Дмитрий Губин - Под чертой (сборник)

– Печать по требованию, – говорит Мосина, – это возможность получить книгу, которой нет в продаже, и при этом не нарушить авторских прав.

– Там должны будут обнаружиться странные ниши, вроде неизданных партитур, – говорю я.

Искусствовед Мосина на секунду задумывается, потом кивает, соглашаясь, но уточняет:

– Печать по требованию вообще рассчитана на книги для специалистов. И еще – на книги на иностранных языках. Вот в США только что вышла автобиография Марка Твена: он завещал не публиковать ее сто лет после смерти, теперь срок истек. Понятно, что уникальная вещь! Но книга на английском, дорогая, и непонятно, сколько человек в России ее купят. То есть мы невероятно рискуем, закупая бумажную книгу, и понятно, что закладываем риск в цену. А если печать идет по требованию – никаких рисков…

Сам магазин «Москва» книг не печатает: оборудование занимает слишком много места. Но он заключил договор с компанией, которая так и называется, «Книга по требованию», имеющей, в свою очередь, договоры с издателями. Через 5 дней после заказа отпечатанная, в обложке из плотного картона, книга, ничем не отличающаяся от «настоящей», поступает к заказчику. Индивидуальный тираж обходится примерно на четверть дороже массового – но, повторяю, в том-то и штука, что в продаже этих книг нет.

Мы смотрим на список первых заказов (33 книги за первый день). Сборники рассказов Достоевского (романы классика переиздаются без проблем, а рассказы ищи-свищи). Трехтомник «Коллекционирование холодного оружия третьего рейха». Семь книг описаний путешествий Хвостова, Давыдова, Головнина, Обручева; два тома писем Толстого жене; четыре книги Мережковского; Чжуан-цзы и Соловьев со «Смыслом любви» и «Русской идеей», пара книг по истории… Еще не статистика конечно, – но уже подтверждение нашей идеи. И я прощаюсь с Екатериной Мосиной в лучших чувствах, и мы говорим напоследок, что в недалеком будущем отделения print on demand станут принадлежностью торговых центров, вроде химчисток или ремонта обуви, которые, если обратили внимания, располагаются всегда у входа: сдал почистить пиджак, заказал в печать «Меметическую машину» Сьюзан Блэкмор – и, возвращаясь с шопинга, забрал.

Это мы так друг друга красиво обманываем, а уж если совсем честно, то врем. Потому что так, к сожалению, не будет. И вот почему.

Один из колоссальных пробелов нынешнего российского знания – это прошедший мимо нас пласт современных западных исследований в области общественных и естественных дисциплин. Граница его отмечена 1962-м, когда американский ученый Томас Кун написал книгу «Структура научных революций», введшую в оборот понятие парадигмы, то есть упрощающей, но объясняющей концепции. С тех пор все книги, касайся они генетики или политики, футурологии или психологии, экономики или струнного устройства Вселенной, описывают не столько отдельные явления, сколько парадигмы.

Сначала мы эти книги не прочли, потому что был железный занавес. Потом, когда СССР рухнул, и книги перевели и издали, – не прочли, потому увлеклись погоней за деньгами. А сейчас, когда кое-кто очнулся, – выяснилось, что переиздавать изданное дорого и муторно, потому что нужно заново покупать права. А при мизерных тиражах покупать права – в том числе и на печать по требованию – не имеет смысла, да и западный правообладатель может их не продать, боясь, что электронную копию похитят и выложат в интернете Робин Гуды… А Робин Гуды действительно похищают, потому что иначе не ознакомиться ни с меметической парадигмой (рассматривающей отбор знаний подобно генетическому отбору), ни с полицивилизационной парадигмой Хантингтона… Вообще ни с чем, даже с упомянутым Томасом Куном, скончавшимся в 1996-м – потому что решать, переиздавать ли его книгу в России, наследники Куна имеют полное право вплоть до 2066-го (я проверил: в каталоге print on demand «Структуры научных революций» нет. Там вообще нет переводов ни одной из действительно нужных мне книг, от трехтомника «Русская революция» Пайпса до «Генома» Ридли. Там 409000 книг на английском, 40000 книг на немецком и лишь 21500 книг на русском).

А руководство нашей страны, вместо того, чтобы инициировать мировой глобальный пересмотр авторского, патентного и смежных прав (ограничить их действие 15–20 годами было бы полезно), собирается бороться с российскими пиратами, то есть лишать меня единственного возможного доступа к информации.

