Александр Крон - Бессонница
Осторожный стук в дверь. Встаю, чтоб отпереть, и отступаю — Бета.
— Ты спал? — спрашивает она. — Извини.
В темноте я не вижу ее лица, но по голосу чувствую, как она напряжена. Раздается очередной вопль, и Бета больно хватает меня за руку.
— Господи… Что это?
— Чепуха, — бормочу я. — Драга.
— Драга, — тупо повторяет она. — Что такое драга?
— Машина.
— Какая машина? А впрочем, что мне за дело… Кажется, ей суждено меня доконать. Можно, я посижу у тебя?
— Конечно. Свет зажечь?
— Не надо. Слушай, зачем эти щели под потолком?
— Для тепла, наверно. Чтоб не ставить лишних печей. Ты спала?
— Пыталась. Господи, опять… — Новый вопль заставляет ее вздрогнуть. Будь она проклята, эта драга. В том, как она воет, есть что-то человеческое. И ужасно злобное.
— Пустяки, — бормочу я. — Старая привычка очеловечивать все — силы природы, животных, а теперь вот даже машины… Вспомни свои вакуумные насосы, они выли пострашнее.
— Сказал тоже. Они были ручные, как котята.
В голосе уже улыбка.
— Знаешь что, — говорю я. — Ложись на мою койку. А я посижу на табуретке.
— Зачем? Здесь хватит места на двоих.
На секунду меня посещает подлая мужская мысль: что это? Но я тут же стряхиваю ее, как гусеницу. Провожаю Бету до кровати, укладываю и укрываю. Затем ложусь рядом поверх одеяла и вытягиваюсь. Какое-то время мы лежим молча. Бета понемногу успокаивается. Она еще вздрагивает, когда доносится очередной вопль, но уже овладела собой. И ко мне тоже приходит покой.
— Тебе удобно? — спрашиваю я.
— Вполне. А тебе?
— Могу еще подвинуться.
— Свалишься. И наделаешь шуму. — Я слышу в ее голосе смешок, и это меня радует.
Затем мы долго шепчемся.
— Правда, он очень изменился?
— Кто? Илья?
— Алексей. Он всегда был мне мил, но все-таки мы в Институте как-то не принимали его всерьез. И жена его тоже прелесть. И Владимир Степаныч… Володька! — По тому, как она втягивает в себя воздух, я угадываю гримасу. Паша бывал резок, даже груб, я терпеть не могла, когда он кричал на Сергея Николаевича, но вот этого… этого бы он никогда себе не позволил. Ни с кем. Правда, Олег?
— Правда.
— Мне вдруг стал так противен Вдовин, что захотелось сразу уехать. Понимаешь, не дожидаясь встречи. Но это было бы уж очень глупо. И тебя я очень прошу — не поддаваться эмоциям. Смотри на вашу встречу как на чисто поставленный эксперимент.
— Постараюсь.
Все это с паузами. Дракон, то бишь драга, через правильные промежутки взвывает, но уже потише и не так угрожающе. То ли он присмирел, то ли мы притерпелись. Мы не спим, но отдыхаем. Я горд тем, что Бета спокойно дышит рядом, и сам совершенно спокоен.
— Как хорошо, — неожиданно говорит Бета. — Как хорошо, что есть хоть один человек, которому я могу абсолютно довериться. — Она слегка похлопывает меня по руке в знак того, что я и есть тот самый человек.
— Абсолютно? Не советую. Абсолютно я даже себе не доверяю.
— Это ты серьезно?
— Абсолютно.
— Ладно, учту. — И вдруг фыркает. — Хороши бы мы были, если б сейчас появился Вдовин.
Я тоже хмыкаю, хотя, если вдуматься, это было бы совсем не смешно. Оправдаться невозможно, да мы и не стали бы.
По законам водевиля после слов Беты самое время появиться Вдовину. Он и появляется, только не сразу, а минут через десять. За эти минуты мы не произносим и десяти фраз. Бета уже собирается уходить к себе, когда снаружи раздается властный стук. Мы замираем. Стук повторяется, и по слабому отсвету на потолке я догадываюсь, что в сенях вспыхнул яркий свет. У нас еще есть время разойтись, но мы медлим. Есть надежда, что это вернулись студенты, в таком случае торопливо выпихивать Бету как-то неловко. Прислушиваюсь и убеждаюсь в тщетности надежды. Половицы скрипят под тяжелыми сапогами, это шаги хозяина. Шаги останавливаются около моей двери, и я скорее угадываю, чем слышу, как напрягается слабенький крючок из алюминиевой проволоки, обеспечивающий мой habeas corpus*. Положение откровенно водевильное, но с примесью гиньоля.
______________
* личная неприкосновенность (лат.).
— Он здесь?
— Кажется.
— Думаешь, спит?
— С дороги-то? Как убитый. Придется уж тебе потерпеть до утра… (Молодец Алешка, знал бы он, как он меня выручает!)
