Вячеслав Миронов - Я был на этой войне
— Проснулся в час ночи и, как обычно, пошел проверять несение службы часовыми. В третьей роте — тишина. Бойцов в окопах нет. Думаю: все! Либо вырезали, либо рота в полном составе дезертировала к противнику, аж пот прошиб. Поднимаю всех свободных офицеров, идем на поиски. Нет никого, ни трупов, ни следов борьбы, ни оружия. Точно, по-тихому поднялись и ушли к духам. Слышим на сопке, что рядом, возня и разговоры. Смотрим в приборы ночного видения. А там вся рота, упитая вусмерть, устроила соревнования по слалому. Садятся на автомат, приклад в землю, и на этих импровизированных салазках лихо объезжают деревья, кустарники. Сталкиваются друг с другом, падают, веселятся. Пикник на обочине жизни устроили себе, сукины дети. Мы их всех переловили, кое-как построили, оружие отобрали. Темно стало, почти ни черта не видать, пересчитали, вроде все балбесы на месте. Подводят ко мне по одному. Я голос изменил и спрашиваю: «Ты знаешь, где находишься, скотина?» Тот и отвечает: «Нет!» Я: «Ты в плену, русская свинья. Будешь в русских стрелять — оставим в живых!» Парень отвечает: «Стреляйте, режьте, но в своих стрелять не буду!» Наш парень! Мы его спать отправили. Следующего вызываем, те же вопросы, тот отвечает: «Буду!» Что мне оставалось делать — в ухо и в обоз. Третьего вызываем, а тот отвечает: «Как прикажете!» И этому гаду в ухо, бойцы мои проверенные тоже в стороне не остались, пару раз приложились. Короче из ста сорока «наемников-ополченцев» только тридцать отказались воевать против нас. Готовы были принять смерть, а остальных, товарищ генерал, прошу сегодня же отправить обратно в те военкоматы, что призвали их на службу. Вот рапорт.
Мы внимательно стали рассматривать третью группу, готовую воевать против своих же. У всех чесались руки, но, судя по их лицам, бойцы им уже популярно ночью объяснили, что те не правы. «Предатели» ежились под нашими пристальными взглядами. Некоторые пытались что-то объяснять, что у них семьи, дети. Но все это только вызывало чувство ненависти, презрения, отвращения. О такую мразь не хотелось даже руки марать. Любой солдат, что прошел Грозный и выжил, стоит памятника из золота и уважения. Я уже говорил, и не боюсь повториться, что каждому из них я готов лично, прилюдно поклониться в ноги. Они, пацаны девятнадцати-двадцати лет не понимали своего величия, величия своего духа, Поступка, который они совершили. Из трехсот семидесяти пяти человек во втором батальоне сейчас оставалось от первоначального состава двадцать восемь. Страшная статистика. И никто из нас не посмел даже осудить на словах этих парней, за то, что они разбили эти морды. За тех, кто остался на Минутке, в Северном, у железнодорожного вокзала, у гостиницы «Кавказ», и во многих-многих местах братской могилы — Грозного.
Ближе к обеду привезли еще около пятидесяти человек пополнения, в основном были опять «наемники». Всего их доставили в Северный двести двадцать, и планировалось еше завезти в несколько этапов. Сволоту из второго батальона набили, как сельдей в бочку, и обратным рейсом отправили на родину.
Глава 25
Сан Саныч по просьбе местных жителей пошел отвечать на их накопившиеся вопросы. Нас с Юрой взял как телохранителей. Как раз был выходной, хотя на войне все сливается в одну сплошную ленту. Редко, когда знаешь, какое сегодня число, день недели. Но в этот день была торжественная молитва в местной мечети. Подъехали как раз к окончанию молитвы, все местные высыпали и обступили полукругом наш УАЗик. Нам с Юрой это жутко не понравилось. В жесткой форме потребовали, чтобы местные построились в одну линию на расстоянии пяти шагов. Это не привнесло тепла в нашу беседу, но нам было спокойней. Среди присутствующих было много молодежи, до двадцати пяти лет. По многочисленным признакам безошибочно определили боевиков. Потертая материя на правом плече от постоянного ношения автомата. Привычка держать левую руку постоянно полусогнутой, и потертость на предплечье левого рукава также получается со временем, когда цевье автомата постоянно трет рукав. Правое плечо, как правило, тоже опущено ниже левого, все от того же автомата. Лицо за зиму не загорает, зато закапчивается от постоянных выстрелов и разрывов. И еще куча маленьких признаков, которые безошибочно отличают боевика-духа от мирного жителя. Вся эта многочисленная группа маячила на заднем плане, в разговоры не вступала. То, что почти все они были одеты в длинные и широкие одежды, а руки держали за полой пальто, халата, плаща, оптимизма нам с Юрой не прибавляли. Три автомата, водитель не в счет, пока он выскочит из машины и развернется — мокрого места не останется, так, новые краски в местный пейзаж. Впереди старейшины — прекрасный живой щит, с одного выстрела с ними не разделаешься, сразу дорогу до основного противника себе не расчистишь, что ж: я не собираюсь рисковать своей жизнью ради этих аксакалов.
