Михаил Горбунов - К долинам, покоем объятым
И — последний удар, в самую глубину сознания… Массивные, прорезанные трещиной каменные ступени, и по ним — смутное очертание человеческой тени. По ее форме видно: человек метнулся от гибели, но таинственной силой термальной радиации был впечатан в камень, наподобие чудовищного негативного снимка, превратился в ничто, в свою тень, от которой до сих пор не может убежать, Один человек… А человечество? На него движется и беспредельно увеличенная угроза — уничтожение всего живого на земле. Возьмет ли верх разум или поглотит его злая отступническая мгла, и тогда останется ли на камнях испепеленной пустыни даже тень земной цивилизации?
На музейном стенде, обращающем нас в современность, аккуратно вычерчены три круга со сферически расходящимися, окрашенными в красный, оранжевый, желтый цвета зонами — схематическое изображение атомного взрыва, границ, разделяющих степени его убойного действия. Схема наложена на Москву, Нью-Йорк, Токио с эпицентрами приходящимися на самые сердцевины крупнейших городов. До каких же пределов распространится действие ядерного удара? По внешней стороне окружностей стоят: у Москвы — Пушкино, Очаково, Балашиха, у Нью-Йорка — Брексвилл, Арлингтон, Бруклин, у Токио — Мусасино, Ураяси, Окусава… «Материальное» выражение жертв: в Москве — 2,7, в Нью-Йорке — 2,5, в Токио — 4,8 миллиона человек.
Если верить помещенным под схемами сравнительным данным по вооружениям СССР и США (Япония не названа, представлена лишь страдательной стороной) — ракетам различной дальности действия, боевым кораблям, самолетам и другой военной технике, то при некоторой несбалансированности того или иного вида, подсказанной разностью доктрин и путей развития вооружений, все же прослеживаются относительные паритетные начала.
Но вот другие цифры — количество проведенных испытательных ядерных взрывов, тут пальму первенства твердо удерживают Соединенные Штаты… О, если бы, как тихий голос Сасаки Киоэ, эти вычерченные со школьным прилежанием схемы, этот совершенно внятный язык цифр могли проникнуть в глаза и уши еще не сошедшего со сцены милитаризма. Если бы в политических кругах Токио, тайно и явно завязанных в ядерной эпопее США, посмотрели бы трезво на вычисленную ими самими почти вдвое превосходящую московскую и нью-йоркскую цифру ожидаемых в случае атомного удара потерь среди жителей японской столицы. Казалось бы, чего проще! Именно эта болевая точка в центре глубоко гуманного, практического подхода Советского Союза к решению основной, не дающей покоя людям проблемы века — уничтожения ядерного оружия с тем, чтобы двухтысячное столетие озарило Землю и ее историю вселенской мирной тишиной. Люди больны памятью Хиросимы, больны вспучивающими атомные полигоны взрывами. Ядерное оружие изжило себя!
Но воистину: очевидное — невероятное. Американские стратеги понимают это изжитие по-своему. Еще в конце 60-х годов «отец» американской водородной бомбы Теллер утверждал, что «плато», на которое вышли к тому времени ядерные вооружения США, лишь узкой полосой отделяет их от нового подъема, что мир еще услышит о принципиально новых, недоступных человеческому воображению свершениях в этой области. Этот грузный, бровастый Теллер, жестоко обошедшийся в свое время с самим Оппенгеймером, решившим забыть о созданных под его научным руководством и сброшенных на Японию снарядах, покончить «со всем этим», ныне в США главный «оракул силы». Туман вокруг его слов рассеялся, да и не было секрета, что именно он выдвинул идею создания «ядерного зонтика», то есть того самого «звездного оружия», перед которым преклонил колени Белый дом.
А волна милитаризма все с большей силой бьет в берега Японии. Родившаяся под недоброй звездой американская программа «стратегической оборонной инициативы» отводит особую, «престижную» роль азиатско-тихоокеанскому региону, и в недрах Пентагона ничтоже сумняшеся именуют его «передовой линией фронта СОИ». Этот регион, словно в преддверии крупных стратегических операций, насыщается боевой техникой, аппаратурой, связью — теперь уже для подготовки «звездных войн».
