Колодец трёх рек. Москва приоткрывает вам тайны своих подземелий - Давыдов Даниил Сергеевич
Не позднее 1908 года был спущен Большой Самотёчный пруд, располагавшийся на месте современного Самотёчного бульвара, между Самотёчной улицей и Олимпийским проспектом. А Напрудная и Неглинка спрятаны в кирпичные коллекторы, при проектировании которых учитывались и некоторые уже существующие к этому времени подземные стоки с прудов.
– А сейчас над нами что? – спросил я Владимира.
Тот почесал ребром ладони переносицу и зажмурил глаза, будто собирался чихнуть, затем резким движением опустил руку, словно сбрасывая с себя что-то ненужное, и громко сказал:
– Приближаемся к Садовому. Недавно прошли под театром «Уголок дедушки Дурова»! Помню, в театре серьёзные проблемы были из-за коллектора, в дождь подвалы подтапливало. Они там гидроизоляцию делали, надо зайти будет к ним, узнать, как дела. Ну что? – быстро осмотрел он отряд. – За мной!
Я замешкался, разглядывая уходившие вверх колодца скобы. Они были вмонтированы в кирпич двумя параллельными рядами, так, чтобы спускающимся было удобно ставить ноги. Отряд отдалялся всё дальше, и я, чтобы совсем не отстать, бросился его догонять. Теперь я шёл последним в веренице диггеров. Мы продвигались по полукруглому коллектору, иногда минуя боковые сухие подключки. Вдруг я увидел в одной из них что-то похожее на щупальца осьминога: желтоватые, мохнатые и медленно шевелящиеся.
– Ребята! – заорал я.
Отряд остановился, и я направил свой фонарик на шевелящееся нечто.
– Напугался? – засмеялся Балакин. – Это же корни дерева!
И правда! Из трубы свисали толстые, толщиной в руку, корни! На них налипли бумажки и обрывки пакетов, которые колебались из-за течения, и казалось, что двигаются сами корни. Я разглядывал это удивительное явление, так напугавшее меня. Но теперь уже было совсем не страшно. Подошёл Владимир:
– Между прочим, редкая в наше время гончарная труба! В начале XX века такие поставляли с завода огнеупорных глин. Использовали для канализации и отведения разных по степени загрязнённости вод. Вечный материал! Его не берёт ни химия, ни истирание потоком. Только изменение давления почвы может такую трубу расколоть. Видно, сверху асфальтировали дорожки, вот труба и лопнула много лет назад, а дерево этим воспользовалось.
Сунув руку куда-то в корни, Владимир вытащил обломок трубы и дал его мне. Тяжёлый материал напоминал кусок деревенской крынки или горшка, которые в детстве попадались на даче. На глянцевой поверхности виднелось овальное клеймо, оттиском отпечатавшееся в застывшем материале: «Г. Боровичи».
Вскоре послышался сильный шум воды. Коллектор стал неровным, а кирпич на дне сменили каменные блоки. Ребята остановились в какой-то комнатке, возле грубой, точно сделанной подмастерьем-неумёхой стены, перегородившей проход дальше. Я скользил на ногах, будто обутый в лыжи, а когда наконец доскользил до комнатки, увидел водопад. Ударяясь о глухую перегородку, поток поворачивал влево и сбегал по бетонному пандусу.
– Обеспечить спуск! – скомандовал командир.
Балакин размотал верёвку и сбросил один конец на дно пандуса. Другой он закинул себе через плечо и со стороны спины пропустил между ногами.
– Давай, ты первый! – посмотрел он на меня. – Ко мне лицом, вниз спиной, пошёл!
Я взялся обеими руками за верёвку и стал спускаться. Водопад, вопреки моим ожиданиям, оказался совсем не скользкий. Через несколько секунд я уже был внизу и встал, ожидая остальных диггеров. Быстро сбегавший поток поднимал ветер. Диггеры спускались один за другим. Когда наверху остался только Костя, он продел верёвку через металлическую проушину в потолке, сложил вдвое, спустился сам и, потянув за один конец, вытащил её на себя.
Мы оказались в широком прямоугольном коллекторе, уходившем в обе стороны в подземную бесконечность. Он был таким огромным, что по нему, наверное, можно было бы проехать на грузовике. С одного края был устроен тротуарчик.