Мы с Юрой буквально буравили взглядами толпу, ища какие-нибудь подозрительные движения, готовые в любую секунду открыть огонь на поражение. Юра стал чуть правее Сан Саныча, готовый при малейшей опасности заслонить его собой, повалив на землю, я же должен был прикрывать. У нас было одно неоспоримое преимущество — солнце слепило вероятного противника, а нам било в спину. Ветер дул в спину селянам, любой шорох, щелчок предохранителя, звяканье металла мы бы услышали.
Я не слушал, о чем Саныч говорил с ними, по-моему, что-то о севе, все мысли и устремления были направлены на толпу. Взгляд я сопровождал движением ствола автомата. В задних рядах молодые люди шушукались, показывали в нашу сторону пальцем, это здорово нервировало. Но ничего неординарного не происходило. Через полчаса нервного напряжения, не хуже чем на Минутке, собрание закончилось, и по приглашению местного главы мы поехали к нему в гости.
Хозяин был радушный, поставил на стол пару бутылок доперестроечного коньяка (я, сославшись на ранение, сказал, что пить не буду). А потом поставил блюдо, не знаю, какое название, но, по словам хозяев, подается только уважаемым гостям. Вареные, ободранные коровьи ноги. Одним словом — мослы. Что-то типа «ленивых» вареников из серой муки, чесночный соус. Вареники и соус мне понравились, но ноги выглядели чересчур неаппетитно, я воздержался от их употребления.
Примерно через полчаса такого мирного сидения и общения прибегает какой-то старик, и что-то кричит по-чеченски, показывая в нашу сторону. Хозяин дома поясняет, что двое солдат избивают его соседа с женой и требуют водки. Блядь! Только этого не хватало!
Мы метнулись на улицу, старик показал, где это, — совсем рядом с нами. Врываемся во двор. Точно. Двое только что прибывших «наемников» избивают старика, старуха кричит. На улице собрались местные. Сан Саныч подлетает первым, разворачивает одного из бандитов и ударом в челюсть отправляет его в какую-то яму. Пока тот летит, Юра хорошим пинком под зад, добавляет ему скорости. Я хватаю за грудки второго и тяну вниз, к земле, тот летит вниз. По пути встречает лицом мое колено. Сан Саныч, поднимает с земли первого и снова его бьет в лицо, но уже направляет мародера к выходу, Юра принимается за второго. Я подхожу к старику и помогаю подняться на ноги. Деду лет семьдесят, лицо все в крови, он еле стоит, шатается. Отвожу его к колодцу. Тем временем на пинках Сан Саныч с Юрой выносят двух ублюдков на улицу и запинывают в машину, водитель активно помогает. Несемся к КП. Во дворе школы уже человек сто прибывшего пополнения, а также все, кто был на КП и командиры батальонов.
Сан Саныч отправил меня, чтобы я позвал командира. Не успел я дойти до дверей, как услышал позади крики. Оборачиваюсь. И волосы на голове зашевелились, мгновенно следует огромный выброс адреналина в кровь. Первый бандит вырвал из кармана гранату Ф-1[18] и уже вырвал кольцо с чекой. Поднял руку вверх и что-то истошно орет. Во дворе куча народа. Если рванет — фарш, много фарша. Идиоты мы, надо было обыскать их перед посадкой в машину. Я бегу. Юра и Атомась кидаются на руку дебила, зажимают ее. Сзади подскакивает Серега Казарцев и бьет негодяя сзади под колени, ноги у того подкашиваются, и он падает. Атомась и Юра, выкручивая руку, осторожно вынимают гранату. И, прижимая к себе, вдвоем пытаются уйти. Поверженный здоровяк пытается броситься за ними вслед. Я подбегаю и с ходу, со всей злости, пинаю его. Мощный удар, помноженный на злость и ненависть, попадает в грудь, что-то хрустит и здоровяк, подлетев в воздух, падает на землю, ударившись головой. Неприятный звук. Подбегает народ и каждый считает своим долгом пнуть преступника.
Я бегу за Юрой, Атомасем, Казарцевым. Юра держит побелевшими, трясущимися от напряжения руками гранату, а Атомась и Серега вставляют какую-то ржавую проволоку вместо чеки. С большим трудом вставили.
— Все, Юра, отпускай! — срывающимся от напряжения голосом говорит Атомась.
