Николай Яковлев - ЦРУ против СССР
В начале второй мировой войны, 6 сентября 1939 года, Рузвельт публично указал, что отныне все органы поддержания закона и порядка в США обязаны передавать ФБР любую информацию, касающуюся «шпионажа, контршпионажа, саботажа, подрывной деятельности». Эта директива президента, вероятно, единственное публичное признание функций ФБР как политической полиции. Американские исследователи вопроса подчеркивают: «Исторически она является самым важным приказом президента бюро. То было единственное публичное признание в военные годы, что ФБР уполномочено вести сыскную работу. Приказ основывался только на прерогативах исполнительной власти, и до 1973 года ФБР ссылалось на него, оправдывая свой широкий политический сыск» [363].
Развернулась смертельная борьба между фашизмом и силами демократии, что неизбежно вело и к усилению прогрессивных элементов в странах – противницах держав «оси». Уже в 1939 – 1940 годах было нетрудно предвидеть, что такова будет логика войны, носившей антифашистский, освободительный характер. Правящие круги США, однако, с самого начала стремились предотвратить создание в огне борьбы мощной коалиции сил демократии в стране. Отсюда жесточайшие меры по «упорядочению» политической обстановки в государстве.
Министр юстиции Мэрфи на пресс-конференции по поводу приказа Рузвельта от 6 сентября 1939 года разъяснял: «Мы не допустим смятения, распущенности и безразличия, которые были в стране двадцать лет назад. Мы открыли много новых отделений. ФБР по всей стране. Наши сотрудники хорошо подготовлены… Ваше правительство просит сотрудничать с ним. Передавайте информацию ближайшему местному представителю ФБР» [364]. Отпор проискам фашистов в США законопослушный американец должен был полностью передоверить ФБР! То был эффективный путь канализации антифашистских настроений в рамках американской государственности. Тайная полиция тем самым признавалась единоличным держателем антифашистского потенциала в стране.
В 1940 году без большой шумихи принимается закон Смита, а в 1941 году также без громких комментариев закон Вуриса. Оба закона были направлены против «подрывной деятельности», имевшей в виду «свержение силой» системы правления в США. Как отмечал виднейший американский юрист З. Чафи, закон Смита – «самое крутое ограничение свободы слова в США в мирное время» [365]. Законодательство открывало широкий простор для произвола в чисто классовых целях, маскируя его ссылками на необходимость защиты демократии.
Летом 1940 года министр юстиции Джэксон в специальном юридическом журнале указал на опасность введения понятия «подрывная деятельность», ибо, по его словам, «не существует точных критериев для определения состава преступления «подрывная деятельность», как, например, для убийства или поджога. Деятельность в интересах рабочих или нуждающихся в помощи может рассматриваться как «подрывная» лицами, чьи имущественные интересы при этом страдают. Стоящие у власти могут считать «подрывной» деятельность, направленную на смену администрации» [366]. Послевоенная история США, когда руководителей Компартии США осуждали и бросали в тюрьму по закону Смита, полностью подтвердила справедливость этого анализа.
В том же 1940 году министерство юстиции получило категорическое указание президента: «Собирать информацию всеми способами подслушивания (телефонных) разговоров или других средств связи лиц, подозреваемых в подрывной деятельности» [367]. Приказы Франклина Д. Рузвельта имели в своем основании чрезвычайные обстоятельства войны, однако они раз и навсегда были приняты к исполнению ФБР не как персонально исходящие от Рузвельта, а как указание Белого дома независимо оттого, кто занимал его. В то же время ссылки на Рузвельта, крупнейшего государственного деятеля США, освящали отвратительную практику ФБР после войны.
Тенденция эта, уже намеченная в официальной истории ведомства Э. Гувера в самом начале пятидесятых годов [368], во всевозрастающей степени пронизывает даже академические сочинения. Профессор Д. Варне, автор одной из лучших биографий Рузвельта, напоминает: президент был инициатором заключения в концентрационные лагеря на время войны всех американцев японского происхождения – 112 тысяч человек. Все они, включая женщин и детей, содержались в нечеловеческих условиях, подвергаясь издевательствам и унижениям со стороны охраны. В начале 1945 года 5766 американцев японского происхождения, находившихся в одном из лагерей, демонстративно отказались от гражданства США.