Мне остается довести до сведения всех интересующихся (включая и борцов с пиратством), что авторские, патентные и прочие права – это главный инструмент, посредством которого власть постиндустриального мира сохраняет свою легитимность, принимая эстафету у бывших хозяев жизни, владельцев капитала. По крайней мере, такова новая общественная парадигма с точки зрения шведских ученых Александра Барда и Яна Зодерквиста, изложивших ее в книге «Netократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма».

Книга переведена на русский, хотя, увы, в напечатанном виде раздобыть ее невозможно ни по какому требованию.

«Печать по требованию» – это сегодня в России милая финтифлюшка, которая может и правда помочь коллекционерам оружия или, не знаю, диссертантам, изучающим историю путешествий мореплавателя Василия Головнина. Хорошо, что она появилась. Но на большее – то есть на получение информации о том, как устроен сегодняшний мир и какое место в нем занимаем мы – эта штука не годится.

Хотя человек с компьютером, подключенным к интернету, выход из этого положения найдет.

2011

8. Общество лоялистов//

О том, как тяжел выбор между верностью профессии и службой начальству

Выбор между служением профессии либо начальнику должен, по идее, совершаться в пользу первой, потому что начальника сменить проще. Однако сегодня в России карьеру на этой идее не сделать.

Вообще-то я преподаю – на журфаке Московского университета. У меня спецсеминар, и на первое занятие набивается человек сто гавриков, а точнее, гавриц (или горлиц? Не суть: просто после уничтожения военной кафедры факультет обезмальчишечел). Думаю, они слышали, что я «добрый препод», то есть всем ставлю зачет. И я рассказываю горлицам про устройство работы журналиста, родственное работе следователя, который обязан собрать доказательства и допросить и ту сторону, и эту, – ну, там масса технологических и психологических моментов.

Меня не то чтобы самого так учили, но я к такому выводу пришел: нельзя утаивать шило в мешке, нельзя не давать слово тому, кто тебе противен (просто потому, что противен), нельзя говорить «все ясно» – когда ясно только кое-что. Верность профессии, то есть следование определенному алгоритму, страхует от ошибок и от стыда, – когда, например, случится разрыв времен, произойдет обвал пород, и обнаружится там скелет, который прятали под носом у всех.

И еще хочу сказать – это важно – что соблазн отступить от алгоритма в пользу высшей справедливости очень силен (вероятно, в любой профессии). Мне, например, до сих пор стыдно, что в 1996-м я считал главной опасностью для страны возвращение коммунистов. И боролся с ними, как мог – хотя нужно было не бороться, а давать слово. Но я давал слово младодемократам и не задавал им гнусных вопросов, хотя был обязан – но уж больно мне тогда нравился Чубайс. А вот теперь я печально думаю, что президентская победа Зюганова в 1996-м, которая должна была случиться по справедливости, то есть по преобладающему в стране желанию, была бы замечательным событием. Коммунисты в варианте мягкой реставрации подчистили бы творившиеся безобразия, всякие там итоги предрешенных залоговых аукционов, а заодно избавили бы страну от тоски по коммунизму. Ну, а далее Геннадий Андреич на волне краха 1998-го мягко уплыл бы в небытие, как олимпийский мишка. И не позорился на старости лет ролью декоративного Бармалея. А так, получается, я ко всему этому бесстыдству тоже руку приложил…

Я сейчас в этом, безусловно, каюсь, хотя пишу не только ради покаяния. Дело в том, что студентки несколько раз изумляли меня тем, что не видели разницы между журналистикой и пропагандой, между журналистикой и PR. То есть не видели решительно никакой разницы между работой следователя и адвокатом. Подходили и спрашивали: что перспективнее – работа на «Эхе Москвы» или на «Единую Россию»? Но я решил, что это исключения, эдакие метания бедных лиз в отсутствие на факультете вертеров, берущих на себя ответственность за поступки. И я отвечал что-то типа – деточка, нужно решить, вышивать вам владимирским крестиком или же идти с кистенем по первопутку (ну, слово «деточка» я не произносил). А они в ответ: вы не поняли, мы с точки зрения профессиональной карьеры! А я: так нужно выбирать, в чем состоит карьера! А они: это вы не поняли, а мы про успех, и про финансовый в том числе, ну, понимаете?…

Давайте я оставлю своих студенток в московском роскошном буддийском (как Мандельштам определял) лете: сессия сдана, у них каникулы.