— Ты что же — знал, что они приезжают?
— Понятия не имел.
— А встречать ездил. (Пауза.) Что молчишь?
— Отвечаю только на прямые вопросы.
— Ездил?
— Встречать? Нет.
— Будто?
— А это уж дело твое.
— Что?
— Верить или не верить… Мыться будешь? Колонка теплая.
Шаги удаляются.
Алешка, конечно, молодец. Держится достойно. Но еще больший молодец Бета. Она еле сдерживает смех. Свет в сенях гаснет, и она бесшумно поднимается.
— Спасибо, милый. Спокойной ночи.
Пожелание искреннее, но заснуть не помогает. С полчаса я ворочаюсь, прислушиваясь к каждому шороху. Слышу, как уходит Вдовин, как шепчутся в сенях Алексей и Дуся. Затем все затихает. Дракон тоже совсем притих и только изредка жалобно вздыхает. За окошком, наполовину прикрытым зарослями вьюнка, угадывается рассвет.
Чтоб убить время, пытаюсь создать в уме рабочую модель взаимоотношений между Алешкой и Вдовиным. Данных у меня маловато, но, как известно, Кювье восстанавливал скелет бронтозавра по одной кости. Этой костью служит мне виденная вчера строящаяся автомобильная дорога. Недаром же Алексей обронил насчет нее многозначительную фразу. Сопоставляя ее с другими промелькнувшими в наших разговорах частностями, пытаюсь выстроить логическую лесенку. Итак…
Сделаем основное допущение: дорога угрожает целостности заповедника. Только что назначенный директором Вдовин достаточно умен, чтоб это понимать, и с присущей ему энергией сопротивляется напору заинтересованных организаций. На этом этапе они с Алексеем составляют единый фронт.
Следующий этап — проходит слух о переводе Института на территорию заповедника. Надо думать, Вдовин не хуже всех нас понимает бессмысленность этого переселения, но Вдовину оно на руку (гора идет к Магомету), он выжидает, колеблется, отношения с Алексеем становятся сложными и неискренними.
Последний этап — перед Вдовиным возникает перспектива возвращения в Институт. Он больше не заинтересован в переводе Института в заповедник и вообще в заповеднике. В момент, когда решается его собственная судьба, ему меньше всего хочется конфликтовать с местными властями, и если раньше он с полным убеждением называл антигосударственным всякое покушение на заповедную территорию, то теперь… Версии не откажешь в стройности. Но есть в ней слабое звено: я исхожу из неизменности характера Вдовина. Если это действительно так и прошедшие годы его ничему не научили, то наш приезд вряд ли имеет смысл.
Я пытаюсь также представить себе, как сложились отношения между Вдовиным и Ильей, но отступаю по причине полного отсутствия фактов, а без них бессильно даже самое смелое воображение.
Покончив с умственной гимнастикой, я встаю и, стараясь не шуметь, делаю зарядку. Затем натягиваю поверх пижамных брюк шерстяные, обуваюсь и крадучись выхожу из дома. Дом стоит на самой опушке леса, крыльцом к чаще, какие-то хозяйственные строения прячутся между деревьями. Огибаю дом и выхожу на поляну, вокруг которой подковой расположен поселок. Еще темно, но уже можно различить очертания домов. По сторонам трансформаторной будки стоят два почти одинаковых дома, одноэтажных, шестиоконных, с резными наличниками. Отличаются они главным образом расположением входов: левый, странноприимный, обращен лицом к лесу, правый, окруженный низеньким забором из штакетника, смотрит на поляну и имеет парадное крыльцо с навесом и вывеской. Это несомненно контора. Перед входом в контору традиционные стенды для стенгазет и диаграмм и совсем нетрадиционная деревянная скульптура, вырезанная из цельного бревна. Это сказочного вида старец с посохом. Подхожу поближе. Лицо у старца грубое, но на редкость выразительное, звероватое и дьявольски хитрое. Откуда сие? Не найдя ответа, выхожу за калитку и иду дальше, срезая поляну. Остальные домики поменьше и мало чем отличаются от деревенских изб. Нигде ни души. Прохожу вдоль плетней, на заостренных кольях стеклянные банки и целлофановые мешки, ворота приперты кое-как, сторожевых собак не видно. Дохожу до крайней избушки и вижу на врытой рядом с калиткой узенькой скамейке человеческую фигуру. Человек сидит в странной и неудобной позе, опираясь обеими руками на сиденье и задрав подбородок к посветлевшему небу, на котором еще догорают последние звезды. Подойдя вплотную, узнаю Илью. Он тоже меня узнает и воспринимает мое появление так же равнодушно, как в первую встречу. Разговор начинаю я.
— Ты здесь живешь?
Кивок и утвердительное мычание.
— Что не спишь?
— Так. Дышу.
Дышит он трудно. Впечатление такое, что он чем-то отравлен. Нетрудно догадаться чем.