– Вот он, дублер Напрудной проходит, – небрежно махнул Маклаков против течения. Затем остановился посреди этой подземной улицы и, театрально раскинув руки, произнёс: – Идём через тьму прошлого к посредственности настоящего, освещая в сумраке небытия корни истории. Мы сейчас в новом канале, который проложен от Театральной площади до Садового кольца. Над нами проезжая часть Цветного бульвара. В обратную сторону современный коллектор уходит под Олимпийский проспект. Из-под Трубной площади мы вновь сможем вернуться в старое русло.
По тротуару идти было гораздо удобнее. Неглинка бежала внизу и была совсем мелкой, растекаясь по ровному широкому лотку. Иногда мы обходили лесенки, увешанные какими-то ленточками под потолок.
– А что это на лесенках? – спросил я главного диггера.
– Да мусор же! Мусор, который покидали перед дождем мимо урн. Любой фантик, бумажка, пакетик смывается дождевым потоком в решётку ливнеприемника, а затем по таким вот подключкам, – показал он на одну из многочисленных труб, подходящих к коллектору, – всё попадает сюда. Но самое главное, что Неглинка, да и вообще большинство рек Москвы, имеет прямой водовыпуск в Москву-реку. То есть все эти тонны бытовых отходов так или иначе оказываются в главной столичной артерии.
Я с недоверием посмотрел на высокую лесенку, наверху которой застряла пачка из-под сигарет. Проследив за моим взглядом, Владимир продолжил:
– Да. И туда тоже мусор повесила вода. Представь, что тут в дождь делается! Не имело бы смысла строить коллектор такого диаметра, если бы он никогда не заполнялся. При проектировании системы дождевого водоотведения рассчитывается средний объём стока, поступающего с поверхности. Конечно, не в каждый дождь такие каналы заполняются полностью, а только при чрезвычайно сильных ливнях. Но не так страшен сам по себе подъём уровня, как увеличение скорости потока. Здесь – как в горной речке. Вроде бы бежит под землей маленький ручеёк, но, только на поверхности дождь, ручеёк мгновенно превращается в мощный подземный поток.
– То есть даже здесь находиться смертельно опасно?
– Сейчас нет. Перед тем как мы планируем спуск, мы получаем сводку прогноза погоды. Но в целом любое подземелье – это зона, нахождение в которой связано с повышенной опасностью. Только специалист, знакомый с особенностями техногенных подземных пространств, может заблаговременно её предусмотреть. С одной стороны, подземелье – это друг. Подземелья помогали выживать людям каменного века. Потом, устраивая подкопы под городские стены, воины брали города. А древние зодчие, в свою очередь, старались обустроить крепости так, чтобы сделать подкоп было невозможно! Сегодня мы пользуемся метро и благами цивилизации. Диггер – как охотник в тайге, как альпинист на Эвересте. Прямой опасности вроде бы нет, но любой неосторожный шаг может стоить жизни.
Иногда по коллектору разносился металлический грохот – это автомобили проезжали по крышкам колодцев. После плавного поворота мы очутились в зале. Вообще, под землёй трудно применять привычные понятия. Вот и этот зал в Неглинке был скорее общим пространством нового и старого коллекторов, соединённых разломом в стене. Шедший параллельно кирпичный участок в сторону центра перекрывала замуровка, зато в обратную сторону путь был открыт.
Мы шагнули туда вслед за Владимиром.
– Трубная площадь! – гремел в тоннеле его голос. – Где-то здесь, за стенками коллектора, фундаменты стены Белого города.
Бывавший в Москве читатель легко сможет вспомнить овраги и спуски на городских улицах. Сегодня некогда крутые, а порой и отвесные склоны спланированы и заасфальтированы, но, как правило, всё это русла спрятанных под землю речек. Виден такой овраг и на Трубной площади. Да и название площади тоже связано с Неглинкой. Тут под стеной крепости была устроена труба для протока речки. Иллюстрацией может послужить картина Аполлинария Васнецова «Лубяной торг на Трубе».
В правление Ивана Грозного Москва не сильно преображалась и совершенствовалась в архитектурном плане. А застройка велась, как бы мы сегодня сказали, точечно. Не отличился стремлением к благоустройству столицы и его сын, наследник престола Фёдор Иоаннович. По меткому замечанию профессора Стеллецкого – археолога, посвятившего более сорока лет своей жизни поискам знаменитой Либереи: «Для него не было большего удовольствия, чем „малиновый звон“, которым он упивался!» А Грозный и вовсе говорил про Фёдора, что тот больше похож на пономарского, чем на царского сына! Фёдор Иоаннович был человеком чрезвычайно набожным и мечтал больше о монастырской жизни, чем о руководстве государством.