Причем, как это выяснилось спустя примерно 40 лет, американская военно-морская разведка тогда отлично знала – эти японцы не представляли никакой угрозы «безопасности» США. Командор К. Рингл, отвечавший за безопасность тихоокеанского побережья, докладывал об этом прямо Рузвельту. Докладывал не с потолка, а на основании многих данных, в том числе взлома и проникновения в японское консульство в Лос-Анджелесе еще до начала войны. Когда после Пирл-Харбора развернулась истерическая кампания против лиц этого происхождения, военно-морская разведка обратилась к президенту с просьбой выступить с заявлением от себя или кого-либо из членов правительства о том, что США верят в лояльность этих людей. Среди обоснований в одном из документов от 19 декабря 1941 года указывалось: «Уже пять американцев японского происхождения покончили с собой в Лос-Анджелесе, так как не могли вынести подозрений в своей нелояльности».
Белый дом остался глухим к сообщениям даже тех, кто по долгу службы знал истинное положение. Не тронули правительство и указания на то, что эта политика омрачит представление о США в мире как о «великой демократии». В другом служебном документе было сказано: «Мы обращаемся с японцами так, как Гитлер обращается с евреями». Сын покойного командора Ригла в 1981 году в большой статье об этом эпизоде сухо откомментировал: «Подлежал высылке как враг общества любой имевший 1/16 японской крови. В нацистской Германии нужно было иметь в два, раза больше еврейской крови, чтобы подпасть под эту категорию» [369].
Рузвельт носился с планом заключения в концентрационные лагеря и американцев немецкого происхождения, но их оказалось слишком много – 600 тысяч. Пришлось оставить идею. «Рузвельт, – замечает Варне, – не очень заботился о гражданских правах. Как Джефферсон, в молодые годы он стоял за гражданские свободы вообще, но легко делал исключение… Однажды Эдгар Гувер признался в присутствии министра юстиции, что агент ФБР был пойман в момент установки подслушивающего устройства к телефону левого лидера профсоюза Гарри Бриджеса. Рузвельт покатился со смеху, похлопал Гувера по спине и весело воскликнул: «Ей-богу, Эдгар, тебя впервые поймали со спущенными штанами» [370].
Рецензируя академический труд Д. Леша «Рузвельт и Черчилль. 1939 – 1941 гг.», увидевший свет в 1976 году, «Нью-Йорк таймс бук ревью» подчеркнул: «Мистера Леша, несмотря на его обоснованное восхищение Рузвельтом, тревожат некоторые аспекты его руководства. Использование президентской власти определенным образом, изворотливость, на которую он был способен… несомненно, служили добрым целям, но эти же методы могут послужить и злу. Леш цитирует высказывание сенатора Фулбрайта, относящееся к 1971 году: «Цели уступали место методам, закон подчинялся политике в напряженной действительной или мнимой обстановке… Изворотливость Ф. Рузвельта ради хорошего дела облегчила Л. Джонсону прибегать к той же изворотливости ради дурного дела» [371].
Когда Трумэну по вступлении на пост президента ФБР передало, как было принято, записи телефонных разговоров, в том числе близкого советника Рузвельта Т. Коркорана, Трумэн изумился – был записан разговор супруги Коркорана с парикмахером. «Мне плевать, сделает г-жа Коркоран прическу или нет. Что это за дрянь?» «Подслушано, – ответил сотрудник ФБР. «Прекратить! – рявкнул Трумэн. – Скажите там, в ФБР, что у меня нет времени на такое дерьмо» [372]. Но при Трумэне подслушивание отнюдь не было прекращено, «напротив, министр юстиции Т. Кларк в 1946 году получил „добро“ от Трумэна на проведение новой, расширенной программы в этом отношении» [373]. Споры эти несущественны, важно главное – система современного политического сыска ФБР была заложена в США в годы второй мировой войны и с тех пор никогда не демонтировалась.
В послевоенный мир ФБР вступило, вооруженное до зубов. В арсеналах тайной полиции хранились подробные досье и картотеки на лиц и организации, считавшиеся «подрывными» по критериям Гувера. Первое место среди них занимал «индекс безопасности», который велся с 1939 года, – список лиц, подлежавших заключению при введении чрезвычайного положения. Врагом № 1 ФБР признавало коммунистическое движение в США [374].
