Генри Киссинджер - Дипломатия
И опять западные демократии мучились в неопределенности относительно намерений Гитлера. Технически он просто вновь вводил войска на германскую территорию. И одновременно предлагал всевозможные гарантии, включая пакт о ненападении с Францией. И вновь звучало утверждение, будто бы Германия будет полностью удовлетворена, как только получит право защищать собственные национальные границы, считающееся для любого европейского государства само собой разумеющимся. Неужели британские и французские лидеры обладали моральным правом рисковать жизнью своих народов ради поддержания столь откровенно дискриминационных установлений? А с другой стороны, разве не было их моральным долгом выступить против Гитлера, пока Германия еще полностью не вооружилась, и тем самым, возможно, спасти несказанное количество жизней?
История уже дала свой ответ; но современники испытывали болезненные сомнения. Ибо в 1936 году Гитлер все еще продолжал извлекать выгоду из уникальной комбинации психопатологической интуиции и демонической силы воли. Демократические страны все еще полагали, что имеют дело с нормальным, хотя и хватающим через край, национальным лидером, который хочет восстановить для своей страны равноправное положение в Европе. Великобритания и Франция пытались сосредоточенно прочесть, что у Гитлера на уме. Был ли искренним? Действительно ли хотел мира? Конечно, вопросы были вполне резонны, но внешняя политика, пренебрегающая реальным соотношением сил и полагающаяся на догадки относительно чужих намерений, строится на зыбучем песке.
Обладая невероятной способностью эксплуатировать слабости противников, Гитлер совершенно точно выбрал момент для введения германских войск в Рейнскую область. Лига наций, потерпевшая провал в деле наложения санкций на Италию, не испытывала особого желания пойти на конфронтацию с еще одной могучей державой. Война в Абиссинии провела черту между западными державами и Италией, одним из гарантов Локарно. Великобритания, еще один гарант, только что воздержавшийся от введения санкций на морские перевозки нефти в Италию, обладая господством на море, еще в меньшей степени захотела бы рисковать, вступив в войну на суше за дело, не связанное с нарушением ее национальных границ.
И хотя ни одна из стран не делала столь высоких ставок на демилитаризацию Рейнской области, как Франция, ее поведение в отношении сопротивления нарушению со стороны Германии было наиболее двусмысленным. Наличие «линии Мажино» выдавало приверженность Франции идее стратегической обороны, а военное оснащение и методика подготовки французской армии не оставляли сомнений в том, что первая мировая война погасила ее традиционный наступательный дух. Франция, казалось, смирилась с мыслью ожидать решения собственной судьбы, сидя за «линией Мажино», и не идти на риск за пределами собственных границ — ни в Восточной Европе, ни, как в данном случае, в Рейнской области.
Тем не менее введение войск в Рейнскую область было со стороны Гитлера азартной игрой. Всеобщая воинская повинность действовала еще меньше года. Германская армия была далека от готовности к войне. И небольшой авангард, вступавший в демилитаризованную зону, получил приказ отступать с боями при первых признаках французского вторжения. Гитлер, однако, компенсировал военную слабость гигантской психологической решимостью. Он завалил демократические страны предложениями, намекавшими на его готовность обсудить вопросы ограничения численности войск в Рейнской области и возвращения Германии в Лигу наций. Гитлер играл на широко распространенном недоверии к Советскому Союзу и заявлял, что его шаг обусловлен подписанием Франко-советского пакта в 1935 году. Он предложил установить пятидесятикилометровую демилитаризованную зону по обе стороны от германской границы и заключить сроком на двадцать пять лет договор о ненападении. Предложение о демилитаризации создавало то двойное удобство, что, с одной стороны, создавало иллюзию, будто прочный мир находится на кончике пера, а с другой стороны, аккуратно подводило к необходимости демонтажа «линии Мажино», вплотную примыкавшей к германской границе.
