Империя в войне. Свидетельства очевидцев - Роман Сергеевич Меркулов
Газета «Temps” считает присутствие Государя Императора в действующей армии знаменующим наступление момента великих решений для тех, кто еще медлит высказаться.
От Главного Управления Генерального Штаба, 25 сентября
Германский генеральный штаб при посредстве телеграфного «Агентства Вольфа» передал за границу известие о полной победе немцев, одержанной в боях у Августова и Сувалок. Спешный отход германской армии от Немана и Бобра к границам Восточной Пруссии, превратившийся в отдельных случаях под натиском наших войск в бегство, и потери орудий, пулеметов, обозов и большого числа пленных ярко свидетельствуют о степени правдивости германских официальных извещений <…>.
«Новое время», 25 сентября
По вступлении в Сувалки германские войска занялись секвестром и перевозкой в Германию не только казенного, но и частного имущества.
Л. В. Саянский, 26 сентября
Но что делают газеты! Боже, как далека Россия от представления о войне. По-моему, это даже не уважение к умирающим тысячами бойцам, это цветистое сюсюканье над победами и трудностями войны… Ведь вы же там не были, господа! Как же вы смеете писать – «мы отбили жестокую атаку», «над нами с гулом пронесся чемодан»… Да знаете ли вы, что такое атака! И кто назвал из вас эти снаряды «чемоданом». Мы, боевые, так легкомысленно не зовем их. Мы знаем их силу и смертоносность и не придумываем для них развязных, придуманных в кабинете кличек. Везде, куда ни взгляни – во всех журналах, газетах – война. Какие-то неслыханные рассказы «участников», часто наивно путающиеся в определениях: что такое пушка и пулемет.
Какие-то неведомые санитарные чиновники описывают геройские подвиги свои «под градом пуль и штыков». Сочиняют нелепые басни о том, чего не было. Приписывают нашему тихому, молчаливому, но и железному солдату, шинели которого они сами не стоят, или какое-то бессмысленное ухарство и презрение к врагу и к смерти, или же наивную жалость и ухаживанье за раненым врагом и братство с ним «на поле брани в тьме жуткой ночи».
Тьфу! Вас бы, господа, кабинетные храбрецы, вот в эту «тьму жуткой ночи» засунуть, да промочить вас насквозь трехдневным дождем, высушить потом хорошей перестрелкой, когда люди за только что убитого друга ложатся без сожаления о нем, делая из него бруствер, еще теплый и, быть может, дышащий… Посадить бы хоть одного из них в ту канаву, где я недавно отсиживался от прусских драгун, да чтоб он почувствовал уже холодное железо прусского приклада над усталым телом…
Вот тогда как бы вы засюсюкали…
«Кто испытал то, что мы испытали, – тот знает – как ужасна война», – пишет развязно и горделиво неизвестный и собственный корреспондент», сидящий с продранной подметкой в пятом этаже где-нибудь на Полянке и ждущий субботнего гонорара, как манны небесной, чтоб починить, пользуясь военным временем, подметки.
Да разве стоят все его переживания хоть что-нибудь, в сравнении с бессвязными словами сквозь слезы стыда и горя изнасилованной немцами девушки-польки или с воплями седой матери, у которой на глазах ее повешены за шпионство три сына сразу на одних воротах? Вот испытайте-ка необходимость повесить этих трех парней, таких молодых, с симпатичными, полудетскими еще харями… А нужно! Нужно для того, чтобы этими тремя смертями спасти не одну тысячу жизней…
И зачем, кому нужны эти развязные строчки?
Б. П. Трифон, 27 сентября
Путь был невероятно трудный. Трудно себе вообразить эту картину. Ночь, темнота, глубокая, по колено, грязь, дорога совершенно разбитая тяжелой артиллерией и обозами. По ней тянутся, иногда в два или три ряда, длиннейшие обозы со всеми прочими вещами, измученные, исхудалые лошади еле тянут, постоянно останавливаются, везде крики: сукины дети, мерзавцы и пр.; вопли помогающих; везде лошади: но-но, родная, цоб-цобе; матерная ругань, перебранка: «Держи вправо, дай проехать…». Моросит мелкий холодный дождик… Остановились в Ярославе, где пили чай в цукерне. Прекрасный живописный городок.
И. В. Карпов, 28 сентября
Мы сошли в сторону и пошли целиною, только придерживаясь направления шоссе. Стало темно. И в темноте почувствовался неприятель. Целый ряд прожекторов, как хищные звери искали добычи, останавливались всем, казавшемся подозрительным и передавали артиллерии. Дотоле молчавшие пушки вдруг заговорили, заговорили грозным повелительным языком. Еврейчики, которых в партии из 200 человек было около 150 и почти все обвиненные и обвинявшиеся в шпионаже, все они притихли. Темнота также способствовала усилению жуткости. Конвойные стали бояться, как бы кто не утек. В двух шагах не было ничего видно. Внезапно полил сильный дождь, с громом и молнией. Внезапные вспышки молний слепили и делали мрак еще гуще, еще непроницаемее. Арестанты стали роптать, жаловаться на усталость. Маленькие ребятишки (в партии были 12-тилетние еврейчики) подняли плач; конвойные, ожесточившиеся и также уставшие, прикладами отвечали на вопли и штыками подгоняли отстававших.
3. Н. Гиппиус, 29 сентября
У нас в России… странно. Трезвая Россия – по манию царя. По манию же царя Петербург великого Петра – провалился, разрушен. Худой знак! Воздвигнут некий Николоград – по казенному «Петроград». с… > Я почти не выхожу на улицу, мне жалки эти, уже подстроенные, патриотические демонстрации с хоругвями, флагами и «патретами».
Д. В. Фибих, 30 сентября
Недавно видели в «Кинемо» драму «Подвиг казака Крючкова». Очень понравилась. Не знаю только одно: был ли это артист, игравший роль казака, или же сам Крючков. Когда ему повесили «Георгий», то видно было, как по лицу его текли слезы. Сегодня в одном журнале я прочел пророчество одного средневекового монаха о нашествии Антихриста. Главное то, что все приметы указывают на Вильгельма и на происходящую теперь войну. Если это не утка и не вымысел, то, в самом деле, приходится окрестить немцев «сторонниками Антихриста». Предсказание заканчивается разгромом германской и австрийской империи и наступлением царства всеобщего мира. Последнее высказывает, как я читал в «Русском Слове», и Уэльс.
Октябрь
Л. В. Саянский, 1–2 октября
В центре страны – война далека, ее никто не понимает. Но все, в большинстве просто из стадного чувства, говорят о ней притворными, выспренными словами. Хвалят «солдатиков», носят им Эйнемовский шоколад в лазареты и искалывают флажками аляповатые, на скорую руку набранные карты.
Собираясь по вечерам на очередной журфикс к Ивановым, Петровым и прочим «овым», запасаются модными мнениями газетных стратегов, чтоб там, на журфиксе, сначала блеснуть талантом стратега, а потом засесть до утра в винт.
Ближе к периферии – обыватели
