Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #9
Передреев ценил твердость убеждений своего друга, его добродушие, бескорыстие и в то же время темпераментность, его порою "взрывной" характер. Свою строку "добро должно быть с кулаками" Куняев всегда был готов доказать на деле: чаще с помощью пера, а порою и более решительно. (Строка эта стала крылатой, поскольку отвечает тяге нашего народа к справедливости, близка поговорке "Доброта без разума пуста".) На неё ссылаются уже без указания автора, как на чье-то изречение. Так, включив однажды (21.05.06) "ящик", я услышала из уст ведущего: "Кто-то из великих, может быть, Ленин, сказал: "Добро должно быть с кулаками". Невольно вспоминается находчивый знакомый, который все изречения приписывал Плинию Младшему. "А что? Выглядит очень солидно - Плиний, да еще Младший!" - смеясь, признавался он. Но эта шутка предназначалась, так сказать, для внутреннего пользования. Наше же телевидение обращается с подобными "шутками" к многотысячной аудитории, чем, впрочем, Куняев может только гордиться.
Что же касается действий кулаками, то тут я сама была случайным свидетелем хоть и неприятной, но заслуживающей внимания сцены. Так, в баре ЦДЛ, за сдвинутыми столиками Куняев с друзьями отмечал какое-то событие. Неожиданно к ним приблизился весьма разгоряченный посетитель ресторана, как выяснилось позже, автор недавно опубликованных в журнале "Москва" "Записок серого волка", эстонец Ахто Леви. Не известно, что ему не понравилось, только он, не говоря ни слова, схватил первую попавшуюся под руку бутылку с вином и с силой швырнул ее на стол. Едва придя в себя от звона и грохота разбитого стекла, я увидела уже катающихся по полу, вцепившихся друг в друга Куняева и Леви. На шум из ресторана в бар сбежались перепуганные официантки, и Куняев, высвободив руку из-под подмявшего его в этот момент Леви и сделав широкий жест в сторону столиков, обращается к ним: "За всё плачу!" Передреев не раз вспоминал потом этот широкий рыцарский взмах руки простертого на полу Куняева.
Куняев всегда ценил Передреева и как поэта, и как ценителя поэзии. После очень темпераментного чтения стихотворения "Размышления на Старом Арбате", когда Юрий Кузнецов только ахнул от восторга, у Куняева вдруг вырвалось: "Эх, был бы здесь Передреев!"
В конце 1965 года, чуть ли не с порога "Знамени", глядя на меня в упор, очень решительно, преодолевая, может быть, тем самым, смущение, Пере-дреев спросил:
- Соня! Почему никогда не пригласишь к себе домой, в гости? Не познакомишь с родными, друзьями?
Признаться, я очень растерялась. Одно дело разговоры на работе и совсем другое - обязывающее приглашение домой. К тому же у меня, более
старшей по возрасту, была, как говорится, своя жизнь, свои друзья и знакомые, с которыми встречалась лишь в праздничные дни. Все мы интересовались литературой, поэзией, но на сугубо любительском уровне. Приглашать в такую компанию Передреева? Мне это даже в голову не могло прийти. Тем не менее, преодолев смущение, говорю:
- Да пожалуйста, Толя, приходи хоть сегодня. Просто не думаю, что тебе это интересно.
Прошло всего несколько дней, и в мою небольшую узкую, но с высоким потолком комнату, также называемую сурдокамерой (Передреев потом смеялся: "Хорошо бы повернуть ее на девяносто градусов"), входят: он с широко улыбающейся Шемой и незнакомый (подумалось: наверное, тоже поэт) худощавый, выше среднего роста, скромно одетый молодой человек в очках, придававших ему весьма серьезный вид.
- Вадим Кожинов, - коротко представил его Передреев, полагая, что это имя не нуждается в каких-либо пояснениях.
Гость держался очень скромно, просто. В разговоре с Передреевым - а они, пока женщины занимались хозяйством,обсуждали фетовскую строку "тебя любить, обнять и плакать над тобой", - Кожинов был немногословен, сдержан.
Когда сели за стол и наполнили рюмки, Передреев деликатно предложил тост за хозяйку дома (чего он никогда не забывал сделать и при последующих посещениях), сказал что-то одобрительное об убранстве стола. У меня, обычно не находчивой, неожиданно вырвалось (подействовала, наверное, поэтическая аура гостей):
Тьфу, прозаические бредни, Фламандской школы пестрый сор!
И тут же в глазах Толиного спутника вспыхнул огонек, его лицо осветилось особенной, широкой и открытой, сугубо кожиновской улыбкой. Он мгновенно поставил на стол уже поднятую было рюмку, стремительно вскочил со стула, устремился ко мне и дружески обнял. При этом он не произнес ни слова, очевидно полагая - пушкинские строки, словно пароль к сердцу, сами по себе открывают путь к дружескому расположению. Лишь затем, спустя несколько месяцев, он подарил мне свою книжку "Виды искусства" с надписью: "Милой Соне, владеющей уютом, домом, пушкинским словом, на память этот грех молодости. Вадим".