Как в случае с Теллером, тайное становится явным; опережая официальный слог Вашингтона и Токио, совершенно раскрыл карты крупный оперативный чин высокопоставленной организации лоббистов СОИ, носящей лицемерно-патриотическое название — «Высотная граница», — Томас Мур. Вот его слова буквально: «Мы думаем о создании со временем двух совмещенных уровней обороны: американская СОИ была бы призвана обеспечить защиту от межконтинентальных ракет и в то же время существовали бы «региональные оборонные инициативы» в Европе, а также в Африке, на Среднем Востоке или в Тихом океане… Сочетание этих различных систем приведет к созданию настоящей мировой системы обороны». Иными словами — откроет возможности космических ударов по стране, отстоящей от США на тысячи миль, со всех четырех сторон света.
Давно Соединенные Штаты втягивали Японию, ее сильно развитый промышленный и научный потенциал в непостижимое предприятие, носящее очевидный агрессивный смысл. Наконец соглашение об участии японских фирм в американской программе СОИ подписано. Вопреки протесту десяти тысяч японских ученых, распознавших в звездной программе США неведомую доселе опасность, как когда-то американские ученые увидели всесветное зло в создании атомной бомбы, — их протест тоже остался гласом вопиющего в пустыне.
Это соглашение вливает новую кровь в милитаристские объятия двух стран. Мало того что оно как бы узаконивает, делает еще вольготнее присутствие мощной группировки вооруженных сил США в этом районе — почти полмиллиона человек личного состава, 200 кораблей, в числе которых авианосцы и подводные лодки с ядерным оружием на борту, свыше тысячи самолетов, — оно идет дальше в безумной игре ядерных амбиций. Да разве не ясно, что участив Японии в подготовке «звездных войн» — это политическая, губительная для нее Хиросима…
Музейная даль дымит миражами сегодняшнего дня, и тень человека на каменных ступенях приобретает слишком зловещий всеохватывающий смысл.
В долгие часы обратного полета, в неуходящем из иллюминаторов свечении как бы сопровождающего лайнер солнца, в тугом приглушенном журчании пожирающих пространство двигателей смутно державшийся в сознании многообразный и сложный мир Японии неуловимо делился надвое: овеществленное чудо экономического прогресса — невообразимое царство электроники, великолепие плывущих в неоне реклам автомобилей, стеклянная, почти хрустальная чистота витрин с выставленными на них дорогими, добротными товарами, и — растворенный в оглушающих ритмах быстротекущей жизни социальный и нравственный антагонизм. Есть американские военные базы на островах — и гневные манифестации протеста. Есть равнодушие живущих одним днем обывателей — и бледнолицый, одержимый верой юноша с портретом женщины, которую, прокравшись сквозь годы, настиг урановый тайфун Хиросимы…
Вечная диалектика борьбы.
Из толчеи впечатлений, из неразборчивого роя раздумий вырисовывалась почти апокрифическая мысль: что если бы хранящиеся в сейфах великих держав строжайше секретные бумаги с детально и обстоятельно разработанными планами гигантского ядерного противоборства, после которого по ставшей совершенно ясной аксиоме настанет конец света, — что если бы эти бумаги пустить на крохотные, по-детски простодушные журавлики, приносящие, как гласит японское поверье, счастье?
Когда-то же спасли гуси Рим.
Может быть, журавлики спасут Мир?
Взлетайте, белые птицы, растите, зеленые ивы, поднимайтесь, океанские шири. Заслоните живыми крылами, и нежной листвой, и гневной волной единственно данную в вечное благо земную обитель.
И ты, человек, в ком сокрыто биение доброй души, в ком взвивается пламень великого разума, отринь мировую гордыню, взгляни за пределы летящего времени — что гнездится на гребне грядущего века?
Как в утро творенья, развей по пустыням пещерную тьму привидений…
Засвети на земле негасимые зори согласья…
НЕЗАБВЕННЫ ОСТАНЕТЕСЬ
Записки из Карловых Вар
1Он проснулся и некоторое время лежал со смеженными веками — перед ним с удивительной четкостью стояло видение сна, от начала до конца.
Вот он идет в длинной белой одежде по залитой солнцем тропе средь созревшей ржи и потонувших в ней деревьев — яблонь и груш. Ветви их отягощены налитыми соком, источающими нежный аромат плодами; в шатрах крон непрестанно снуют птицы, и их пенье хрустальным перезвоном поднимается в голубое небо. Он слушает мелодию дня, улыбается небу и солнцу, но вот опускает взгляд к тропе и вдруг видит белое-белое, крупное, как жемчужина, зерно.
Тут же перед ним возникает старец — голова его седа, а глаза мудры, и в них нет робости перед тем, кого он встретил на полевой тропе.
