Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники - Рональд Фредерик Делдерфилд
Что продолжает поражать историков в Наполеоне — так это его способность переключаться с общего на частное со скоростью, изумлявшей его штаб, сбивавшей с толку врагов и доводившей его секретарей до нервных срывов. Он мог прибыть с конференции, посвященной вопросам высшей политики — например, будущему Польши или устройству конфедерации мелких королевств, — и сразу же нырнуть в море частных проблем, как-то: здоровье старых товарищей, будущее детей-сирот, назначение второстепенного чиновника в маленьком городишке, порочащие слухи по поводу кого-то, уважаемого императором, полицейский доклад о паре игроков. Казалось, Наполеон знает все, что происходит в его владениях (а зачастую и за их пределами) в любой момент, и хранит в своей памяти подробности, которые опытным секретарям приходится записывать, пока они не забыты в потоке текущих дел. Посреди дискуссий с такими дипломатами, как Меттерних или Нессельроде, представлявшим Россию, он находил время, чтобы выразить в письме свою искреннюю печаль за судьбу генерала Жюно, одного из своих старейших друзей, который сошел с ума после ранения в голову и, как докладывали императору, ест траву в своем иллирийском поместье*. Он приказал, чтобы Жюно отвезли на родину к жене и семье, и сожалел о своем гневе на генерала после того, как тот прошлым летом потерпел неудачу при штурме Смоленска, слишком поздно поняв, что причиной полководческих ошибок Жюно в тот раз была его душевная болезнь.
Во время своего быстротечного визита в Майнц в конце июля Наполеон отправился в увеселительную прогулку по Рейну, в которой его развлекал князь Нассауский. Один из императорских министров, Беньо, описывает, как, приближаясь к замку Биберих на правом берегу, Наполеон перегнулся далеко за фальшборт судна, чтобы лучше видеть. Вместе с Беньо при этом присутствовал Жан-Бон-Сент-Андре, старый циничный революционер, который в свое время водил компанию с Маратом, Робеспьером, Дантоном и прочими. Жан-Бон заметил вслух: «Какой странный момент! Судьба мира зависит от одного хорошего толчка!» Эта реплика ужаснула министра, который стал умолять спутника замолчать. «Не волнуйтесь, — усмехнулся старый террорист, — решительные люди встречаются редко».
IV
К концу июля Наполеон со своей свитой вернулся в Саксонию, и переговоры продолжились. Но обе стороны резко ускорили набор в армию, и теперь у Наполеона на бумаге числилось около 400 тысяч солдат. Однако у человека, от которого сейчас все зависело, — Франца Австрийского, тестя императора, — имелось 200-тысячное войско в чешском лагере, готовое ринуться на правое крыло Великой армии, как только она столкнется с русскими в центре и с пруссаками на левом фланге. На горизонте маячила еще одна опасность. Жан Батист Бернадот, ныне шведский кронпринц, а в прошлом французский старший сержант, обязанный своим теперешним положением французской доблести, наконец решился принять от англичан взятку и выйти в поле против своих старых товарищей. Его шведская армия по европейским стандартам была небольшой, но хорошо обученной и способной стать серьезной силой при умелом руководстве. Бернадот несет большую долю ответственности за переход в лагерь союзников еще одного француза: по его приглашению генерал Моро, победитель при Хоэнлиндене и один из претендентов на высшую должность в послереволюционной Франции, вернулся из американской ссылки и стал советником людей, решивших уничтожить Наполеона. К этим двум вскоре присоединился и третий ренегат, не кто иной, как генерал Жомини, швейцарский военный теоретик, чье присутствие в Баутцене помешало Нею сокрушить правое крыло союзников. Возвращение Моро, несколько лет прожившего в Америке, произвело лишь некоторый моральный эффект на лояльных французов, но предательство Жомини, знакомого с нынешним состоянием Великой армии и настроением ее вождей, стало серьезным ударом. Пусть Жомини был наемником и дезертиром, но в уме ему никто не мог отказать, и союзникам очень и очень пригодился бы человек с его опытом. По совету этих трех изменников соединенный штаб коалиции принял новый план действий. Союзники решили ни в коем случае не вступать в бой лично с Наполеоном, но прикладывать все усилия, чтобы разбивать отдельные корпуса под командованием того или иного из его маршалов. В присутствии императора следует отступать, а Великую армию бить по частям, бросая превосходящие силы против людей, лишенных способности Наполеона обращать поражение в победу. Этот план, хотя и требовавший на время забыть о гордости, в итоге оказался крайне успешным.
В последней отчаянной попытке вывести Австрию из игры Наполеон снова предложил Меттерниху Варшаву, Иллирию и Данциг. Он по-прежнему тянул время, ожидая, помимо прочих резервов, прибытия Эжена с его 50-тысячной итальянской армией, но вице-король столкнулся с чрезвычайными трудностями при экипировке своих рекрутов. День за днем он решал проблемы, которые не должны были беспокоить человека его положения. Ему не хватало фуража, не хватало лошадей, отчаянно не хватало одежды. Было невозможно найти даже киверы для пехотинцев, и пришлось обшарить Милан, Верону, Венецию и под конец Турин, чтобы его солдатам нашлось что надеть на голову. Ходили слухи о восстании хорватов в Иллирии. Итальянские банки закрыли перед Наполеоном свои двери. Все были уверены в нападении австрийцев. Но вице-королю цинизм Бернадота, Моро и Жомини был непонятен. Его преданность ничто не могло поколебать. Пока Эжен находился в Италии, с этой стороны ничто не грозило, и то же самое было верно в отношении северного Гамбурга, попавшего в железную хватку Даву, которая не ослабнет даже после непрерывных поражений Франции осенью и зимой.
Когда война стала делом решенным и Австрия наконец сделала выбор, союзники перегруппировали свои силы в три армии: Чешскую армию во главе с опытным австрийским полководцем Шварценбергом, Силезскую армию во главе с ветераном Блюхером и Северную армию во главе с Бернадотом. На юго-западе маршал Сульт прикладывал все силы и свое тактическое мастерство, чтобы предотвратить прорыв британско-испанско-португальских войск через пиренейские перевалы на равнины Лангедока. А в центре, растянувшись гигантским веером от окрестностей Берлина до лагерей к югу от Дрездена, находилась Великая армия. Вся Европа ждала первых залпов, и 10 августа Пруссия и Россия, наконец, денонсировали перемирие, а через два дня последовало объявление войны со стороны Австрии. Это событие было отмечено запуском фейерверков, взмывших в небо вдоль силезской
