Андрей Платонов - Том 8. Фабрика литературы
«Вы великий человек», — говорит впоследствии мать выздоровевшего ребенка Эрнсту. И автор серьезно рекомендует читателю этого Эрнста в качестве «великого, как и всякий трудящийся нашей страны», человека. Далее мать благодарит летчика Шебалина. «Лицо ее поразило Шебалина бледностью и радостной красотой» — и так далее.
Рассказы «Потерянный день», «Поводырь» и «Кофейная гавань» написаны в той же манере мнимой беллетристики; поэтому суждение о них поведет нас к однообразию.
Настоящим художественным произведением в книге является «Вторая родина», рассказ о Мещерском крае. Это и есть собственная страна писателя, открытая им для себя и для нас и открывающая нам Паустовского как истинного художника. В этом рассказе есть простое течение природы, воссозданное Паустовским с такой воодушевляющей прелестью, которая лишь изредка удается художникам слова.
В доказательство художественной силы Паустовского, проявленной в рассказе «Вторая родина», мы приведем несколько строк из этого рассказа. «Оба они (петух и корова) дряхлые старики, и, как всем старикам, им по ночам не спится и приходят в голову печальные мысли. Петух хрипло поет всю ночь безо времени, не соблюдая петушиных часов. После каждого крика он долго прислушивается, не отзовутся ли соседские петухи. Но вокруг спят черные леса, спит вода в озерах, и ни один петух не откликается даже за краем этой темной земли. Только сова бесшумно пролетит над крышей да в озере спросонок ударит щука. Петух прислушивается к лесному безмолвию, моргает красными глазами и снова кричит, призывно и оглушительно, и в горле у него после каждого крика что-то долго ворчит и затихает. Корова тяжело стонет всю ночь, и в ее шумных вздохах ясно слышны слова: „Ох, боже мой, боже мой!“»
И далее — в глубине рассказа: «Странный свет — неяркий и неподвижный — был непохож на солнечный. Это светили осенние листья».
Превосходен эпизод, где описывается заяц, помогший охотнику спастись от гибели в лесном пожаре, и как этот человек, потрясенный поведением зайца, перестал быть охотником и продал ружье.
И много есть еще чего другого превосходного в этом рассказе Паустовского. Поэтому нам кажется, что в лице Паустовского мы имеем художника «неодушевленной» природы, и он только начал испытывать свою силу, и в будущем мы, возможно, явимся читателями его новых, еще более совершенных произведений, посвященных «великому лику космоса», склонившемуся к человечеству.
В том же случае, если Паустовский будет работать лишь в этом направлении, то, по нашему убеждению, писатель будет находиться, так сказать, лишь в предыстории своей творческой судьбы. Пред ним останется еще благодарная и трудная задача — изображение человека; этой задачи никто из писателей обойти не может, хотя каждый из них подходит к ней своим путем: центр литературного дела всегда будет заключаться в существе человека, а не возле него. А в отношении А. С. Грина, Джозефа Конрада и других старших по возрасту литературных братьев Паустовского можно дать лишь один искренний совет — положительно и скоро их забыть.
«Неодетая весна» М. Пришвина
[текст отсутствует]
Ванда Василевская
Почти в середине Европы еще не так давно находилась страна — не очень большая по территории, но значительная по своей исторической трагической судьбе, где все противоречия капиталистического мира, особенно противоречия его последних десятилетий, существовали в своем наихудшем, наиболее невыносимом для трудящегося человека виде, смертельно опасном для всего народа. Эта страна — Польша.
Мы далеки от того, чтобы утверждать, что положение рабочего и крестьянина в другом районе капиталистического мира было лучше — особенно в последние годы — чем в Польше, но разница все же была, и эта разница явилась результатом исторического своеобразия Польши, в смысле ее положения и развития среди других стран Европы.
В последние два десятилетия это своеобразие Польши еще более увеличилось, потому что Польша в это время занимала положение барьера, рубежа между страной социализма и странами империализма, — империализма последних лет, авантюристического, обезумевшего, идущего на собственную погибель в мировой войне.
В. Л. Василевская жила на рубеже капитализма и социализма. Этот рубеж есть не только пространственное понятие: в нем есть и экономическое, и политическое, и духовное содержание; именно в феодально-буржуазной Польше система эксплуатации существовала в своей наиболее вопиющей и трагической форме, обрекая народ на быстрое вымирание; именно там трудовой народ испытывал острое ощущение близости нового мира, Советского Союза, — он мог его видеть даже воочию, через границу.
