Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин
Настроения либеральной интеллигенции передавало, в мае 1905 г. на I съезде Союза Союзов, воззвание ее лидера П. Милюкова: «Мы должны действовать, как кто умеет и может по своим политическим убеждениям… Все средства теперь законны против страшной угрозы (катастрофы), заключающейся в самом факте дальнейшего существования настоящего правительства… мы говорим: всеми силами, всеми мерами добивайтесь немедленного устранения захватившей власть разбойничьей шайки и поставьте на ее место Учредительное собрание…»[16].
Радикализм общественных настроений раздувался прессой до такой степени, что, по словам П. Милюкова, «Витте решил, что пресса сошла с ума»[17]. Председатель Комитета министров действительно «поразился необузданности прессы при существовании самого реакционного цензурного устава. Пресса начала разнуздываться еще со времени (русско-японской) войны; по мере наших поражений на востоке пресса все смелела и смелела. В последние же месяцы, еще до 17 октября, она совсем разнуздалась, и не только либеральная, но и консервативная. Вся пресса обратилась в революционную, в том или другом направлении, но с тождественным мотивом «долой подлое и бездарное правительство, или бюрократию, или существующий режим, доведший Россию до такого позора»[18].
Комментируя деятельность печати, С. Витте отмечал, что «пресса совсем изолгалась, и левая так же, как правая; а когда вспыхнула революция и началась анархия, то правая пресса…, в смысле небрезгания для преследуемых целей, начала распространять ложь, клевету, обман и, пожалуй, превзошла левую прессу»[19]. Одна из причин этого заключалась в том, что «до революционного движения 1905 года в России существовала бóльшая интеллектуальная свобода, чем даже в Великобритании, — отмечал британский историк Ч. Саролеа, — революционерам разрешалось почти беспрепятственно вести свою пропаганду через письменное слово, Российская империя была наводнена подрывной и анархистской литературой, и лучший шанс молодого писателя угодить большой части русской публики состоял в том, чтобы быть достаточно «продвинутым» и оппозиционным правительству»[20].
«Личные качества человека не ставились ни во что, если он устно или печатно не выражал своей враждебности существующему строю, — подтверждал вл. кн. Александр Михайлович, — Об ученом или писателе, артисте или музыканте, художнике или инженере судили не по их даровитости, а по степени радикальных убеждений. Чтобы не ходить далеко за примерами, достаточно сослаться на печальный личный опыт философа В. В. Розанова, публициста М. О. Меньшикова и романиста Н. С. Лескова»[21].
«Британская цензура во многих случаях жестче российской, — указывал Ч. Саролеа, — «Монна Ванна» Метерлинка была широко распространена в России, в Великобритании она была запрещена. Верно также и то, что любое личное нападение на членов правительства или бюрократию может привести к неприятным столкновениям с полицией, но любое личное нападение в Великобритании может привести к еще более неприятным судебным преследованиям по закону о клевете»[22].
«Русская цензура, даже в самые тяжелые свои дни, была совершенно бесполезна, и в течение последнего поколения она вмешивалась в свободу печати так же мало, как французская цензура вмешивалась в свободу французской литературы во времена Вольтера и Руссо…, — отмечал Ч. Саролеа, — Российская цензура не препятствует даже такому количеству интеллектуальной вольности, которое ошеломило бы британскую публику. Именно импульсивное и безответственное насилие части оппозиционной прессы во многом объясняет сохранение цензуры. Русские экстремисты еще не усвоили урок британской политической истории о том, что без самоконтроля и самоограничения невозможно саморазвитие. Если бы русская пресса использовала хотя бы малую толику того самоограничения, которое в Англии навязывается общественным мнением или законом о клевете, русская цензура давно перестала бы существовать»[23].
Бессилие правительства в борьбе с натиском революционных представителей привилегированных, просвещенных и имущих слоев общества, объяснялось, прежде всего, тем, что оно сопровождалось разгоравшимся Крестьянским бунтом в деревне, Рабочей революцией в городах, восстаниями солдат и матросов в армии, и на флоте. «Можно без всякого преувеличения сказать, — писал С. Витте, — что вся Россия пришла в смуту, и что общий лозунг заключался в крике души «так дальше жить нельзя!» — другими словами, с существующим режимом нужно покончить»[24].
«Наш государственный строй нуждается в коренной реформе…, — восклицал в отчаянии в 1905 г. товарищ министра финансов, управляющий Дворянским и Крестьянскими земельными банками, член Госсовета Н. Кутлер, — Нам нужна конституция, а… если ограничение самодержавия не ослабит смуты, не обновит государственной жизни? Тогда, стало быть, пришел конец жизни русского народа, стало быть, нам суждено пережить судьбу, подобную судьбе Древнего Рима»[25].
«При настоящих обстоятельствах, — докладывал С. Витте Николаю II, — могут быть два исхода, или диктатура, или конституция»[26]. И 17 октября под давлением С. Витте Николай II подписал Манифест «Об усовершенствовании государственного порядка». В основу манифеста легли два положения: дарование законодательных прав Государственной Думе и дарование свободы слова, собраний, совести и неприкосновенности личности. Манифест обещал «принятие мер к скорейшему прекращению опасной смуты…, действительное участие (Думы) в надзоре» за властями и даже привлечение к выборам в Думу классов населения, «совсем лишенных избирательных прав», а в перспективе — «дальнейшее развитие общего избирательного права вновь установленным законодательным порядком»![27]
Одновременно был опубликован доклад С. Витте «О мерах к укреплению единства деятельности министров и главных управлений», которым, в сущности, создавался Кабинет министров. В этом докладе (с высочайшей надписью «Принять к руководству») в частности говорилось: «Волнение, охватившее разнообразные слои русского общества, не может быть рассматриваемо как следствие частичных несовершенств государственного и социального устроения или только как результат организованных крайних партий… Корни того волнения залегают глубже. Они в нарушенном равновесии между идейными стремлениями русского мыслящего общества и внешними формами его жизни. Россия переросла форму существующего строя и стремится к строю правовому на основе гражданской свободы…»[28].
«Кто создал Российскую империю так, как она была еще десять лет тому назад? Конечно, неограниченное самодержавие, — комментировал свои слова Витте, — Не будь неограниченного самодержавия, не было бы Российской великой империи. Я знаю, что найдутся люди, которые скажут: «Может быть, но населению жилось бы лучше». Я на это отвечу: «Может быть, но только может быть». Но, несомненно то, что Российская империя не создалась бы при конституции, данной, например, Петром I или даже Александром I»[29].
Однако продолжал премьер, «в конце XIX и в начале XX века, нельзя вести политику Средних веков; когда народ делается, по
