Ахмед Рушди - Шаг за черту
Из всех моих книжечек больше всего я ценю свой паспорт. Само по себе такое утверждение может показаться преувеличением. В конце концов, паспорт — предмет ничем не примечательный. Вряд ли вы часто о нем думаете. Важный документ для путешествия, его лучше не терять, ужасная фотография, слишком маленький срок действия — в целом паспорт требует к себе относительно небольшого внимания и не сильно занимает ваши мысли. И когда в конце каждой поездки вам приходится его предъявлять, вы рассчитываете, что он послужит вам без особых проблем. Да, инспектор, это я, с бородой я выгляжу иначе, вы правы спасибо, инспектор, и вам всего хорошего. Паспорт — это пустяк. Он неприхотлив. Всего-навсего удостоверение личности.
С семнадцати лет я — гражданин Великобритании, и мой паспорт служит мне успешно и скромно уже долгое время, но я никогда не забываю, что не все паспорта так хороши. Например, мой прежний, индийский, паспорт был просто жалок по сравнению с британским. Вместо того чтобы, подобно волшебному слову «сезам», открывать перед его владельцем двери во все уголки мира, он был годен, как заявлялось брезгливым бюрократическим языком, только для путешествий — в определенное — мучительно малое — число стран. При беглом просмотре оказывалось, что в перечне разрешенных стран нет ни одной, куда действительно хотелось бы поехать. Болгария? Румыния? Уганда? Северная Корея? Нет проблем. США? Великобритания? Италия? Япония? Извините, сагиб. Данный документ не дает вам права въезда в эти порты. Чтобы попасть туда, куда больше всего хотелось, приходилось просить специального разрешения, которое, понятное дело, не так уж просто получить. Одной из проблем был обмен валюты. Индии ее хронически не хватало, и власти не хотели, чтобы валюты стало еще меньше. Более серьезная сложность заключалась в том, что мы не были особенно привлекательны для стран, особенно привлекавших нас, — ну никак не хотелось им пускать нас к себе. Очевидно, по каким-то загадочным причинам они были уверены, что, приехав, мы не захотим уезжать. Путешествие, в его западном понимании, беззаботное странствие в поисках приключений и отдыха, было роскошью, которую мы, индийцы, не могли себе позволить. Если нам везло, мы получали разрешение на совершенно необходимые нам поездки. Если нет — не получали, уж не везет так не везет!
В книге В. С. Найпола «Среди верующих», которая рассказывает о путешествии писателя по мусульманскому миру, юноша, возивший его по Пакистану, признается, что не имеет паспорта и мечтает получить заветный документ, чтобы отправиться за границу и повидать мир. Найпол весьма язвительно отмечает, что единственная свобода, о которой грезит парень, — свобода уехать из собственной страны. Много лет назад, впервые прочитав эти слова, я испытал жгучее желание оградить молодого человека от выдающегося презрения выдающегося писателя. Во-первых, желание покинуть Пакистан, хотя бы на время, понятно многим. Во-вторых, что еще более важно, юноша мечтает о свободе пересечения границ, которая для Найпола нечто само собой разумеющееся; между прочим, именно свобода передвижения дала ему возможность написать книгу, в которой он излагает мысли об этой самой свободе.
Как-то раз я просидел целый день на контрольно-пропускном пункте в лондонском аэропорту Хитроу, наблюдая за работой иммиграционной службы с прибывающими пассажирами. Проблемы при проходе паспортного контроля возникали в основном не у белых, а у чернокожих или смахивающих на арабов пассажиров, что меня ничуть не удивило. Поразительным было другое: все проблемы, связанные с черным цветом кожи или арабской внешностью, мгновенно устранялись по предъявлении американского паспорта. Стоило показать его сотруднику паспортного контроля, и он тут же переставал различать цвета и пропускал пассажира, более того, приветливо махал ему вслед, какими бы подозрительно неевропеоидными ни были черты его лица. Такая открытость границ — вожделенная мечта тех, для кого мир закрыт. Те же, кто считает беспрепятственное пересечение границы своим неотъемлемым правом, ценят его намного меньше. Если вам хватает воздуха, чтобы дышать, вы не будете по нему томиться. Только ощутив нехватку воздуха, поймете, как он важен. (Так же и со свободой.)
