Поход на Москву - Коллектив авторов -- История
— Уж бы кончалось это все, — уныло говорит худой загорелый пленный.
— Не робейте, ребята, кончим комиссаров, да и вы нам подмогу давайте! — говорит один из добровольцев.
— Да што, мы, мобилизованные, куда погонют, идем, — отвечает пленный.
В группе пленных и батарейцев слышен взрыв смеха. Босой, в полотняной рубахе парень, тоже с холщовой сумкой за плечом, без фуражки, с светлыми, растрепанными волосами, жестикулируя, рассказывает что-то, очевидно, смешное.
— А, как нас погрузили в ешелону, — слышит Володя, — то наши робята и напиши мелом на всех вагонах: «Хрен догонит! Еду в Ворониж!» Комиссар матершит, бегает…
Опять взрыв смеха…
Недолгая остановка, и снова пыльная проселочная дорога, а по ней рысью идет увеличившийся отряд Манштейна. Смотреть издали — только облако пыли движется между полей. Теперь он далеко, вырвался вперед. Посылать назад пленных и захваченные обозы нельзя, приходится брать с собой. Далеко сзади, в стороне Ворожбы, глухо слышна артиллерийская стрельба, там наступает первый батальон Туркула.
Было за полдень, когда цель движения третьего батальона была достигнута, это был железнодорожный путь на северо-запад от Ворожбы, около небольшой станции или даже полустанка Клепалы. Полотно железной дороги. Будка. Переезд. Манштейн с группой конных. Разведчики привязывают к рельсам пироксилиновые шашки. Дальше развинчивают рельсы. Перерезают телефонные и телеграфные провода.
Первый товарный состав со стороны Ворожбы. Гружен каким-то военным имуществом. С треском, грохотом, наталкиваясь друг на Друга и разбивая обшивку, скатываются с полотна вагоны. Теперь уже путь закрыт. Но надо ожидать красные боевые части и бронепоезда, так как очевидно, что это одна из главных артерий, по которой откатывается назад Красная армия, и она будет стараться прорвать окружение.
Оставив одну роту в резерве, Манштейн бросает навстречу подошедшим красным разгружающимся частям остальные две роты по сторонам полотна железной дороги.
Перегоняя свою пехоту, становимся на позицию в складке местности. Наблюдатели впереди на холме. Предоставив пехоте вести бой с выгрузившимися красными частями, пристреливаем железнодорожный путь. Получили нулевую вилку. Наступает некоторое затишье. Телефонист передает команду:
— Четвертое к бою!
— При той же установке и прицеле, по бронепоезду пять патронов беглый огонь! Четвертое огонь!
Подпрыгивает, окутывается дымом и пылью гаубица. Одна за другой посылаются фугасные бомбы.
Со свистом проносится над нашей головой очередь трехдюймовых гранат бронепоезда. Огонь усиливается.
Теперь уже со стороны красных беглым огнем бьет по крайней мере десять орудий. Бронепоезд не один, к нему подходит от Ворожбы другой. Красные решили прорваться во что бы то ни стало. Но, очевидно, наблюдение у них слабое, стреляют по поднимающейся пыли на авось, почти все перелеты. Зато в пехоте у нас большие потери. Проходит около орудия, опираясь на винтовку, раненый стрелок. Вся гимнастерка в крови, левая рука висит. Лицо землисто-серое. Около док, где перевязывают, дальше в лощине около полотна железной дороги. Присаживается на землю около орудия. Петербуржец только что открыл замок, левая рука на замке, правой отстегивает английскую флягу с водой и бросает раненому.
— Мы думали вин сдаеться, — говорит тот подошедшему ездовому, — а вин як чесанет с пулеметив нашего поручника забило, да с нашего взводу мало кто зоставься.
Наблюдатель меняет прицел, и опять навстречу красным несутся гаубичные снаряды. От Манштейна прискакал конный разведчик. Передает приказание открыть огонь по новому эшелону, который подошел вслед за бронепоездами и начал разгружаться. Телефонируем наблюдателю. Поворот угломера, новый прицел, подается и трубка шрапнели. Володя срывает колпак и ключом, напрягая все внимание, точно ставит шрапнельную трубку.
— Давай скорее! — торопит наводчик.
Дождь свинца на низком разрыве шрапнели заливает разгружающиеся красные части. Это уже не мобилизованные «дядьки», с которыми приходилось встречаться по пути к Клепалам. На прорыв брошены отборные части. Команды бронепоездов — матросы.
День клонится к вечеру. Решительного перевеса нет. Но и красным не удается прорваться. Гаубица стреляет реже. Снаряды на исходе. После одной из команд «огонь!» наводчик дергает за шнур, но вместо выстрела только сухой металлический звук. Открывают замок, на пистоне нет даже следа от бойка.
Проклятие! Боек сломался, а запасного нет!
От командира приказ оттянуться назад в лощину, вдоль железнодорожного полотна.
В лощине столпотворение. Сотни подвод. Какие-то сгруженные на землю мешки с сахаром. Обозы. Группы пленных. Подводы пехоты с патронными ящиками. Серые черкасские волы, скот, отбитый у красных. Раненые на подводах на соломе. Стоны и мычание. Над всем со зловещим шипением и свистом проносятся снаряды советских бронепоездов. Откуда-то вдоль полотна рысью подъезжает пролетка. На ней пожилой батюшка с крестом на георгиевской ленте и седобородый старик полковник Манштейн{226}, отец Владимира Манштейна, командующего отрядом. Пролетка задержалась около орудия, и слышно, как старик Манштейн говорит своему собеседнику:
— Батюшка! Да какая же это война! Штыкового удара не вижу. Сойдутся, постреляют и отходят. Вот как в 77-м году под Плевной и на Шипкинском перевале… — Дальше не слышно слов, но знаем, что старый Манштейн был одним из славных защитников Орлиного Гнезда, увековеченного Верещагиным на его полотне.
«Хоть старому Манштейну и недостаточно, но с меня и этой войны вполне хватит», — думает Володя.
Пролетка отъехала шагов пятьдесят. В это время снаряд бронепоезда со свистом проносится над самыми головами и разрывается несколько впереди пролетки. Солдат-возница старается быстрее проскочить гиблое место, куда уже в продолжение нескольких минут ложится второй снаряд, и гонит коней карьером. Пролетка налетает колесом на какой-то столбик и опрокидывается. Оба — священник и старый Манштейн, один через другого, вылетают из пролетки на пыльную дорогу.
— Не побились, — успокоительно говорит наводчик.
Действительно, встает батюшка, поднимает из пыли слетевшую с головы шляпу, встает и старый полковник Манштейн. Слышно, что старик Манштейн ругается.
— Вот мастер старый чистить! — с некоторым восхищением говорит хоботовый
