С. Рудник - Подлинная история РСДРП–РКПб–ВКПб. Краткий курс. Без умолчаний и фальсификаций

Но одновременно Сталин начинал «вышибать» из руководства и оппозиционных лидеров. В этом плане, «красивая операция» была проделана с одним из руководителей Ленинграда Г. Е. Евдокимовым. Секретаря губкома партии, твердого сторонника Зиновьева, на пленуме ЦК 1 января 1926 г. было предложено избрать секретарем ЦК. Евдокимов отказывался. И тогда Сталин, играя в миролюбие, сказал: «Свыше двух месяцев у нас имеется решение Политбюро ЦК о введении ленинградца в секретариат. Но товарищи ленинградцы с этим делом не торопятся. Видимо, они не хотят иметь своего представителя в Секретариате, боятся, как бы не исчезла та отчужденность ЛК от ЦК, на которую оппозиция опирается. Поэтому надо заставить Ленинградскую оппозицию ввести своего представителя в Секретариат ЦК. Другого такого товарища, как т. Евдокимов, у нас не имеется»[485]. Смысл был понятен – вырвать Евдокимова из Ленинграда. Но уже в апреле на пленуме ЦК Евдокимов на посту секретаря ЦК был заменен верным сторонником Сталина Н. М. Шверником.

Поводом к персональному делу могло стать теперь откровенное высказывание коммуниста в кругу своих партийных товарищей. На партийной конференции Паданского уезда Карельской АССР в сентябре 1924 г. секретарь президиума конференции и начальник уездного угрозыска Марков «упомянул, что в данный момент существуют слишком большие налоги, ибо при царизме платил 3-4 руб., а в настоящий момент на него как на крестьянина наложили налог 17 руб.». Конференция постановила «за это. дело в отношении Маркова передать новому составу укома»[486].

Между тем, реальная ситуация в стране вовсе не была такой благостной, как ее изображали резолюции XIV партийного съезда.

В резолюции по отчету ЦК отмечались лишь «ошибки в области хлебозаготовок и внешней торговли», но подчеркивались «бурный рост народного хозяйства в целом», «экономическое наступление пролетариата. и продвижение экономики СССР в сторону социализма»[487]. Еще до съезда, 3 декабря 1925 г., председатель ВСНХ Ф. Э. Дзержинский написал письмо Сталину, в котором буквально кричал о положении в промышленности. Он, в частности, писал: «. я должен просить ЦК об отставке, так как при создавшемся положении руководить успешно промышленностью не в состоянии. мы идем быстрыми шагами к кризисам частичным, которые все дальше разрастаясь, будут все шириться и смогут превратиться в серьезнейший кризис, если партией не будут в самом срочном порядке приняты необходимые меры. мне не остается ничего, как просить отставки, и я уверен, что если бы жив был бы Владимир Ильич, он мою просьбу удовлетворил бы». Хотя это письмо Дзержинский так и не отправил, но чувство раздражения существовавшей системой управления у него лишь усиливалось. В черновом варианте обращения от 1 июня 1926 г. к своим заместителям по ВСНХ звучали крайне резкие выражения: «.я вынес твердое убеждение о банкротстве нашей системы управления, базирующейся на всеобщем недоверии. Эту систему надо отбросить, она обречена». И хотя слово «банкротство» было заменено выражением «о непригодности», а фраза «она обречена» была вообще убрана, суть позиции Дзержинского от этого не менялась. Через месяц, 2 июля 1926 г., за 18 дней до смерти, он обращался к председателю Совнаркома СССР, члену Политбюро ЦК А. И. Рыкову с очередной просьбой об отставке. Он вновь утверждал, что «при нынешней экономической политике. я не могу перед органами госпромышленности выступать и руководить ими как представитель правительства, ибо политики этого правительства я не разделяю»[488]. Одновременно Дзержинский, ставший за годы руководства промышленностью «правым большевиком», был решительным противником платформы оппозиции. На пленуме ЦК в апреле 1926 г. он говорил: «В тех речах, с которыми здесь выступали тт. Каменев и Троцкий, совершенно ясно и определенно нащупывается почва для создания новой платформы, которая приближалась бы к замене не так давно выдвинутого лозунга «лицом к деревне «лозунгом «кулаком к деревне». Все это вызывало в его душе «сшибку», убийственно действуя на сердце.

