Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма - Коллектив авторов -- История

Какой-то всадник, вероятно начальник, выехал рысью из неприятельской цепи и остановился на расстоянии выстрела. Можно был ожидать, что он будет стрелять по нашему командиру. Полковник Бикс обратился ко мне: «Григорий Яковлевич, вам удобнее: лежа или с колена». Я выстрелил и ранил всадника, вероятно не тяжело. Лошадь не дрогнула. Всадник упал за лошадью. Мы спокойно прошли через проволоку в окопы. Бой затихал. Я получил приказание отойти в резерв.

По диспозиции в арьергарде двигались корниловцы. Я приказал составить ружья в козлы и уселся перед линией. В сумерках подъехала группа всадников. Среди них был генерал Туркул. На его вопрос «Какая часть?» я ответил: «Третий батальон Первого Дроздовского». Генерал Туркул: «Вы можете идти в арьергарде?» — «Так точно, Ваше Превосходительство». Генерал Туркул: «Я вам дам знать».

Уже в темноте я был легко ранен заблудившейся пулей, пробившей две стальные крышки моих часов и повредившей два нижних ребра с левой стороны груди. (Часы берегу на память.) Убедившись, что больших повреждений нет, я снова уселся ожидать конного для связи.

Подскакавший в темноте всадник — полковник Корниловской части, — увидев группу, мирно отдыхавшую в лощине, разразился сильной бранью, а узнав, что я иду в арьергарде Дроздовских частей, удивился моему остроумию и сказал, что мне нечего делать в расположении чужой части, так как дроздовцы уже давно снялись с позиции. Я скомандовал «В ружье!» и двинулся нагонять полк.

После долгого перехода мы вошли в большое селение. Я назначил сбор за час до зари. Отдохнув, мы выступили из селения. Вскоре верстах в трех налево я увидел силуэт бронепоезда. Чтобы не оставаться в чистом поле при появлении неприятеля, я вошел в небольшой хутор. К нашему приятному изумлению, в нем оказались целые горы свежевыпеченного хлеба. Со стороны тыла одновременно въехал обоз. Чистенько одетый старший подбежал ко мне:

— Какая часть? Что вы здесь делаете?

— Мы здесь на минутку. Вот возьмем по буханке хлеба и пойдем к бронепоезду. Мы идем в арьергарде Дроздовской дивизии. Позади нас никого нет.

Через пять секунд обоз мчался, уходя в тыл.

Мы вздохнули, добравшись до железной дороги и построек. Мне сообщили, что у небольшого амбара стоит на посту забытый юнкер Алексеевского училища и охраняет 1000 пудов шоколада. Так как я уже убедился в магическом значении слова «арьергард», то сообразил, что я являюсь еще на несколько минут начальником боевого участка. Меня повели к юнкеру, и я — по уставу — скомандовал:

— Юнкер! Как начальник боевого участка, я приказываю вам покинуть ваш пост. Юнкер! Смирно! На плечо! Прямо перед собой шагом марш! Идти вольно!

В большом селении ничто не двигалось, но вправо от него какой-то кавалерийский отряд, изображая атаку, быстро приближался. Позже мне говорили, что это была особая пулеметная команда при дивизии генерала Барбовича, выступившая на фронт. Ею командовал ротмистр 10-го драгунского Новгородского полка{234}. Он опоздал на погрузку на пароходы.

Прибежавший с бронепоезда солдат передал мне приказание грузиться. Мы взобрались на платформы, где лежали раненые. Я быстро заснул и проснулся, только когда бронепоезд остановился рядом с составом дроздовцев.

Таким образом, остатки третьего батальона 1-го Дроздовского полка представляли в какой-то момент последнюю пехотную часть, уходившую без боя на юг, так как корниловцы прошли селение не задерживаясь, и днем я нигде их не видел.

Д. Пронин{235}

Быль{236}

Транспорт «Херсон» перегружен живым грузом, а настоящего груза — тяжести, которая заставляет океанский пароход сидеть глубоко и прочно в воде, — нет. Людской муравейник везде — на палубе, в трюмах, в коридорах.

Корабль то накренится на одну сторону, капитан кричит в рупор:

— Всем перейти на правый борт!

Как ванька-встанька, корабль выравнивается и начинает крениться в противоположную сторону.

— Перейти всем на левый борт! — с нотками отчаяния в голосе взывает капитан.

Недавно скрылся из глаз Севастополь. Но у всех в глазах: освещенная солнцем Графская пристань, широкая сходящая к морю лестница, высокого роста Главнокомандующий, на катере подъехавший к остающейся толпе, и громкий крик «Ура!» тех, что оставались.

Артиллерийский подпоручик Н. сейчас на корабле в офицерском карауле. Их немного, офицеров, отобранных начальником дивизии, генералом Туркулом, нести караульную службу. Сейчас винтовки у них сложены, а сам он лежит на койке, погруженный в свои невеселые размышления. Туркул сам входит в караульное помещение. Раздается команда:

— Господа офицеры!

Туркул обращается к караульному начальнику:

— В машинном отделении начался пожар. Нужно предотвратить всякую панику на пароходе. Иначе корабль может опрокинуться. Главное — не выпускать людей на палубу из трюмов. Выставить караул по всем трапам, чтобы могли спокойно тушить пожар.

Н. стоит на узком трапе, ведущем на палубу. Уже несколько раз люди из трюма пытаются пробраться на палубу.

— Приказ генерала Туркула никого наверх не пропускать!

В какие-то щели дым проникает в трюм.

— Пожар на пароходе! Пропустите, поручик!

— Приказ начальника дивизии никого не пропускать!

Перед ним изможденное лицо пехотного офицера. Чернильным карандашом отмечены звездочки на погонах. Глаза горят взглядом измученного, теряющего самообладание человека.

— Поручик! Последний раз говорю вам, пропустите! Корабль горит!

Он видит, как обезумевший офицер вытягивает револьвер и наводит на него. Черное отверстие дула. Воспаленные глаза человека замученного, затравленного.

Он стоит выше его. Сильнее, моложе. Дан приказ. Ему грозят оружием. Он вправе, он обязан применить свое право. Это так легко. В руках его винтовка с примкнутым штыком. Быстрый, как миг, удар штыком или разбивающий, дробящий все кости удар прикладом сверху. Он в порядке. Он часовой. И не будет этого черного, зловещего отверстия дула и этих безумных глаз. Одно только короткое мгновение или