Сергей Сеничев - Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному
Домой он решает ехать по суше, через Германию — хочет увидеться с Гете, но узнаёт о смерти веймарца, и заключает: «Он-то, во всяком случае, умер дома. Едем в Эбботсфорд»…
Рим, Венеция, Мюнхен, Франкфурт… До родины рукой подать. В Майнце его навещает Шопенгауэр, но Скотт уже не может приять его: он чуть жив и ограничивается письмом с извинениями… На пароходе (на Рейне) с ним приключается четвертый и последний инсульт. На корабль, оплывающий из Роттердама в Англию, его переносят на руках…
В сентябре его схоронили…
Он мог погасить лишь свою часть долга. Так поступали, поступают, и еще очень долго будут поступать все более-менее честные банкроты.
Если, конечно, их имя не Вальтер Скотт…
А вот еще нюансик, о котором мы едва не запамятовали. За тринадцать лет до описанного разорения нашему герою было даровано звание поэта-лауреата — пост, гарантирующий безбедное существование, в известном смысле, мечта любого рифмующего. Скотт отказался…
Вообще, многотомная история писателей, не успевших разбогатеть, гораздо толще брошюры об их более удачливых коллегах. Так, поняв, что литературным трудом не прокормиться, великий (теперь и присно) СЕРВАНТЕС служил агентом по закупке провианта для флота. Потом — сборщиком недоимок. Трижды попадал в тюрьму за различные служебные промахи. Преследуемый нищетой и унижениями, перед смертью вступил в Орден терциариев, за счет которого и был похоронен. Могила затерялась…
«КАМОЭНС с нищими постелю разделяет» (Пушкин). Поэт действительно доживал свои дни в откровенной нужде. Вернувшись из Индии на родину без правого глаза «с больным сердцем и пустым кошельком» он прозябал на мизерную пенсию от короля (уточняется: вчетверо меньшую среднего дохода обычного плотника) и милостыню, приносимую чернокожим мальчиком-слугой. Свои дни автор «Лузиад» закончил на больничной койке в чумной палате…
Велимир ХЛЕБНИКОВ свой первый аванс — 20 рублей за «гениально-сумасшедшие» стихи — просидел в кавказском ресторанчике, куда зашел съесть шашлык «под восточную музыку». Деньги ушли на музыкантов, шашлыка он так и не попробовал: «Не пришлось… Но пели они замечательно»…
Первый из «люд-лучей» был человеком не от мира сего, и в свой черед мы поговорим об этом обстоятельней. А пока сфокусируемся на текущей теме. Поэт, кажется, всю жизнь не понимал, что такое деньги. И деньги, похоже, никогда не отдавали себе отчета в том, что такое Хлебников…
Увернувшийся от Империалистической, он угодил-таки в водоворот Гражданской и прошел с красными чуть не до самого Тегерана. Под новый 1922 год объявился в Москве — с тремя тифами за спиной — «надорванный и оборванный», каким увидел его Маяковский в вагоне для эпилептиков. Полгода спустя Хлебников умер в неприметной деревеньке Санталово на новгородчине, куда отправился «отдохнуть» к одному из друзей. На тридцать седьмом году жизни, совсем немного не дотянув до стандарта, отведенного богом абсолютным поэтам. Умирал в ближайшей больнице, в Крестцах, долго и мучительно: парализовало ноги, метался в жару, бредил образами людей и числами, описывал Юпитер, к которому летал. Его товарищ и зять — художник Митурич — писал близкому к власти Городецкому, просил о «скромной, но скорой помощи». Тот вышел на Луначарского, просил денег на спасение Хлебникова — на йодистый кальций да катетер. Тот телеграфировал в Новгородский губком: «оказать всяческое содействие при транспортировании его туда, куда укажут его родственники и друзья». А параллельно отвечал Городецкому, что глупо думать, будто у него есть какая-то там касса, в которую стоит только запустить руку, чтобы взять оттуда «сколько угодно миллионов для помощи тому или иному заслуженному лицу». Что над ним РКИ (рабоче-крестьянская инспекция), что есть распоряжение предавать суду тех, кто будет разбазаривать и т. д.
