Константин Симонов - Разные дни войны. Дневник писателя, т.2. 1942-1945 годы
Вопреки предсказанию Рюмкина нас с Вишневским потом еще много раз снимали вместе. Снимал и Рюмкин. Но это все были уже писательские заседания, где мы то и дело оказывались через одного или рядом. Тот случайный снимок на Выборгском шоссе, по правде говоря, куда дороже.
Вишневский вернулся к своей вновь заработавшей рации, а я, проехав по шоссе, свернул на объезд и, оставив там машину, прошел еще чуть дальше, где саперы делали другой, более основательный объезд вместо этого, временного. За эти десять дней я много раз сталкивался с результатами работы саперов, а с самими саперами так ни разу толком и не удалось поговорить. Попросив разрешения у саперного капитана отвлечь двоих из его солдат от работы, я начал разговор с ними прямо тут же, стоя, положив блокнот на планшетку.
Поговорили мы всего две или три минуты. Выемку, через которую саперы делали улучшенный объезд, накрыли артиллерийским огнем финны. Налет был короткий, всего несколько снарядов, но какой-то очень уж неожиданный и поэтому убойный. Когда, перележав его, я поднялся на ноги, в выемке лежали убитые и раненые. Прямым попаданием разнесло в щепы грузовик с саперным имуществом, стоявший в самой выемке.
Один из двух саперов, с которыми я разговаривал, лежал в нескольких шагах убитый, и при этом так убитый, что лучше не глядеть в ту сторону, где он лежал. Второй, легший на землю рядом со мной, вместе со мной поднялся и стоял бледный, не отходя от меня, может быть, ожидая, не буду ли я спрашивать у него и дальше. Но спрашивать дальше у меня не хватило духу, и я пошел обратно к своему оставленному на первом объезде «виллису».
Через час или полтора после этого я был уже на улицах взятого Выборга. Он горел. Недалеко от въезда в город на углу большой улицы полыхал писчебумажный магазин. Не то в него попал снаряд, не то его рванули минами сами финны, но в памяти явственно остались расшвырянные по улице взрывом кипы бумаги и картонные папки.
Глава двадцатая
По сей день не могу простить себе, что тогда, в сорок четвертом году, вернувшись с Карельского перешейка, не поехал сразу же снова на фронт, как только началось наше наступление в Белоруссии. Оглядываясь сейчас на войну, на все ее четыре года, хорошо понимаю, как много оказалось пропущенного мною. Но по отношению к Белорусской операции осталось особенно острое чувство недовольства собой. Может быть, еще и потому, что операция началась под Оршей, Могилевом, Бобруйском, Борисовом, как раз в тех, на всю жизнь памятных местах, где для меня начиналась война.
До сих пор не понимаю себя – как мог именно тогда, в разгар событий, просидеть целый месяц в Москве над пьесой?
Внешне вроде бы все было по закону: после нескольких поездок на фронт и десятка корреспонденции в газете сел за еще одну военную пьесу, которая, как тогда считалось, до зарезу нужна была театрам. И все-таки до сих пор стыдно, что пробыл это время в Москве. А когда много лет спустя писал в романе о нашем наступлении на Могилев, которого так и не видел своими глазами, сколько раз думал – пропади она пропадом, эта тогдашняя пьеса!
За пьесой «Так и будет» я сидел каждый день с утра до вечера, торопился быстрей ее кончить и в двадцатых числах июля, сдав пьесу в театр, на следующий день уехал на Первый Белорусский фронт. Попал на него, помнится, на третий день после взятия Люблина и поехал в войска 69-й армии генерала Колпакчи, которая выходила к Висле южнее Варшавы и захватила один из первых плацдармов на западном берегу реки.
Пробыл я там недолго, два или три дня, побывал за Вислой на плацдарме и, собрав материал для первой корреспонденции, вернулся в Люблин. Думал, написав корреспонденцию, сразу же переправить ее оттуда в Москву, а самому вернуться на Вислу.
Однако на деле вышло по-другому. Зайдя вместе с другими корреспондентами к коменданту Люблина, я услышал, что в нескольких километрах от города есть какой-то секретный лагерь смерти, и первые собранные о нем сведения носят почти неправдоподобный характер.
Хочу исправить здесь ошибку, которую сделал в одной из своих послевоенных книжек, написав там, что попал в лагерь на следующий день после освобождения Люблина. На самом деле это было на следующий день после того, как я вернулся в Люблин из 69-й армии.
Мы поехали в лагерь прямо от коменданта. «Секретный лагерь смерти» оказался тем самым Майданеком, где эсэсовцы уничтожили, по максимальным подсчетам, больше двух, а по минимальным – больше миллиона людей и об ужасах которого с тех пор написаны тысячи статей и сотни книг.