В послесловии к роману «Пламя на болотах» В. Василевская пишет:
«Эту книгу — результат длительных и неоднократно повторявшихся странствий по рекам Полесья и Волыни — я закончила в мае 1939 года. Она также является плодом того сильнейшего протеста, который нарастал во мне, когда я наблюдала, как погибал с голоду, боролся, подымался и вновь падал украинский и белорусский крестьянин».
Погибал с голоду, боролся, подымался, вновь падал и снова боролся в прежней Польше не только украинский и белорусский крестьянин, но и польский, как это доказано в других романах Василевской — «Земля в ярме» и «Родина».
Будущее для рабочего и крестьянина капиталистической страны отделено от них в некоторых случаях лишь пространством. Крестьянин Иван, один из героев романа «Пламя на болотах», перед своей гибелью в болотной пучине уже видел страну, куда он шел за жизнью от смерти.
«Далеко-далеко разлеглась равнина, и чем яснее светлел день, тем больше ширилась она, необъятная для взгляда, порождавшая тоску. Во все стороны простиралось болото, недоступное для человеческих ног, и казалось, что оно без конца и края. А между тем, позади проходила граница, и было все, от чего Иван убегал. И где-то здесь, совсем близко, была неизвестная страна, о которой рассказывал когда-то Петр Иванчук, страна, где мужик был человеком, а не затравленным зверем… Иван сомкнул усталые веки».
Иван уже умирал.
Василевская находит точные слова для изображения предсмертного состояния человека. Лишь тот, кто обладает очень большим талантом или сам близко ощущал смерть, способен написать такие слова про погибающего Ивана:
«Перед ним проходили человеческие лица и оставляли его равнодушным, не дрогнуло ни разу сердце; сдавленное непереносимой тяжестью… уплывала жизнь, и он не знал, чья это в сущности жизнь — чужая, какого-то незнакомого мужика, или его, Ивана. Что это была за жизнь? Как шла, какими путями?»
Равнодушие, завладевающее сердцем человека перед его смертью, есть вид особого защитного милосердия, чтобы уменьшить горе его расставания с жизнью, людьми, природой. Это предсмертное равнодушие Ивана есть открытие Василевской — открытие столь точное, словно смерть пережил сам автор. Но одна психическая или физиологическая картина смерти человека, сколь бы она ни была объективно правдива и художественно совершенна, не есть полное дело искусства. Иван умирает не от того, что он завершил свою человеческую жизнь, а потому что жить ему на родной земле стало невозможно. И поэтому его посещает мысль: он ли это жил на свете, или это была жизнь чужая, какого-то незнакомого мужика? Действительность была столь невыносима, она так долго и непрерывно мучила человека, что ему кажется, что всего пережитого не существовало и не могло существовать, — настолько все было страшно, неестественно и мучительно. «Это жил не я», — думает перед кончиной замученный человек, вспоминая свою минувшую жизнь, и эта мысль доставляет ему утешение.
Безработный Юзеф Сикорский (повесть «Облик дня»), приговоренный к повешению, не желает просить о помиловании и не понимает, зачем ему нужно помилование.
«Неужели они думают, что он стосковался по своей лачуге без окон, без печи и дверей, по неистовому крику вечно голодного ребенка, по своим дням нищего и преступника — и захочет возвратиться к ним хотя бы много лет спустя? Что ему так дорога его жизнь, беспросветная, безрадостная, затравленная жизнь? Нет. Он устал. Он уже за пределами всего, что можно перенести… Глазам уже не надо будет смотреть, ушам — слушать, усталым ногам — ходить».
Но смерть не есть решение вопроса о жизни — смерть есть только крайний, последний способ самозащиты жизни от нестерпимой муки; решение вопроса — в определении причины страданий и гибели, в борьбе с эксплуататорами, захватившими все средства труда и существования, и в победе над ними.
«С корнем, до самого основания без остатка…» — говорит про себя революционер Анатоль, выходя из зала суда после осуждения Юзефа.
Основная, главная и единственная идея творчества Василевской во всех ее вышедших книгах заключается в изображении борьбы народа — рабочих, крестьян и батраков — со своими угнетателями и в помощи этой борьбе, в подсказывании трудящимся, что им надо делать дальше, чтобы победить. Творчество писательницы всецело подчинено задаче помощи обездоленным и побежденным, ради их победы, и отсюда все свойства ее творчества.
