Александр Минкин - Президенты RU
А почему, Владимир Владимирович? Вы разве не хотите знать правду? Неужели вам самому неинтересно, как оно все на самом деле?
…Вы, Владимир Владимирович, можете войти в историю как ВПК – Великий Победитель Коррупции. Райскую жизнь построим в три оставшиеся года. И срок продлим (если сами глотнете). А в будущем – хорошо бы всех поить, кто идет во власть (от замминистров и выше; всех, кому положены авто с мигалками, дачи…). Вопрос один: «Зачем идешь?»
Самое смешное – вы можете это сделать. И даже по закону (Дума проголосует за все, что вам угодно). Самое печальное – что, как бы это повежливее сказать, вы не хотите войти в историю.
Впрочем, может, вы и правы. Может, и не стоит вам знать правду. Меньше знаешь – лучше спишь.
Тогда обращаюсь с этим предложением ко всем, кто думает, что я его ругаю по заказу. Давайте сядем – при свидетелях, под телекамеры, – пьем сыворотку правды из одной бутылки… Тоже не хотите? Ну, тогда, господа, засуньте свой язык в жо-
(Окончание в следующем номере.)
P.S. По моей просьбе верстальщик подогнал «жо-» в правый край последней строки, чтобы выглядело так, будто окончание не уместилось. В следующем номере газеты появился уникальный текст.
Хлебнём для ясности
(Окончание. Начало см. в «МК» от 7.04.05.)
9 апреля 2005, «МК»
пу!
P.S. Надеюсь, эта публикация попадет в Книгу Гиннесса. Рекорд: самый короткий текст за всю историю цивилизации. Две буквы и один знак препинания (заголовок, естественно, не в счет).
2006
Убийственный народ
2006 30 января 2006, «МК»
Владимир Владимирович, это письмо вам, но не про вас. Надо же иногда и о народе подумать. Чуть было не написал «о вашем народе», а потом спохватился – он же наш (общий), в том смысле, что мы с вами – его составная часть.
И солдат, которого искалечили, – его составная часть. И те, кто калечил, – тоже[206].
Недавно ехал по Тверской в вашу сторону (от Маяковки к центру; центр жизни и центр города временно географически совпадают в Кремле). Перед Пушкинской площадью остановился на красный.
Огромный поток машин двумя рукавами двинулся от кинотеатра «Россия» поперек Тверской на Большую Бронную и на бульвар.
В это время «скорая помощь» пыталась пересечь Пушкинскую площадь вдоль по Тверской от центра. Она включила все свои мигалки, включила сирену на полную мощность. Слышно было хорошо.
Поперек Тверской двигались десять рядов, сотни машин. И никто не сделал даже попытки пропустить «скорую».
В потоке не было начальственных мигалок, не было нелегальных мигрантов, американцев, думаю, тоже не было. Поперек Тверской ехал русский народ. Лучшая его часть. (Средняя – в метро, в автобусах, а худшая – нищая – на свалках, на вокзалах, на папертях.)
Эти, которые ехали, не пропуская «скорую», – у них есть хорошая работа (у девок – богатые спонсоры). Они – в машинах, они благополучные, снаружи минус двадцать, а внутри – плюс двадцать. И, в общем, они в комфорте. Хотя и в пробке.
Если ты в пробке, то есть смысл пропустить того, кто едет поперек. Ничего не потеряешь. Пропустишь, а через пять секунд догонишь свою пробку. Пять секунд, а зато возникнет приятное чувство, что ты – хороший человек.
«Скорые» по Москве почти всегда едут молча (меня раза три возили на «скорой» – всегда тихо, без сирен, без мигалок; мне казалось, что это правильно; хоть везли в больницу, но я же не умирал). На Западе «скорые» всегда воют – едут ли они за больным или с больным. Там всегда уступают им дорогу. Там водитель «скорой» не думает, включать или не включать сирену, не берет на себя ответственность, не решает, надо ли спешить. Он несется как сумасшедший, зная, что все его пропустят.
У нас «скорая» завывает, только если в ней умирающий. Его жизнь иногда зависит не от минут – от секунд.
И вот – Москва, богатый сверкающий город, вечер (никто не опаздывает на работу, едут ужинать), «скорая» воет, никто не пропускает; а этот там, в фургоне, пусть сдохнет.
Лучшая часть народа обычно недовольна другими частями: от них тесно и воняет, от них грязь; противно смотреть, какую дрянь они носят, какую дрянь они пьют.
Лучшая часть предпочла, чтобы человек умер, лишь бы не потерять пять секунд.
И виноват не один какой-то подонок. Подумайте, Владимир Владимирович, вот негодяй, который едет перед тобой, не пропустил «скорую». Что же тебе-то мешает притормозить? Ведь если ты остановишься, все, кто за тобой, автоматически остановятся. Зачем ты помчался догонять негодяя? Объяснить ему, что «скорую» надо пропускать?
