Дневниковые записи. Том 1 - Владимир Александрович Быков
В отличие от деда, отец был безупречным и заботливым семьянином. Жили во времена нашего детства, как все, достаточно бедно, ели суп да кашу. Регулярно изо дня в день, из месяца в месяц покупалось два килограмма хлеба (по килограмму черного и белого) и два литра молока, иногда какая-нибудь дешевая рыба. Но зато в воскресные (тогда еще просто выходные) дни отец рано утром, когда все спали, уезжал на базар, привозил парного мяса, и мать к обеду пекла вкуснейшие, никем пока для меня лично не превзойденные мясные сковородные пирожки. Праздники для отца были уже совсем святыми. Стол был всегда на высочайшем уровне. Приглашенные, в отличие от теперешних времен, – практически одни родственники. Рассказывая об отце, не могу не упомянуть его исключительную терпимость в деле воспитания детей. В этом он был на уровне превосходнейшего учителя. Никогда не кричал, не возмущался по поводу наших проступков и упущений и одновременно умел без умиления оценить и гордиться всем, что в его глазах было разумным и полезным. Однако к старости он сдал, как бы устав от такого самозабвенного служения семье, стал злым ненавистником всего и всех и обрел способность завидовать даже нашим, его детей, успехам.
Сейчас из потомков этих людей в Екатеринбурге проживают: Юрий и Ирина – дети тети Фати (ее муж – Викторин Павлович Новоселов, бывший директор библиотеки УПИ); Олег и Лида – дети дяди Шуры от первого брака. Из оставшихся в Сибири я лично знаком был только с сестрой Верой, дочерью тети Нюры. Знал еще когда-то давно двух дочерей дяди Оси, единственного из предков, кто получил законченное высшее образование. В 30-е годы он был известным строителем города Свердловска времен конструктивизма и в то время жил со своей семьей в доме напротив Центрального почтамта. В 37-м году, в связи с болезнью старшей дочери, перевелся на работу в Ростов. Но там вскоре был мобилизован в качестве военного инженера и направлен на строительство западных укрепсооружений, а после войны обосновался в Калининграде.
Между прочим, будучи на похоронах бабушки в 52-м году, настойчиво уговаривал меня перейти на военную инженерную службу… но, как оказалось, безуспешно. Там после его смерти и остались его дочери Галя и Нина, о судьбе которых я ничего не знаю.
06.04
Муйземнек собрался в Москву. Договорился с ним и подготовил письмо для Третьякова.
«Андрей Владимирович!
Посылаю тебе маленький презент. Переправить его взялся Муй-земнек. Прошу оказать услугу и передать книжку Синицкому и Гарберу. Кроме того, поскольку у тебя там установилась очередь, посылаю еще пару экземпляров лично тебе для упомянутых в последнем письме других очередников, дабы они не зачитали твой драгоценный дарственный. Можешь с ними (книжками) поступить по своему усмотрению.
Письмо твое пробудило аналогичные воспоминания. Какие добрые и веселые времена! Какие люди! А скольких нет? Павлов, Кра-узе, Целиков, Химич… Да ведь и другие, может, менее масштабные, но тоже черт знает какие все личности. Липатов, Соколовский, Манкевич, Валугин, Вараксин, Антонов… А наши экспромтные вечера у тебя после разных казенно-формальных мероприятий? А твой предотпуск-ной спирт, который был дорог тем, что растягивался нами почти на весь поход, поскольку пился только по особо значимым случаям малыми дозами и всякий раз с памятью о его хозяине».
Написал письмо, а тут звонит Юра и сообщает об отмене командировки.
08.04
Вчера умерла наша собачка Алька, для меня Ушастик, так мной прозванную за большие стоящие уже в месячном возрасте уши. Собачку эту привезла из Москвы Галя. До Альки у нас был несколько лет дог по кличке Дюк, которого также притащила домой Галина. Я тогда был молодой и любил в одиночку совершать походы, пешие летом и лыжные зимой. Дюк оказался моим отличным молчаливым попутчиком, признал меня за эти походы моментально главным хозяином, но любил и слушался всех остальных членов семьи.
Пес был умнейший. Телевизор смотрел, сидя в кресле, не касаясь пола задними ногами, а передние при этом держал на коленях задних ног. Неравнодушен был к музыке, а при утреннем по радио исполнении гимна обязательно, вне какого-либо на то исключения, подпевал сам. Часто улыбался по малейшему приятному для него поводу и без всяких на то просьб и команд, а вроде как по собственному эмоциональному настрою.
На лыжне с полуметровой палкой в зубах определял расстояние между соснами с точностью до 100 мм. Если расстояние между ними было более 600 мм, он шел по лыжне, если меньше – сходил с лыжни и по снегу обходил одну из сосен – или правую, или левую, и также всегда с учетом возможного препятствия (кустов или еще одного рядом стоящего дерева). В некоторой растерянности он оказывался, когда приходилось обходить большое препятствие. Тогда, после некоторого раздумья, он мог принять не совсем оптимальный вариант, требующий большей величины схода с лыжни. Однако бежать по глубокому снегу он считал глупейшим для себя занятием и на лыжню возвращался немедленно, как только это в его собачьей оценке можно было сделать.
Обучался он всему ему «нужному» и для него «полезному», равно как и от него требуемому, буквально с одного на то «урока». Любых гостей, знакомых и незнакомых, он встречал с абсолютно одинаковым радушием, адекватным хозяйскому. Чтобы закусить вкусненьким, он залазил тихо под стол одновременно с усаживающимися за него гостями. Брал из их рук кусочки с такой
