Русская жизнь-цитаты 21-31.08.2024 - Русская жизнь-цитаты

 И лучше бы завтра утром. Вот с этим самым рюкзаком. Муж хмыкнул: — В смысле? — В прямом — не надо тебе завтра являться. — Да надо. Документы подписал. — А ты плюнь. Сядь до Шушенского — туда, кажется, без паспорта билеты продают, из Шушенского до Ермаковского, а там в Усинское. Или лучше на такси, надежней… — И что? — спросил муж, на мгновение опередив ее с ее вопросом, этим же самым, из двух коротких слов: «И что?» — У меня в Усинском друг, настоящий. Бывший геолог, потом плюнул на все и решил тайгой жить, хозяйством. Ни от кого не зависеть, не работать ни на кого. Развернулся — пасеки, заимку срубил… — Алексей Николаевич, словно его кто схватил, дернулся, глянул на Виктора, потом на хозяев, на их дремлющего сына. — Но это между нами. Заимка тайная, без спросу поставил, под скалой, так что с неба не видно… Без передачи, лады? — Лады-то лады, только к чему ты об этом? — Муж взял бутылку, поплескал в стопки. — Да ладно, все ты понимаешь. — Ну и понимаю, а что с того? Уеду, забьюсь в щель, а что дальше? Они как? Виктор приподнял стопку, и муж с жестянщиком скорее подхватили свои. Чокнулись молча. Выпили. Некоторое время муж ждал, видимо, что Алексей Николаевич ответит, но тот молчал, тяжело сопя после водки. И тогда муж сказал: — Глупость ты предложил, Николаич. — Почему же глупость? — отозвался Виктор, и сразу стало понятно, что они подготовили разговор. — Уходили люди и раньше, и теперь уходят. Помнишь песню, там еще: «Сколько нас таких уходило в лес»? Не придумано это ведь… — Пересидеть надо, переждать, — кивал Николаич. — Скоро кончится. — Кончится… — Муж потер глаза. — Уголовный кодекс отменят? Да и так я по-любому буду дезертир, предатель родины. — Что такое родина? Родина, считаю, где ты, русский человек, живешь, где на своем языке говоришь… К нам сюда староверы из Боливии приезжали. Хотели переселяться. Походили, посмотрели. Нет, говорят, у нас в Боливии России больше, чем тут. И уехали. И вообще, — Николаич разошелся, — русский человек сам родину создавал. Нет у русского как таковой изначальной родины, он из какой-то крохотной точки шагнул и пошел. До Сибири добрался, потом до Аляски, до Сан-Франциско дошел. На юг — до Филиппин, до Австралии. Алтай заселил, Хакасию, Туву, Бурятию. В Монголии, в Китае сколько русских деревень основал, в Канаде, в Южной Америке… И не от хорошей жизни вот так шел и шел — лупили его, шкуру сдирали в Москве, в Новгороде, в Рязани, и он уходил. Без всего, с мешком семян на спине. Это потом государство придумало, что сначала казаки шли, купцы. Нет, простые люди. Духоборы, староверы, толстовцы, некрасовцы разные, да и просто, кто жить хотел, землю пахать, детей рожать. Ты вот сделал двоих, а сейчас тебя возьмут и выдернут. И бог знает в каком виде вернут, если вернут. Виктор добавил: — В мае в Знаменке парня хоронили, в Хакасии человек десять, в Туву везут и везут, говорят… Ох, решай, короче. Подумай... Она стояла и слушала, и тоже пыталась решить, как лучше. Не лучше — какое тут «лучше», а — правильно. Где пропасть, а где дорога дальше. Ведь еще столько идти по жизни, сына с дочкой ростить, любить друг друга, вместе трудиться, жарить шашлыки, вместе гулять по городу и улыбаться хорошей погоде, людям вокруг, деревьям, домам в свежей побелке… Да, такая еще долгая и счастливая жизнь может быть впереди, но рядом образовалась пропасть. Вдруг, вчера вечером. Для нее и ее семьи. И, кажется, эта пропасть кругом. Куда ни кинь — всюду она. — Да, подумай, — веско добавил Алексей Николаевич. — Я телефон на ночь отключать не буду — если решишь, позвони. — О, кстати, про телефон! — Муж обернулся к сыну. — Брат, принеси-ка мне свою «нокию». И зарядку. — Зачем? — Меняться будем. Я тебе свой, а ты мне свой. Куда еду, можно только кнопочный брать. Виктор и Николаич повздыхали, выпили на посошок и ушли. Потом, когда уже легли спать, муж вспомнил: — Черт, надо было спросить, помогут ли бате со свиньей. Эх, на месяц-другой бы попозже… И дров почти нет. Она почувствовала, что можно спросить: — А они точно глупости говорили? — В смысле? — Ну, чтобы уйти… — Да. Не думай про это. Тем более выплаты обещают… всем, кто участвует. И вам тоже. Я сегодня заходил, уточнил — тебе на карту приходить будут… А прятаться — последнее дело. Мне дед рассказывал про власовцев разных.  В тайге в норах годами жили, там и околевали, мышей кормили собой… Внешне утро было таким же, как те, когда муж уезжал на Север.  У двери стоял рюкзак, рядом крепкие ботинки, муж говорил больше обычного, напоминал о том, о другом. Брал на руки дочку, трепал сына по голове, наказывал, чтобы маму не расстраивали, помогали. В начале двенадцатого пошли. На этот раз не в сторону автовокзала, а в другую, к площади Интернационалистов. «Кравченко, Интернационалистов, Штабная, Красных партизан, Борцов революции, Жукова… Кругом напоминания о войнах», — пришло ей на ум. Улица, на которой жили, носила имя красного партизана Кравченко, а соседняя, вроде бы с совсем мирным названием — Утро-Сентябрьское, — была названа в честь того дня, когда красные партизаны в девятнадцатом году вошли в их городок… Двухэтажное здание, покрашенное в бурый цвет, зеленые металлические ворота. Слева перед зданием памятник ликвидаторам аварии на Чернобыльской атомной станции, справа — участникам локальных войн. Метрах в пятидесяти от второго памятника продуктовый магазин «Визит». На маленькой площади человек пятьдесят — семьдесят. Стоят кучками тихо, почти неподвижно. В центре каждой мужчина в бушлате не по сезону или пуховике, у его ног рюкзак или большая сумка, а вокруг женщины, старики, подростки, дети… Подошли к магазину. Родителей, сестры пока нет. Муж снял и поставил рюкзак на асфальт. — Схожу отмечусь, — сказал. Она кивнула. Не прямо, искоса, поглядывала на людей, некоторые были знакомы. Имен их не знала, но часто встречала на улице, в автобусе, в магазинах… Лица людей напряженные или, вернее, встречала где-то в книжке, перевернутые. Да, именно. Всех перевернуло известие, что их сыновья, мужья, папы должны собраться и уехать. И вот пришли проводить. На этой площади часто провожали. Но в прошлые