Партнерам Гитлера по переговорам не требовалось особого приглашения для того, Чтобы избрать пассивный образ действий. Удобное алиби то тут, то там оправдывало их тактику ничегонеделания. Со времен Локарно кардинальным принципом французской политики было никогда не идти на риск войны с Германией в отсутствие союза с Великобританией, хотя британская помощь технически была не нужна, пока Германия оставалась разоруженной. Упрямо и прямолинейно добиваясь этого союза, французские руководители глотали на этом пути бесконечное число обид и поддерживали массу инициатив в области разоружения, которые, как они сами в душе понимали, были по существу мертворожденными.
Всеподавляющая психологическая зависимость от Великобритании способна объяснить тот факт, почему Франция не предпринимала никаких военных приготовлений, несмотря даже на то, что французский посол в Берлине Андре Франсуа Понсе предупреждал 21 ноября 1935 года, что введение Германией войск в Рейнскую область произойдет обязательно, — это было сделано за добрых три с половиной месяца до фактически свершившегося события[386]. И все же Франция, чтобы ее не обвинили в провоцировании того самого, чего она больше всего боялась, не рискнула ни произвести мобилизацию, ни предпринять превентивные меры военного характера. Она даже не решалась поднимать этот вопрос на переговорах с Германией, ибо не знала, как поступить, если та проигнорирует ее предупреждения или открыто заявит о намерениях.
Но совершенно необъяснимым в поведении Франции в 1935 году остается то, что французский Генеральный штаб вообще не принял никаких мер в рамках внутреннего планирования даже после предупреждения Франсуа Понсе. Неужели французский Генеральный штаб не верил собственным дипломатам? Неужели это произошло потому, что Франция не могла заставить себя выйти из-под защиты фортификационных сооружений даже в целях обороны жизненно важной буферной зоны, которую и представляла собой демилитаризованная Рейнская область? А может быть, Франция до такой степени ощущала себя обреченной, что ее основной целью стала отсрочка войны в надежде, что какие-либо непредвиденные перемены изменят ситуацию в ее пользу, хотя она сама уже не была способна обеспечить подобные перемены собственными действиями?
Наипоказательнейшим символом подобного состояния умов была, конечно, сама «линия Мажино», в которую Франция вложила огромные средства, сооружая ее в течение десяти лет. Тем самым Франция обрекла себя на стратегическую оборону в тот самый год, когда она гарантировала независимость Польши и Чехословакии. Знаком такого же умопомрачения было переходящее за все рамки здравого смысла решение оборвать строительство «линии Мажино» у бельгийской границы, что полностью противоречило опыту первой мировой войны. Ибо если все же считалась возможной франко-германская война, то почему же отвергать возможность германского наступления через Бельгию? А если Франция боялась того, что Бельгия падет духом, когда узнает, что главная линия французской обороны обходит эту страну, то Бельгии мог быть предоставлен выбор: либо согласиться с тем, что «линия Мажино» будет продолжена вдоль бельгийско-германской границы, либо, если в этом будет отказано, «линия Мажино» могла быть продлена до моря по линии франко-бельгийской границы. Франция не сделала ни того, ни другого.
Когда политические лидеры что-то решают, разведывательные службы стремятся отыскать оправдание этим решениям. Массовая литература и фильмы часто рисуют противоположное: как разработчики политического курса выступают в роли беспомощных орудий в руках специалистов-разведчиков. В реальном мире оценка разведок чаще всего следуют за политическими решениями, а не их направляют. Возможно, это объясняет дикие преувеличения германской мощи, разрушившие военные расчеты Франции. В момент введения германских войск в Рейнскую область французский главнокомандующий, генерал Морис Гамелен, заявил гражданским руководителям, что обученные резервы Германии уже равняются французским и что Германия обладает большим количеством боевой техники, чем Франция, — оценка, абсурдная для второго года перевооружения Германии. И расцветшие пышным цветом политические рекомендации исходили как раз из этого ошибочного предположения относительно германской военной мощи. Гамелен сделал вывод, что Франция не должна предпринимать никаких военных контрмер, не проведя всеобщей мобилизации, — а пойти на такой шаг политические лидеры не рискнули бы, не заручившись поддержкой Великобритании, — и это тогда, когда общая численность вошедших в Рейнскую демилитаризованную зону германских войск не превышала двадцати тысяч, а постоянная французская армия насчитывала без всякой мобилизации пятьсот тысяч.