Между тем, оппозиция также не собиралась отказываться от борьбы. Действительно, в апреле 1926 г. точки зрения «старой» и «новой» оппозиции на причины существовавших экономических трудностей и способы их преодоления практически совпали. Спустя короткое время возник политический союз Зиновьева и Каменева с Троцким. Уже в ходе работы июльского (1926 г.) объединенного пленума ЦК и ЦКК они подписали первое совместное заявление. В нем, в частности, бывшие борцы с Троцким заявляли: «Сейчас уже не может быть никакого сомнения в том, что основное ядро оппозиции 1923 года правильно предупреждало об опасностях сдвига с пролетарской линии и об угрожающем росте аппаратного режима». Л. Д. Троцкий впоследствии вспоминал, что среди его сторонников было немало таких, которые противились этому блоку. Один из военачальников гражданской войны, дважды награжденный орденом Красного Знамени, С. В. Мрачковский говорил: «Сталин обманет, а Зиновьев убежит»[489].

В результате появился блок с весьма разноречивой платформой, в котором были сторонники «диктатуры промышленности» (Ю. Л. Пятаков) и сторонники экономического регулирования (Г. Я. Сокольников), твердые сторонники однопартийности и люди, допускавшие возможность появления других легальных партий. Между тем, в глазах большинства членов партии примирение вчерашних противников, казалось, полностью доказывало их беспринципность и неправоту. К этому добавлялась невозможность для оппозиции открытой пропаганды своих взглядов. К лету 1926 г. был создан конспиративный центр, руководимый Троцким и Зиновьевым. Представители оппозиции в крупных промышленных центрах (Брянск, Ленинград, Одесса, Свердловск, Харьков и др.) пытались проводить нелегальные собрания своих сторонников, распространять информационные сводки об итогах съезда и прошедшего пленума ЦК.

На одном из таких собраний, 6 июня 1926 г., в подмосковном лесу, выступил с докладом кандидат в члены ЦК и зам. председателя Реввоенсовета СССР М. М. Лашевич. При сложившейся системе политического контроля информация о большинстве таких сборищ, конечно, имелась у органов ОГПУ. «Дело Лашевича» стало показательной «поркой» оппозиции. Семь участников собрания уже 8 июня были вызваны в следственную комиссию ЦКК, где им предъявили обвинение в нарушении постановлений X, XIII и XIV съездов о единстве партии, фракциях и группировках. Характерно, что по отношению к двум рядовым рабочим – Н. М. Власову, члену партии с 1918 г., и К. А. Волгиной, члену партии с марта 1917 г. – признавшим свою ошибку, Президиум ЦКК ограничился решением «указать и разъяснить» ошибочность их поведения. Зато Лашевичу и другим был объявлен строгий выговор с предупреждением, он был немедленно снят с поста зам. председателя РВСР. Далее вопрос был рассмотрен 23 июля 1926 г. на объединенном пленуме ЦК и ЦКК, принявшем специальную резолюцию и исключившем Лашевича из состава ЦК ВКП(б). Одновременно из членов Политбюро был выведен Зиновьев. Вместо него в Политбюро вошел Я. Э. Рудзутак, а кандидатами в члены Политбюро впервые стали А. А. Андреев, Л. М. Каганович, С. М. Киров. А. И. Микоян, Г. К. Орджоникидзе[490].

По сути, это было серьезнейшее предупреждение партийным активистам, партийному чиновничеству. Дух лицемерия, угодничества все больше проникал в коридоры власти и в общество. Уже позднее, будучи в ссылке, бывший председатель Совнаркома Украины в 1919-1923 гг., известный деятель международного социалистического движения Х. Г. Раковский пытался размышлять о процессах, происходивших в партии и рабочем классе в 1920-е гг. Он писал в августе 1928 г., что партийный аппарат обюрократился, вместо дела занимаясь статистическим шарлатанством, изменяясь под воздействием привилегий, преимуществ и поблажек, присущих власти[491]. Действительно, большая часть партийного чиновничества была озабочена уже не проблемами мировой революции или теории построения социализма, а своими личными интересами. Отметим только, что эти язвы были присущи и большинству руководителей оппозиции.

К тому же, людей мало волновали эти политические споры власть имущих. Их заботили, прежде всего, повседневные нужды. Страна, оправившись от разрухи гражданской войны, продолжала в подавляющем большинстве жить крайне скудно. Безработица составляла до 15 %. В деревне по-прежнему не была решена проблема аграрного перенаселения. Слесарь из Владивостока писал Молотову: «Пока Вы там спорите, у меня семья может с голоду умереть. Вы напоминаете средневековые турниры споров на религиозную тему». Немало людей обвиняло власти в забвении идеалов Октября. Рабочий из Армавира обращался к Сталину: «Аппетиты зарвавшихся нэпманов, партийцев и спецов нужно сократить, так как такая несправедливость в пролетарском государстве нетерпима. Дайте работу! Дайте хлеба! Дайте справедливости!»