Приедут домой, сядут ужинать, включат телевизор, увидят новости про искалеченного солдата и (с набитым ртом) возмутятся: «Какие же подонки! Какая жестокость!» Лучшая часть ужинает, смотрит ТВ, возмущается жестокостью, искренне не помня, что полчаса назад не пропустили «скорую», считая свои пять секунд важнее чужой жизни.
История челябинского солдата взорвалась как бомба. Знаем, какие органы ему ампутировали, знаем, кто истязал, кто арестован. Но этот парень – один из сотен (а может, из тысяч), с которыми произошло примерно то же. Но общество не взрывалось.
Не знало?
За неделю до этого взрыва, который накрыл даже министра обороны (не волнуйтесь, Владимир Владимирович, он вывернется, выживет; ваши друзья не тонут), в «Известиях» была целая полоса об истязаниях. Цитирую показания воспитательницы детского дома:
– Когда милиция поймала и вернула в детдом Васю К. и Валеру А. (имена изменены), бегунков заставили раздеться до трусов, сесть на корточки и вытянуть руки вперед. Под зад им подставляли спицу.
– Зачем?
– Чтоб не сели на пол. Спицу держал Иван Михайлович.
– Кто это?
– Воспитатель. Потом он устал и дал подержать спицу воспитаннику Мише Кальянову…
Это ведь точно то же самое, что в танковом училище. Держать человека на корточках, не давая ни сесть, ни встать. В армии за попытку встать или сесть – били. В детдоме не сядешь, спица воткнется в задний проход. Это пытка, Владимир Владимирович. Это пытают ребенка. Это пытают детей по всей стране. За то, что опоздал, за то, что описался, разбил, не понял.
Напечатано в центральной газете две недели назад, а ничего не взорвалось. И «МК» о таких случаях сообщал, и кто только не сообщал…
Этот воспитатель Иван Михайлович, который устал держать спицу, эти тысячи истязателей – это же наш народ. Вы ему, народу, три года назад обещали покончить с беспризорниками (но ведь не убийством же, не пытками). Все, что сделано для детей, – почти полный запрет для западных усыновителей…
А сколько раз обещали покончить с дедовщиной, с ментами-оборотнями, с коррумпированными чиновниками… Как подумаешь – получается, с половиной народа надо покончить. В том числе с лучшей частью. А кто тогда будет за вас голосовать?
Ху из мистер Путин?[207]
10 февраля 2006, «МК»
Владимир Владимирович, не дает покоя ваша шутка о государственном отношении к свободе печати: «Власть, как мужчина, должна пытаться, а пресса, как женщина, должна сопротивляться».
Вы любите эту шутку, употребляете ее и в разговоре с лидерами Запада, и в кругу соотечественников, то есть продвигаете ее и на внешнем, и на внутреннем рынке. Те, кто хочет вам угодить, старательно смеются. Некоторые в десятый раз, что особенно трудно.
Вы год за годом повторяете эту шутку – значит, в ней отражена ваша позиция, ваш жизненный принцип. И события уже столько раз это подтвердили, что сомнений ни у кого нет.
«Власть, как мужчина, должна пытаться, а пресса, как женщина, должна сопротивляться».
Знаете, прессой я себя чувствую, а женщиной – нет. Видимо, поэтому я изо всех сил сопротивляюсь; ваше предложение мне трудно принять – мешает ориентация. Мешает внутреннее отвращение. Оно же побуждает разобраться в вашей формуле.
Первая часть говорит о некоем мужчине. Что он «пытается» сделать с женщиной – угостить ее мороженым? привить от гриппа?
Нет, и по тексту, и по игривой интонации совершенно ясно: он пытается завалить ее в койку, а культурно говоря – удовлетворить свои скотские потребности. Скотские – поскольку без взаимности. (Хотя должен вам сказать, что у скотов без взаимности не бывает; да вы и сами знаете: если Кони не захочет…)
Так что власть в этой ситуации – грубая скотина, увы.
Вторая часть вашей шутки: пресса, мол, как женщина, должна сопротивляться. А когда женщина должна сопротивляться? Видимо, когда не любит.
Вы сказали «должна сопротивляться» – значит, вы (власть) точно знаете, что мы (пресса) вас не любим.
А как называется, если она сопротивляется, а он пытается? В Уголовном кодексе это называется насиловать. По-вашему, власть должна насиловать прессу? Возможно, это соответствует природе власти.
А что должен сделать нормальный человек, если видит, как мужчина пытается, а женщина сопротивляется? Нормальный скажет: «Эй, мужик, ты что к ней пристал?» Или без лишних слов съездит насильнику в рожу. Это, Владимир Владимирович, как вы понимаете, некий идеал. Жизнь жестче.
