Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники - Рональд Фредерик Делдерфилд
Тем временем к западу и северу от Эльстера шли два других сражения, каждое из которых при обычных обстоятельствах рассматривалось бы как крупная битва, — одно за обладание лейпцигским пригородом Линденау, второе за позиции Мармона в Мокерне и соседних деревнях.
Оба пункта имели для французов важнейшее значение. Если бы Бертран был разбит в Линденау, враг бы захватил мост, перерезав единственный путь отступления во Францию; если бы Мармон поддался, пруссаки Блюхера хлынули бы в город, появившись в тылу у сражающейся главной армии. Бертран заслуживал всяческих похвал. После семи часов отчаянной борьбы австриец Гюлэ захватил и какое-то время удерживал Линденау, но Бертран отбросил его штыковой атакой, после чего не отступал ни на шаг, обороняя жизненно важный мост через Эльстер.
В северной части дела обстояли хуже. Под яростными атаками численно превосходящего корпуса Йорка Мармон отступал, но сохранял боевой порядок, медленно отходя к пригородам Халле и Голису. Ней, отвечавший за северный сектор Великой армии, сделал ошибку, отослав одну из дивизий Суэма, которая чрезвычайно пригодилась бы Мармону, в Вахау, где сложилась угрожающая ситуация. Люди Суэма потратили весь день на переход из одной части поля в другую и не сделали ни одного выстрела. А с их помощью Мармон мог бы удержать Мокерн*.
Когда на поле опустились осенние сумерки, стрельба начала затихать, и постепенно бой прекратился. Обе армии остались практически на тех же самых позициях, которые занимали накануне. Пруссаки были в Мокерне, но Чешская армия Шварценберга, понесшая тяжелейшие потери, едва ли продвинулась хоть на ярд. Оглушенные грохотом битвы бойцы враждующих сторон разожгли костры и мешали друг другу отдыхать, периодически поднимая тревогу. Бертран держался за мост в Линденау, оглядываясь через плечо на путь отступления. Наполеон в надежде подбодрить поляков, доблестно сражавшихся на берегах Плейсе, вручил маршальский жезл их вождю князю Понятовскому*. Повсюду на обширном поле люди бинтовали собственные раны и раны товарищей, а некоторым, как, например, кавалерийскому командиру Латур-Мобуру, пришлось перенести ампутацию без всякой анестезии.
Капитан Барре из 47-го полка, находившийся на крайнем левом фланге Великой армии, провел беспокойную ночь после крайне утомительного дня. Сражаясь на левом крыле корпуса Макдональда в окрестностях Хольцхаузена, он атаковал рощу, которую обороняли хорваты, но на подходе к ней был остановлен криками: «Не стреляйте, мы французы!» Он приказал прекратить огонь, и сразу стал мишенью для ружейных залпов, после чего, ворвавшись в лес, обнаружил отряд хорватов с несколькими пленными французами, один из которых окликнул: «Ко мне, Барре!» Это был капитан его собственного батальона, которого хорваты использовали как приманку. Те враги, которые бежали, мгновенно исчезли, и, выйдя из чащи, Барре нигде не увидел врага. Прямо перед ним и слева простирался пасторальный пейзаж. Но справа, говорит он, «стоял такой грохот, будто все черти вырвались на свободу». Он ограбил деревню Кляйн-Поссна на предмет продовольствия и встал лагерем на перекрестке. Он не имел понятия, куда попал, и никто не мог сказать ему, где находится его часть. Весь день он сражался как простой пехотинец, действуя исключительно по собственной инициативе, и потерял восьмерых солдат ранеными. «Мы таем день ото дня», — записывает он. На следующее утро проезжавший мимо кавалерийский генерал Рейзе предложил проводить Барре и его сорок уцелевших боевых товарищей до основных частей армии, но Барре со своим многолетним боевым опытом вежливо отклонил предложение. «Спасибо, генерал, — сказал он, — но, если бой начнется, пока мы будем на равнине, ваши лошади нас затопчут». Рейзе, пораженный ответом, согласился и поехал прочь. Через несколько часов Барре нашел свой батальон в Хольцхаузене, и товарищи встретили его с радостным изумлением, так как считали, что он убит или попал в плен вместе со всеми своими солдатами.
Для Марбо, сражавшегося под началом Макдональда и Лористона, день тоже выдался богатым на события. Его егеря, получившие приказ занять Университетскую рощу в Гросс-Поссне, слева от боевой линии, подверглись массированной атаке русской и австрийской кавалерии. В контратаке, возглавленной Себастиани, они отбили нападение. Марбо в этом сражении потерял несколько человек, а его майор был ранен в грудь казачьей пикой «…вследствие пренебрежения уставной защитой в виде скатки», — отмечает полковник, приверженец армейской дисциплины.
Однако, несмотря на то что позиции удалось удержать, французских рядовых той ночью одолевали предчувствия. Более сообразительных из их числа тревожило очевидное пренебрежение генерального штаба к путям возможного отхода, особенно в смысле мостов через различные водные препятствия между полем боя и дорогой на Вейсенфельс, ведущей к французской границе. Нижним чинам казалось, что конца не будет всем этим переходам и боям с врагом, который превосходил их числом едва ли не в каждом сражении. Эркман и Шатриан передают уныние этих людей в отрывке, где их герой Жозеф Берта наблюдает за переездом императорского штаба по Лейпцигу. Путь расчищали конные гренадеры-гвардейцы, «…люди-гиганты в огромных сапогах и высоких киверах. Все восторженно восклицали: „Эти парни — могучие бойцы, и они на нашей стороне!“» Затем показался императорский штаб — от 150 до 250 генералов, маршалов и офицеров, «верхом на чистокровных лошадях. Цвет их формы с трудом можно было различить под золотыми галунами и бесчисленными наградами; одни из них были высокие и худощавые, с надменными лицами, другие приземистые, коренастые и румяные; третьи молодые, сидевшие на конях как статуи, со сверкающими глазами и носами похожими на орлиные клювы. Зрелище было великолепное и одновременно устрашающее. Но больше всего меня поразило среди всех этих офицеров, двадцать лет державших в страхе всю Европу, появление самого Наполеона в его старой шляпе и сером сюртуке. Кажется, я и сейчас вижу, как он проезжает мимо меня, крепко стиснув мощные челюсти и
