Том 10. Публицистика (86) - Алексей Николаевич Толстой
Из этого выходит: во-первых, что вы, писатели, всегда должны галлюцинировать, то есть научиться видеть то, что вы описываете. Чем отчетливее вы будете видеть призраки вашей фантазии, тем точнее и вернее будет язык вашего произведения.
Это путь к созданию алмазного языка. Это язык фольклора нашего народа, это язык зрячих, видящих и полнокровно чувствующих.
И во-вторых. Народный язык, алмазный язык всегда рассказывает о жесте полнокровного движения, максимального движения, отчетливого движения. Искусство не терпит приблизительности, неясности, недоговоренности. И это в особенности приложимо к нашему советскому искусству, социалистическому реализму.
Язык создается для каждого данного мгновения, в котором типичный человек в типичной обстановке испытывает максимальное напряжение чувств и производит жест, движение (пускай только угадываемое), которое выражается в ритмике той или иной фразы.
Таким образом язык восходит к глубоким социальным основам жизни.
Как услышать этот язык? Его нужно увидеть. Это закон для писателя – создавать произведения путем внутреннего видения тех предметностей, которые он описывает.
Стало быть, нужно в себе выработать это видение. Стало быть, нужно над собой работать в этом отношении.
Как работать? Наблюдать окружающую жизнь, общаться с людьми, думать, читать и познавать. И самому, с максимальным напряжением, участвовать в строении жизни. Вообще говоря, хлопот у писателя полон рот. Писать – нелегкая вещь.
Нужно приучать себя к наблюдению. Полюбить это дело. Наблюдать – всегда, все время, делать обобщения, угадывать прошлое и настоящее человека по жесту, по фразе. И т. д…
Так у художника, у писателя постепенно накапливаются впечатления, и в какой-то момент какая-то встреча дает толчок его уверенности, его дерзости – схватить воображением тип. Если вы спросите, почему же ты думаешь, что это именно и есть тип нашей эпохи? – он ответит: потому что я уверен в этом, потому что я испытываю глубокое художественное волнение. И, ответив так, он будет прав.
Каким образом люди далекой эпохи получились у меня живыми? Я думаю, если бы я родился в городе, а не в деревне, не знал бы с детства тысячи вещей, – эту зимнюю вьюгу в степях, в заброшенных деревнях, святки, избы, гаданья, сказки, лучину, овины, которые особым образом пахнут, я, наверное, не мог бы так описать старую Москву. Картины старой Москвы звучали во мне глубокими детскими воспоминаниями. И отсюда появлялось ощущение эпохи, ее вещественность.
Этих людей, эти типы я потом проверял по историческим документам. Документы давали мне развитие романа, но вкусовое, зрительное восприятие, идущее от глубоких детских впечатлений, те тонкие, едва уловимые вещи, о которых трудно рассказать, – давали вещественность тому, что я описывал. Национальное искусство – именно в этом, в запахах родной земли, в родном языке, в котором слова как бы имеют двойной художественный смысл, – и сегодняшний, и тот, впитанный с детских лет, эмоциональный, – в словах, которые на вкус, на взгляд и на запах – родные. Они-то и рождают подлинное искусство.
«Кобзарь»*
Еще не поступил в продажу «Кобзарь» Шевченко в новых переводах, а в Гослитиздате имеются уже требования на шестьсот тысяч экземпляров книги.
Так народ отвечает своему поэту на скромную просьбу:
…И меня в семье великой,
В семьей вольной, новой,
Не забудьте, помяните
Добрым, тихим словом.
Творения великого поэта – это мир высоких чувств и возвышенных мыслей. Прочесть его книгу – значит вместе с ним окинуть взором жизнь для нового познания. Так Вергилий ведет Данте по кругам ада и рая.
«Кобзарь» переводится на все языки. За рубежом вокруг Шевченко загорается политическая борьба. Над «Кобзарем» склоняются юные и седые головы, – по всей Великороссии, и на Украине, и в близкой Белоруссии, и на горах Кавказа, и в кишлаках Средней Азии, и на сторожевых вышках Дальнего Востока, и в лесах Севера. Всем родна и близка, как своя душа, как душа народа, книга гневной скорби и призраков мщения, и горьких дум, и любовных песен о родной земле, книга пламенной любви к человеку.
Любовь к человеку! Буржуазно-фашистский мир гогочет сегодня над этим, как они выражаются, «слюняво-интеллигентским старомодным понятием». Еще бы! Для организации в мировом масштабе грабежа и вырезывания целых народов, для утверждения новых заповедей, данных буржуазному миру его повелителем – черным интернационалом крупного капитала: «провоцируй, предавай, насилуй», – любовь к человеку никуда не годится.
Мы в Советском Союзе любовь к человеку, к человечеству, к его величавому пути в необъятно сверкающее, как звездное небо, как миллионы солнц, разумное будущее поставили в основу нашего рабочего, гордого, умного ленинско-сталинского строительства коммунизма.
Гуманизм коммунистического общества – та единственная среда, в которой человечество может совершить свой путь через сотни тысяч веков, – путь свободы, разума и всеобщего растущего счастья.
Гуманизм, ощутимый как будущая жизненная реальность, был руководящей идеей – страстью Шевченко. Вот почему «Кобзарь» нам близок в наши дни; это – инструментованная слезами и горем, гневом, надеждой и горячей верой книга о революции.
Юбилей великого украинского и мирового поэта совпадает с XVIII съездом партии большевиков, где ставятся конкретные вопросы перехода к коммунистическому обществу и обороны его. Юбилей Шевченко совпадает также с днями величайшего позора капиталистической Европы, где черный интернационал повелел двум могущественным буржуазным державам предать испанский народ палачам для избиения, умерщвления, разграбления и рабства.
И по всей нашей стране, как медные трубы, с особенной силой и свежестью звенят жаркие и певучие стихи Тараса Шевченко о счастливом небе прекрасной Украины, о родной земле, о любви к человеку, – звенят и зовут на борьбу.
[М. Е. Салтыков Щедрин]*
В кругу мировых литератур девятнадцатого века русская классическая литература занимает главенствующее место. В свое время было принято удивляться тому, что именно в стране наиболее отсталой и почти сплошь неграмотной искусство приняло размеры столь совершенные и глубокие. Это обстоятельство относили за счет особой будто бы мечтательности русских. И настолько эта наша особая «мечтательность» вкоренилась в европейские умы, что на ней, до недавнего времени, некоторые правительства строили стратегические планы легкого завоевания России.
Истинные причины создания в России великой литературы – в том, что она гораздо более, чем в Западной