Индийский паспорт, какие бы ограниченные возможности он ни предоставлял, понадобился мне потому, что через восемь недель после моего рождения появилась новая граница, разделившая нашу семью пополам. В полночь с 13 на 14 августа 1947 года, ровно за 24 часа до того, как бывшая британская колония Индия получила независимость, Индостан был разделен на две части, образовалось новое государство — Пакистан. Миг свободы для Индии отсрочили по совету астрологов, которые сказали Джавахарлалу Неру, что днем раньше звезды будут находиться в неблагоприятном положении, а если подождать, индийское государство родится под сулящим удачу полуночным небом. Однако возможности астрологии ограниченны, и появление новой границы привело к тому, что два независимых государства рождались в муках и крови. Моей семье индийских мусульман повезло. Во время резни, сопровождавшей Раздел, никто из моих родных не был ни убит, ни ранен. Но Раздел изменил нашу жизнь — даже жизнь мальчика восьми недель от роду, жизнь его еще не родившихся тогда сестер, его настоящих и будущих двоюродных братьев и сестер, да и жизнь наших детей. Мы бы никогда не стали такими, какие есть, если бы через нашу землю не прошла тогда линия границы.
Один мой дядя, муж маминой младшей сестры, был военным. Во время провозглашения независимости он служил адъютантом фельдмаршала сэра Клода Окинлека, командующего оставляющими Индию британскими войсками. Окинлек, больше известный как Ок, был блестящим военачальником. Он смог возродить британскую Восьмую армию в Северной Африке после ее разгрома Эрвином Роммелем, поднять ее боевой дух и превратить в непобедимую силу. Однако они с Уинстоном Черчиллем недолюбливали друг друга, поэтому Черчилль сместил его с поста командующего Восьмой армией и отправил наблюдать закат Британской Индии, а плоды многолетних трудов Окинлека пожал сменивший его фельдмаршал Монтгомери, разбив Роммеля под Эль-Аламейном. Окинлек представляет собой редкое исключение среди фельдмаршалов Второй мировой: он не поддался соблазну опубликовать свои мемуары; всю эту историю рассказал мне мой дядя, его адъютант, ставший позже генералом пакистанской армии, а также некоторое время занимавший пост министра в пакистанском правительстве.
Мой дядя-генерал рассказывал и другую историю, вызвавшую много пересудов после того, как в конце жизненного пути он опубликовал свои собственные мемуары. По его словам. Ок был уверен, что сможет остановить резню, которой сопровождался Раздел, если ему позволят вмешаться, и обратился за разрешением к британскому премьер-министру Клементу Эттли. Эттли, к счастью или к несчастью, придерживался мнения, что период британского правления в Индии завершился и что Окинлек, остающийся там только на время переходного периода на правах консультанта, не должен ничего предпринимать. Британским войскам не следует вмешиваться в этот исключительно индопакистанский конфликт. Бездействие было последним деянием британцев в Индии. Ничего не известно о возможной реакции Неру и Джинны на предложение помощи от англичан. Вероятно, они бы отказались. Скорее всего, им никто ничего не предлагал. Что до количества убитых, то тут нет единого мнения. Сто тысяч? Полмиллиона? Нельзя сказать наверняка. Подсчеты никто не вел.
В годы моего детства родители, сестры и я иногда путешествовали из Индии в Пакистан (из Бомбея в Карачи), причем исключительно по морю. По этому маршруту курсировали два ржавых корыта, «Сабармати» и «Сарасвати». Путешествие всегда было жарким и медленным, и по каким-то таинственным причинам пароход непременно останавливался напротив солончаков Ранн-оф-Катч, где разгружали и загружали какие-то непонятные товары — мое воображение рисовало горы контрабандного золота и драгоценных камней (я тогда был слишком невинен, чтобы думать о наркотиках). Однако, приезжая в Карачи, мы оказывались в мире куда более странном, чем непонятный, болотистый Ранн, земля контрабандистов. Нам, бомбейским детям, привыкшим к легкости, культурной открытости и многоликости родного города, населенного людьми разных национальностей, было тяжело дышать сухим пустынным воздухом Карачи, с его замкнутым и ограниченным культурным однообразием. В Карачи было скучно. (Конечно, это было задолго до превращения этого города в сегодняшний мегаполис, живущий по законам военного времени, где военные и полицейские — по крайней мере, те из них, которых еще не успели купить с потрохами, — всерьез опасаются, что городские бандиты вооружены лучше их. Там все так же скучно, все так же некуда пойти и нечем заняться, но теперь там еще и страшно.) Бомбей и Карачи географически находились рядом, и мой отец, как и многие из его сверстников, мотался между этими двумя городами всю свою жизнь. И вдруг после Раздела эти города стали совершенно чужими друг другу.
