на блестящем белом снегу. Дан схватил его за шкирку и поднял. А Мосс счастлив был опять быть с человеком, визжал, виляя хвостом, и радостно лизал руку Дана.
— Какой-то он не такой, — сказал Дан, когда принес пса в тепло. Он поставил ему еду. Но Мосс смотрел на него, скулил и есть отказался.
— Давай, ешь! В такую погоду мы его сейчас не найдем! — сказал Дан, пристально глядя в темноту, где пушистые хлопья танцевали перед стенами сарая и конюшен. За световым кругом возмущенно заржал пони, испугавшись ветра, бросающего хлопья снега прямо в открытую дверь конюшни. Скользя и ругаясь, Дан вышел закрыть дверь конюшни.
Вернувшись, он успел увидеть убегающего в ночь Мосса с половиной бараньей ноги в зубах.
— Проклятый воришка! — сердито изрек фермер, — своего не тронул, зато украл у меня.
— Ты пойдешь на гору? — Мария мыла посуду. Дан беспокойно шагал взад-вперед и смотрел в ночь. Он удрученно прислушался к завыванию ветра.
— Чтобы мы вдвоем там погибли? — наконец сказал он, подумав о жене и троих детях, спокойно спавших на верхнем этаже. — Как только рассветет, — добавил он, помолчав, — Вильямс мне поможет. В таком снегу нельзя даже найти следы собаки. Все занесло.
Дан был слишком обеспокоен, чтобы уснуть. Мысли о пастухе угнетали его. Возможно, он уже мертв, возможно, уже похоронен под снежной лавиной или замерзает на жутком холоде?
После того как жена ушла спать, он еще долго сидел у огня и наблюдал за котятами, играющими с соломинкой, принесенной кем-то с обувью. Дан думал о стихии за окном и тосковал по более легкой работе в городе, где нет скота и суровых негостеприимных гор, где не нужно мучиться за гроши, где другие мужчины стали толстыми от еды, которую он добывал своей тяжелой работой. Мужчины, которые могут много себе позволить, имея деньги, гораздо легче заработанные, чем у него. Задумавшись, он забыл о Моссе и украденном мясе.
А собака пыталась найти свой след, пробивалась назад в горы к Уику, который был ей дороже тепла и еды. От мяса в зубах рот был полон слюны, но пес не позволял себе о нем думать. Он искал дорогу. Теперь ветер дул в спину и, несмотря на снег, бежать было легче. Слабый запах указывал ему путь. И хотя от жареной баранины исходил сильный дух, но все же он не мог совсем перебить его собственный запах.
Снегопад прекратился. Луна между облаками мерцала над белизной, покрывающей все следы, тропинки, пастуха и овец, которые его окружали.
Мосс все бежал и бежал. Иногда снег был выше его роста и он с трудом протаптывал себе дорогу, но шел и полз дальше, все сильнее и сильнее уставая. Один раз он отдохнул под кустом, и баранина очень его соблазняла, но он не тронул ее. Челюсти собаки болели, но он решительно побежал дальше. Дойдя до того места, где он оставил пастуха, пес остановился и удивленно смотрел на нетронутое свежее покрывало. Он осторожно положил мясо, принюхался и начал копать. Пес нашел пастуха и овец в маленькой пустоте, созданной их дыханием. Пастух, обрадовавшись свежему воздуху, был несколько разочарован, увидев только собаку.