Первой статьей об этом лагере оказалась моя. То, что я увидел и услышал там в первые же часы своего пребывания, выбило у меня из памяти все, что в ней было до этого. Материал, собранный во время поездки на Вислу, так и остался неиспользованным для корреспонденции. Я забыл все остальное и несколько дней просидел в Майданеке, по еще не остывшим следам узнавая страшные подробности лагерного быта, разговаривая с оставшимися в живых бывшими заключенными и с пойманными охранниками, и добросовестно, так что к вечеру не слушалась рука, как протоколист, записывал все, что услышал и увидел.
Я увидел своими глазами газовые камеры, печи крематория с остатками недожженных трупов, сарай с обувью, оставшейся после убитых, виселицы, банки с кристаллами газа «циклон», канцелярии, заваленные паспортами сожженных в печах людей; работал по двадцать часов в сутки и постепенно за неделю привык, отупел. Но в первый день мне казалось, что я схожу с ума.
Как я уже сказал, о Майданеке с тех пор написано так много, что мне не хочется цитировать ни других, ни себя. Моя статья о Майданеке «Лагерь уничтожения» была длинным и подробным отчетом обо всем увиденном и печаталась в «Красной звезде» несколько дней подряд. Не хочу повторять того, что стало общеизвестным. Приведу лишь несколько страничек первоначальных блокнотных записей. Просто для того, чтобы прочитавшие их почувствовали, как, впервые вплотную вдруг столкнувшись со всем этим, можно было действительно рехнуться! Рука водила карандашом по бумаге, а ум все еще отказывался верить в реальность того, что записываю.
…Фернихтунгслагер – лагерь уничтожения…
Официально назывался – Люблинский концентрационный лагерь войск СС…
На первоначальной карте строительства было написано: «Лагерь Дахау № 2». Потом это название исчезло…
Первые две тысячи евреев из люблинского гетто пригнаны на строительство лагеря осенью сорок первого года…
Декабрь 41-го. Прибыло 700 поляков из Люблинского замка и 400 польских крестьян, не сдавших немцам налогов…
Апрель 42-го. Транспорт 12 тысяч человек из Словакии – евреи и политзаключенные.
Летом 42-го. Еще 18 тысяч из Словакии и Чехии.
Июль 42-го. 1500 поляков, обвиненных в партизанских действиях.
Август 42-го. Большая партия политзаключенных из Германии.
Декабрь 42-го. Из Освенцима, под Краковом, привезено несколько тысяч евреев и греков.
17 января 43-го. 1900 поляков, из них 400 женщин из Варшавы.
2 февраля 43-го. 950 поляков из Львова.
4 февраля 43-го. 4 тысячи поляков и украинцев из Тарнополя.
Май 43-го. Прибыло 60 тысяч из варшавского гетто.
Лето и осень 43-го. Транспорты, каждый не меньше тысячи человек, интервал – два-три дня, из германских лагерей – Заксенхаузен, Дахау, Флёссенбург, Бухенвальд…
…Канцелярия лагеря. Пол завален документами убитых всех национальностей. Выписываю документы, найденные за десять минут, – время заметил по часам.
Паспорт – Дусевич Софья Яковлевна. Село Константиновка Киевской области, украинка, 1917 г. р.
Документ со штампом «Републик Франсез» – Эжен Дюраме, француз, металлист, родился в Гавре 22.IX.1888.
Рало Жунич, мусульманского вероисповедания, свидетельство выдано в 1937 году народной школой Баня-Лука.
Какой-то китайский документ с фотографией и иероглифами которых не могу прочесть.
Хорватский паспорт – Етерановнч, родился в Загребе, получил паспорт 2 января 41-го года.
Якоб Боргардт – родился в Роттердаме 10 ноября 1918 года.
Эдуард Альфред Сака – родился в Милане, Виа Плимо, дом № 29, в 1914 году, рост 175, телосложение плотное, особых примет нет.
Саваранти – грек с острова Крит, удостоверение № 8544.
Паспорт – Фердинанд Лотманн, инженер из Берлина, родился 19 августа 1872 года.
Рабочая книжка со штампом «Генерал-гувернемент» выдана Зигмунду Ремаку, поляк, рабочий, родился 20 марта 1924 года, Краков.
Все это – за десять минут. На полу одной комнаты – бумажный могильный холм всей Европы.
…Бараки охраны. Аккуратные палисадники, кресла и скамейки, сбитые из березовых жердей.
Зольдатенхейм – небольшой барак, публичный дом для охраны. Женщины только из заключенных. При обнаружении беременности уничтожались.
…Дезинфекционная камера, в которой газовали «циклоном». Пол, потолок, стены – бетон. Квадратная, 6 на 6 метров, 2 метра в высоту. Стальная герметическая дверь, единственная. Кроме нее, три отверстия: два для труб, одно – глазок. В глазке толстое стекло, забранное стальной решеткой. Соседняя малая бетонная камера, из нее через глазок видна внутренность первой. На полу камеры круглые, герметически закупоренные банки с надписью «циклон», под ней «Для специального использования в восточных областях».