Тем временем в крестцовской больнице у Хлебникова началась гангрена. За четыре дня до смерти близким предложили забрать умирающего домой. Дома его рвало, он снова бредил и всё больше слабел. Накануне попросил у Митурича самогонки. На вопрос, трудно ли ему умирать, ответил исчерпывающе: «Да». Это было его последнее слово миру. Схоронили поэта «…на погосте в Ручьях, в левом углу у самой ограды, параллельно задней стене, меж елью и сосной». На гробу нарисовали земной шар и написали: «Председатель Земного шара Велимир Хлебников»…
И скажите, что и эта история не про деньги…
В отчаянной бедности доживал и Игорь СЕВЕРЯНИН. С середины 30-х первый и последний русский «Король поэтов» уже не давал «концертов» (до этого он с переменным успехом предпринимал гастрольные поездки по Европе). В 1937-м под фишку пятидесятилетия выбил из эстонского правительства пожизненную пенсию в восемь долларов и с тех пор сидел на шее у жены — школьной учительницы Веры Коренди. В поисках побочных средств она ходила по домам, пытаясь продать старые сборники мужа. Вскоре он и сам уже не брезговал ходить по гостиницам, предлагая заезжим знаменитостям свои книги с автографами…
Долго жил впроголодь жил вернувшийся из русского плена Ярослав ГАШЕК. Он также торговал скопившимися у издателей за время его отсутствия авторскими экземплярами. Прямо на улице. Томик шел за двадцать крон, с автографом — за шестьдесят…
«Стопроцентный белогвардеец», как называл он себя не без гордости, Георгий ИВАНОВ (выспренний Северянин советовал ему подписываться псевдонимом Цитерский) со своей второй женой Ириной ОДОЕВЦЕВОЙ покинули советскую Россию конспиративно — поодиночке, разными маршрутами. Обосновались в Париже. Поначалу жили на широкую ногу: после смерти отца Ирина Владимировна стала «почти богатой». А в войну уже бедствовали. Неспособного к дисциплинированному поденному литературному труду Иванова тащила на себе жена. Однажды «доработалась до того, что свалилась в полном изнеможении и потихоньку перестала есть, чтобы умереть скорее». Долги довели до такого отчаяния, что супруги пошли проситься («устраиваться») в «Русский дом» — эмигрантскую богадельню для обездоленных стариков. Обоим было слегка за пятьдесят. Врачи осмотрели их и приняли.
Иванов умер в доме престарелых. Его называли первым поэтом русской эмиграции и последним — Серебряного века.
Вскоре за Ивановым с Одоевцевой в «Русский дом» перебрался и БУНИН… Случай с Иваном Алексеевичем — едва ли не единственный пример того, как коротал старость в ужасающей нужде целый Нобелевский лауреат.
Не самый приятный в общении человек, внезапно разбогатев, он повел себя очень по-русски: всё пораздавал, порастратил бог весть на кого и на что. Ставшего вдруг успешным, его забросали просьбами «о вспомоществовании» (получил около двух тысяч таких писем в первые же месяцы). И Бунин создал специальный комитет по распределению средств. И 120 тысяч франков (из 750) улетучились, как не было. Правда, тут же нашлись и оскорбленные тем, что их обошли халявой. Тэффи острила: «Нам не хватает теперь еще одной эмигрантской организации: «Объединения людей, обиженных Буниным».
А в войну филантроп уже и сам недоедал. Рассказывал про мерзлую картошку да про «водичку, в которой плавает что-то мерзкое, морковка какая-нибудь, это называется супом…». Вот что писал он в 47-м из Жуан-ле-Пэн: «Питание в этом «Русском доме» довольно убогое, во всяком случае, не для меня с моим еще порядочным малокровием. Приходится очень многое прикупать — и ужасно разоряться — всё страшно дорого, — здесь, например, сливочное масло — 900 франков кило! — и многого нет: фруктов, ветчины, хорошего мяса… На прикупку трачу в день 300–400 франков. А тут еще налог за 1945 год в 22 тысячи… а вскоре потребуют и за 1946-й».
В 50-м группа энтузиастов — из числа благодарных и не очень — затеяла подготовить празднование восьмидесятилетия Ивана Алексеевича. Составили (ох уж эта тяга русских изгоев ко всякого рода организации) Комитет по чествованию. Через месяц он развалился: денег на Бунина не собрали…
А вот гонорар дорогого Леонида Ильича БРЕЖНЕВА за знаменитую трилогию воспоминаний составил 179241 рубль. Деньги, что называется, к деньгам…
Сын мультимиллионера Джон Фицджеральд КЕННЕДИ заработал свои первые 40 тысяч долларов на дипломной работе, написанной им в последний год учебы в Гарварде. Папа прочел, опубликовал ее, и книжка под названием «Почему спала Америка» моментально стала бестселлером.
А теперь вспомните свою дипломную (хотя бы ее название) и прикиньте, кем должен бы был быть ваш папа, чтобы это купили и прочли хотя бы человек десять…
Ну и просто к сведению: за свой первый опубликованный рассказ «Дом красоты» 18-летняя Агата Миллер (в будущем КРИСТИ) получила даже не гонорар — приз: гинею. И очень ею гордилась. Старт, согласитесь, не из завидных.
