Союз Сталина. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин
Сравнительной оценке военного долга и платежеспособности должников был посвящен целый ряд профессиональных работ, среди которых наиболее популярными являются подсчеты Х. Фиска[1126]. Согласно его выводам, величина военного долга России, по отношению к Национальному богатству, была ниже, или находилась на уровне других стран. К прямо противоположным выводам, относительно России, за 4 года до Фиска, в 1920 г. приходил Л. Готтлиб (Bankers Trust Company, 1920). Согласно его подсчетам Национальный долг России на конец 1918 г., в текущих ценах, составлял 90,7 % ее Национального богатства 1913 года (Таб. 7). И эта оценка была гораздо ближе к действительности, чем подсчеты Фиска.
Таб. 7. Национальный долг в 1919 г. /к национальному богатству в 1913 г., %[1127]
Разница между оценками в постоянных и текущих ценах определяется уровнем инфляции. В этом и заключалось принципиальное отличие финансового положения России, во время войны. Указывая на него, 25 января 1917 г. министр финансов П. Барк, сообщил, что цены в России поднялись в 4–5 раз, намного больше, чем в других воюющих странах, и что если курс рубля не будет поддержан, то «возможна катастрофа, как во время французской революции»[1128].
Рост цен указывает на потерю национального Капитала, вследствие эмиссионно-инфляционного финансирования экономики. Предъявленная к погашению, эта эмиссионно-инфляционная потеря Капитала становится государственным долгом. Примером такого предъявления мог служить манифест Александра I от 2 февраля 1810 г., которым ассигнационный, по сути эмиссионно-инфляционный, долг был признан действительным государственным долгом[1129].
Подобного признания, по крайней мере частичного, З. Каценеленбаум в середине 1917 г. ожидал и по итогам Первой мировой: «Придется, быть-можетъ, «отвердить» часть безпроцентнаго бумажноденежнаго долга… При всѣхъ этихъ условіяхъ мы можемъ выйти изъ войны и революціи съ государственнымъ долгомъ въ 65–70 милліардовъ рублей»[1130], что уже составляло ~60 % Национального богатства 1913 г. После этой оценки мировая война продолжалась еще год.
Для оплаты этого счета, т. е. на ликвидацию последствий войны, будет необходимо, предупреждал в декабре 1916 г. С. Прокопович, «обложение народного дохода приблизительно в 50 %. Государство должно будет взять у народа около половины его годового дохода»[1131]. Для России это означало увеличение довоенной налоговой нагрузки, почти в 5 раз! (Таб. 8)
Таб. 8. Налоги к народному доходу, %[1132]
* Прогноз С. Прокоповича, 12.1916.
Современная попытка оценки величины потерь Национального Капитала во время Первой мировой войны была сделана популярным французским экономистом Т. Пикетти (Гр. 7). Поскольку Пикетти не приводит оценки потери капитала для России, эта оценка, на основании имеющихся данных, была сделана автором[1133].
Гр. 7. «Эвтаназия рантье» по итогам Первой мировой: стоимость частного капитала в % к национальному доходу[1134]
Дать более точные оценки национального Капитала, в виду отсутствия соответствующих методик не представляется возможным. Но можно привести основные признаки, указывающие на его истощение: при наличии золотого стандарта, это, прежде всего, падение золотого покрытия национальной валюты (для рубля, например, с 95,5 % в 1913 г. до 7 % в Октябре 1917 г.); другим признаком, при прочих равных условиях, является рост инфляции: к концу 1917 г. в России она была выше, чем у союзников почти в 5 раз; связанным с этим признаком является падение курса национальной валюты, во время войны курс рубля поддерживался искусственно, но, тем не менее, к Октябрю 1917 г. он упал в 2–3 раза по отношению к основным валютам. После окончания войны курс должен был упасть еще больше, до своего реального значения[1135].
Как бы ни были приблизительны эти оценки, они, тем не менее, указывают на то, что Россия, к Октябрю 1917 г. не только потеряла почти весь свой национальный Капитал, но и еще осталась должна сопоставимые суммы. Уже в декабре 1915 г. на заседании правительства министр финансов П. Барк, указав на быстрый рост во время войны государственного долга России», подчеркивал, что «само собою разумеется, что никакими налогами нам невозможно будет покрыть эти новые расходы Государственного Казначейства»[1136]. В этих условиях, указывал министр финансов, «необходимо выработать и установить не один только финансовый план, но и общеэкономический, чтобы выявить к жизни неисчислимые естественные богатства страны»[1137].
16 февраля 1916 г. с трибуны Государственной Думы П. Барк вновь предупреждал: «Подсчеты с несомненностью указывают на одно неизбежное последствие войны, а именно, на то, что имеющиеся теперь в нашем распоряжении Доходные ресурсы окажутся недостаточными для покрытия предстоящих расходов… По-видимому, бюджетные дефициты будут, неизбежны для всех стран, участвовавших, в войне. Но богатые страны с развитой промышленностью быстро от них оправятся. Мы, как страна бедная, находимся в положении несравненно более худшем, чем наши Союзники»[1138].[1139]
Оценивая состояние России к концу войны, американские эксперты Л. Пасвольский и Г. Моультон, на основании тщательного исследования платежеспособности России, приходили к выводу, что она не сможет не только покрыть свои военные долги, но и «не будет иметь возможности платить процентов ни по военным, ни по довоенным государственным долгам, ни по процентам, ни по дивидендам, причитающихся иностранным держателям русских промышленных ценных бумаг»[1140].
Но после того как доведенная до банкротства Россия в октябре 1917 г. вышла из войны, война для нее не закончилась, ее продолжила интервенция и вызванная ею тотальная гражданская война, окончательно разорившая страну. «Как мы постигли в 1919 г., — отмечал этот факт Ллойд Джордж, говоря об интервенции в Россию, — нельзя поддерживать войны против правительства, находящегося в данный момент у власти, не опустошая страны и не разоряя ее народ»[1141]. Согласно претензии, предъявленной советской делегацией на переговорах по урегулированию долгов, только интервенция и вызванная ею гражданская война, нанесли России ущерб в размере «до 1/з ее национального богатства…»[1142].
В результате интервенции, война для России продолжалась на 2 года дольше, чем для участников Первой мировой. Непрерывная шестилетняя тотальная война на истощения привела к тому эффекту, о котором писал один из ведущих экономистов ХХ в. У. Ростоу: «Если возможность войны и небольшие военные предприятия способствовали модернизации общества, то большие и длительные войны требовали ресурсов больше, чем общество могло производить, что давало толчок, саморазвивающемуся процессу