В этом "пушкинском" отношении Кожинову не уступал и Передреев. Так, в отделе поэзии журнала "Дружба народов" сначала под руководством Я. Смелякова, а затем и единолично работала Валентина Георгиевна Дмитриева (некогда она возглавляла отдел поэзии и в "Знамени"). Человек широкой, щедрой души, беспредельно, до фанатизма, преданный своему делу, знающая наизусть множество стихов и классиков, и современных поэтов, она обладала не очень-то уютным характером, высказывала свои суждения довольно высокомерно, с апломбом. И когда как-то зашла речь об этих её качествах, Передреев вступился:
- Не ругайте Валю - ведь она знает редкие стихи Пушкина "Зачем арапа своего младая любит Дездемона… "
Пушкин, как известно, предвидел свою славу "в подлунном мире", но чтобы знание его стихов послужило паролем сердцу, а тем более - своего рода индульгенцией, - это он вряд ли мог предвидеть.
Итак, Передреев, Шема и Кожинов впервые побывали у меня в конце 1965 года. С тех пор Передреев всегда вместе с Кожиновым, а иногда с целой ватагой своих знакомых - тут уж инициатором был Кожинов - нет-нет да и наведывались ко мне. Засиживались порою заполночь, читали стихи, обсуждали их, горячо спорили. Вино пили редко, чаще довольствовались чаем.
Тогда Кожинов еще не имел того харизматического ореола, который приобрел в годы так называемой перестройки, и, повторяю, несмотря на солидный научный багаж, держался весьма скромно. И даже, по-моему, в беседах о поэзии отдавал пальму первенства Передрееву. Познакомились они, по словам Кожинова, "в предзимний день 1960 года" и уже "не могли расстаться целые сутки".
Судьба Кожинова и Передреева сложилась совершенно различно. Ведь Кожинова отличали глубокие университетские знания, широкая эрудирован-
ность, начитанность. Передреев же, выросший в многодетной крестьянской семье (семеро детей), получил не очень-то солидное образование. Семилетка военных лет и вечерняя школа в Грозном, совмещаемая с работой крановщиком, затем кратковременная учеба в Нефтяном институте и на заочном отделении Саратовского университета, работа водителем, на заводе, на стройке. Жителем столицы стал только накануне своего тридцатилетия, поступив в Литинститут, где ютился в общежитии, довольствовался стипендией, не имея никакой поддержки.
Однако, по словам Кожинова, Передреев сумел всего за несколько лет обрести "безусловное признание, проявив редкостную широту литературных интересов". И затем: "…очень рано обрел подлинную культуру (здесь и далее разрядка автора статьи. - С. Г.) творческого сознания и самого поведения, культуру, состоящую не в наборе сведений и мнений, а в глубине понимания и переживания любого явления поэзии и мира… И, может быть, особенно замечательна была его способность беспристрастно оценить далекое ему или вообще чуждое".
Едва познакомившись и проведя вместе целые сутки, они и затем многие годы были почти неразлучны. Передреев подолгу, даже с семьей, жил у Ко-жиновых в Москве и на даче в Переделкино.
С именем Кожинова связан так называемый салон, которому посвятил стихотворение Олег Дмитриев - "остроумное и правдивое", по словам Куня-ева. Но это, скорее, был кружок, в основном поэтов, единомышленников, возникший в общежитии Литинститута, о чем довольно обстоятельно рассказал бывший студент, поэт Александр Черевченко. Его имя знакомо мне со времен "Знамени". Не помню, печатались ли его стихи в журнале, но о нем говорили как о талантливом поэте "со своим поэтическим голосом" (обычная, ставшая штампом оценка), живущем тогда в Харькове. Затем его имя перестало встречаться, и только сейчас, спустя более сорока лет, благодаря интернету, послышался его голос. Итак, Александр Черевченко вспоминает:
"На нашем курсе было всего два бывших моряка - Коля Рубцов и я. Ясное дело, мы поселились в одной комнате. Соседство вскоре переросло в дружбу, затем к нам прибавилась целая когорта единомышленников. Лидером, безусловно, стал Анатолий Передреев,…прошедший перед Литинсти-тутом строительство Братской ГЭС. Братскую ГЭС прошел и его закадычный друг Стас Куняев, возглавлявший в то время отдел поэзии журнала "Знамя". Вот что писал об этой когорте Вадим Кожинов: "В моей памяти Николай Рубцов неразрывно связан со своего рода поэтическим кружком… К этому кружку, так или иначе, принадлежали Станислав Куняев, Анатолий Передреев, Владимир Соколов и ряд более молодых поэтов - Александр Черевченко, Игорь Шкляревский и другие. Нельзя не подчеркнуть, что речь идет именно о кружке, а не о том, что называют литературной школой, течением и т. п.". Конечно, Вадим Кожинов был уже тогда ведущим научным сотрудником Института мировой литературы, кандидатом наук, но, справедливости ради, замечу, что и он входил в наш "кружок" на правах рядового члена. Активно участвовал в наших поэтических дискуссиях, попойках (если у кого-то из нас появлялся гонорар) и даже драках со шпаной, группировавшейся около Останкинского пивзавода, расположенного напротив общаги. Надо сказать, что Кожинов был настоящий боец - и в литературных баталиях, и в бытовых уличных потасовках".
