Долиной смертной тени - Алексей Ливанов
Ворочаясь на своём вполне удобном матрасе, я никак не мог найти себе удобное место, чтобы уснуть. То ли услышанное перед сном, то ли ожидание событий завтрашнего дня, то ли смена режима и температурного графика за последнюю пару дней не давали мне уснуть, я не знал. Возможно, что и всё это вместе взятое. Отдалённые завывания голодных шакалов, бродящих по округе в поисках чего-нибудь съедобного, иногда похожие на мяуканье, так раздражающие меня в самом начале моей командировки сюда, воспринимались уже как неотъемлемая часть моего обихода.
Завтра. Всё завтра. Спать.
Глава 7
/Борзый. В то же время/
В современной войне ты подохнешь как собака, без всякой на то причины.
© Эрнест Хемингуэй
«Русский этногенез, в отличие от этногенеза степняков, формировался очень трудно и больно. Гумилёв вывел такое понятие как пассионарий и пассионарность[11]. Русский — до сих пор не национальность, а прилагательное. Потому что те, кто его составил, вышли из множества племён, которые прежде воевали между собой: русь, поляне, древляне, кривичи, вятичи… et cetera, et cetera[12]. Я уже молчу про финно-угров: чудь, мерь и прочих. Русскими мы стали как исторический факт. После того как Золотая Орда надавала нам пиздюлей, поочерёдно разбив некогда сильные пассионарные княжества вольных условных русичей, на долгие триста лет обложив данью и наблюдая за междоусобицами за право на княжье старшинство и владение ярлыком, то есть правом собирать дань главному князю со всей Руси и самому отдавать её в Орду. Этим действием Золотая Орда сама себе устроила капкан. Тому, кто собирал денежку со всех, и прилипало к карману. Не всё отдавали в Орду, позволяя закраивать излишки себе, планируя рано или поздно восстать. Так Русь, обескровленная Чингиз-Ханом и Батыем, готовилась триста лет, приобретая броню, мечи, золото на предстоящую войну, отстраивая крепостные стены для будущих осад. И вот, как пишет сам Гумилёв, на поле Куликово пришли древляне, поляне, вятичи, кривичи, северяне и прочие. А дав пизды Мамаю, ушли с этого поля русскими. Дмитрий Донской объединил если не всех, то многих князей для этой битвы.
Шли годы, русские не проживали и ста лет без войны. Но вот, дожив до двадцать первого века, наша пассионарность упала под воздействием благ цивилизации и развратного Запада.
Теперь мы летаем в космос, а ордынцы пылятся на задворках истории. Таких невнятных топтаний на месте и откатов вперёд-назад в прошедших войнах было немало. Но по окончанию каждой из них русские так или иначе ломали всех. Так происходит и сейчас. Ослоёбам не понять, что мы пришли не засвидетельствовать им своё почтение и не посмотреть на них вблизи. Мы пришли убить, победить и забрать то, что нам нужно. Но что меня беспокоит, так это то, что нас, воинов, с пассионарностью и желанием воевать, осталось крайне мало, и, судя по всему, большая часть так называемых «русских воинов» сидит сейчас в песках и проливает чужую и свою кровь за бабки… Выводя остатки пассионариев на ноль, в безвозвратные потери. Уйдём мы, кто поднимет наш меч? Шкуры, которые воспитывают наших детей, пока мы тут? Сомневаюсь…
Рамки общественной морали ставят тебя только в позу подчинения. Если такие вещи устраивают, то помочь тут нечем. Я довольно охотно и результативно учился, подавая, как мне казалось, надежды на будущее. Теперь же я с улыбкой размышляю о том, как сильно мне пригодились в жизни теорема Пифагора и изучение прироста капитала.
«Non serviam»[13] — было следствием всех моих разочарований в жизни, и я выбрал свою дорогу. Когда ты очень хочешь кем-то стать, ты обязательно им станешь. Если не стал, значит не очень хотел. Я мог стать и полицейским, и преступником. Но когда на тебя смотрит чёрная точка ствола, первоначальные мысли и порывы уже совершенно не важны. Именно за рьяное отстаивание своей точки зрения меня прозвали Борзым, ещё на Донбассе. Я уже тогда редко кому в рот заглядывал.
Убить врага в бою — это нормально и лишено сожалений. И неважно — мужчина это, женщина или даже ребёнок. Но осознание воинской чести не давало мне предвзято относиться к пленным. Мне претило избивать их или пытать. Пристрелить пленного после допроса — вполне логично и последовательно. По этому поводу я не оправдывал для себя действия Грешника три дня назад, хоть в глубине души и понимал, почему он так поступил. Мы достаточно близко с ним общались и были, как говорится, «в одной теме» по многим вопросам. Но не в этом. Кровная месть — дело интимное, пусть даже многим и непонятное.
Сука, надо меньше думать на посту, а то можно свихнуться от этих проблем «русского мира».
Позавчера к нам примкнул взвод Мономаха. Ничего особенного, такие же бойцы, как и мы, одного розлива. Большинство русских и несколько мусульман. Один язычник особо выделялся. Как оказалось, он тоже успел повоевать на Донбассе.
Во время этих размышлений, на третий этаж усадьбы, на котором я дежурил на фишке, поднялись Камрад и Мономах, оторвав меня от наблюдения за окрестностями в бинокль.
— Как там погода, Борзый? — спросил меня Камрад.
— Всё нормально, командир, чисто и без происшествий, — ответил я взводному.
— Привет! — протянул мне руку второй взводный. — Я — Мономах, командир третьего взвода.
— Привет, — пожал я руку Мономаху, — рад познакомиться.
— Борзый, тут такое дело… — начал Камрад, присев на корточки и закуривая. — Крот у нас во взводе завёлся. Кто-то прилежно барабанит в штаб на меня и на бойцов.
— Да, похоже на то, — согласился я с взводным, — кого-то подозреваешь?
Мономах прыснул от смеха и чуть не подавился чаем. Камрад же, улыбаясь, продолжил:
— Вот и я тебя спросить хотел о том же! Сам как думаешь, к кому присмотреться?
— Для того, чтобы уверенно подозревать кого-то из бойцов, нужны основания. У меня их нет, Камрад. Наша бытовая жизнь как на ладони. А во время боя не до пристальных наблюдений, сам понимаешь.
— Согласен… — выдохнул дым в сторону Камрад. — Ну, а если замутить проброс с «дезой», поможешь?
— Кто ещё в теме? — вопрос доверительности был для меня важен.
— Как раз ваша компания — ты, Грешник, Шум, ну и я с Мономахом. Его пару раз тоже «на ковре» драли, и интерес к поимке дятла у
