Алексей Цветков - Атлантический дневник (сборник)
Американская супружеская пара, инженер и его жена-домохозяйка, отбыла в отпуск в Мексику, оставив дома без присмотра двух малолетних дочерей, четырех и девяти лет. Этот факт был обнаружен соседями, родители по возвращении были арестованы, и суд лишил их родительских прав. Поразительнее всего в этом инциденте, что он никак не мотивирован социальным статусом упомянутой супружеской четы – они не принадлежат к обездоленным меньшинствам, их образование и имущественное положение вполне соответствует общепринятому уровню. Этим людям, представителям американского среднего класса, попросту захотелось немедленно отправиться на отдых, и проблема присмотра за детьми была решена самым радикальным образом: никаким.
Другой случай, приводимый Босуортом, не имеет, казалось бы, прямого отношения к «эффекту супермаркета». Лет десять назад некий компьютерный специалист в Калифорнии, будучи неизлечимо болен, подал в суд иск с требованием предписать врачам отрезать ему голову. Это желание было в действительности несколько менее гротескным, чем кажется: человек хотел воспользоваться услугами фирмы по замораживанию неизлечимо больных с целью дождаться гипотетического прогресса и исцелиться в будущем. А поскольку замораживание одной головы стоило гораздо дешевле, чем всего тела, 35 тысяч долларов против 100 тысяч, пациент, будучи компьютерщиком и полагая, что спасать следует только программное обеспечение, то есть мозг, решил сэкономить.
Общность, которую Босуорт усматривает между этими двумя столь различными случаями и которую он считает символичной для нашего времени, – это патологическая атрофия чувства ответственности и достоинства в людях, которым по их социальному и образовательному статусу подобало бы вести себя иначе. Родители, бросившие на неделю без присмотра малолетних детей, повели себя преступно, в то время как желание смертельно больного сохранить себя для вечной жизни трудно назвать даже безнравственным. Тем не менее их объединяет поразительная слепота к фундаментальным фактам жизни, в данном случае к святости родительского долга и непреложности смерти как обязательного завершения жизни. Это поведение вполне сродни капризу ребенка в супермаркете: стремление получить желаемое тут же и тотчас же, независимо от родительского дохода и школьной успеваемости. Это поведение можно коротко охарактеризовать как безответственность.
Тот факт, что подобные модели поведения далеко не единичны, что они в какой-то степени стали социальной парадигмой нашего времени, побуждает автора статьи искать их корни, и находит он их в эволюции капитализма. Название статьи, «Дух капитализма 2000», – явный полемический намек на классический труд немецкого социолога Макса Вебера, «Протестантская этика и дух капитализма».
Согласно Веберу, бурное развитие капиталистических отношений начиная с XVII века обусловлено не мифическим противоречием между производственными силами и отношениями, как считал Маркс, а реальными переменами в этике общественного поведения, вызванными Реформацией и распространением протестантизма. Наиболее ярко эти нравственные характеристики проявились в движении пуритан, английских, шотландских, а затем и французских кальвинистов, первых колонистов в Северной Америке. Их идеология включила усердие, бережливость и предприимчивость в шкалу непосредственно религиозных добродетелей. Результатом стал бурный экономический расцвет в первую очередь таких стран, в которых протестантизм был преобладающим мировоззрением, – Англии, Голландии, скандинавских государств, Соединенных Штатов и Германии.
Однако, поясняет Дэвид Босуорт, капитализм, помимо производства, подразумевает потребление, и вот здесь-то протестантские добродетели постепенно стали давать сбой. Ибо бережливость оправдывает себя лишь в начальной фазе капитализма – чем он развитее, тем важнее становится сфера потребления, без которой производство бессмысленно.
...Говоря попросту, два главных направления капиталистической коммерции, производство и сбыт, сейчас требуют двух контрастных стилей идеального поведения – с одной стороны рационального, с другой – импульсивного, и эти стили наводят на мысль о двух контрастных типах личности: холодная и механическая, узко подотчетная Производящая Ипостась… и Потребляющая Ипостась… с ее неуемным аппетитом. Консерватор, в поочередных интонациях презрения и тревоги, указывает на опасность сексуальных и эстетических эксцессов либерала, тогда как либерал высмеивает и обличает неуемную жадность и потребительское рвение консерватора.
Таким образом, если начальная, пуританская фаза капитализма давала перевес производству, то на нынешней, развитой ступени доминирует потребление. Это капиталистическое потребление, подстегиваемое всевозможными ухищрениями, в первую очередь рекламой, выходит далеко за пределы удовлетворения необходимых потребностей и уж никак не имеет под собой какой-либо религиозно-нравственной подоплеки. На смену пуританскому «отсроченному удовлетворению» пришло удовлетворение немедленное, гедонизм изобилия. Независимо от того, является ли он прямо аморальным, как в случае с нерадивыми родителями, или попросту диким, как иск калифорнийского компьютерщика, он разъедает нравственные устои общества, делает его безответственным и инфантильным.
...Неспособность этого поколения (моего собственного) созреть до подобающей взрослым ответственности, в особенности до родительской ответственности, представляет собой яркое доказательство как идеологической мощи, так и социальной разрушительности нынешнего экономического порядка. Эта неспособность является также признаком того, что неустойчивое, но необходимое равновесие между научным капитализмом и иудеохристианством ныне утрачено, что первый поглотил, кооптировал и в значительной степени превзошел второе, приведя к нынешнему ущербу и грядущей моральной угрозе.
Подобная критика потребительского общества, как указывает Босуорт, все чаще раздается как справа, так и слева. От этой идеологически мотивированной критики он дистанцируется, полагая, что мы имеем дело с глубоким системным кризисом капитализма, пытаться разрешить который можно только общими силами, без скидки на свой политический лагерь.
В доказательство того, что неуемное потребление – всего лишь симптом, а не диагноз, автор статьи в журнале Public Interest приводит гипотетическое описание семьи, которая в условиях современного общества пытается вести себя ответственно и дать детям настолько нравственное воспитание и всестороннее образование, насколько это под силу представителям среднего класса. Они помещают их в лучшие школы, используют новейшие гуманные методы, участвуют в гражданских движениях за улучшение системы образования и выделяют максимум времени для общения с детьми, что совсем не так легко для работающих родителей. Парадоксальным образом, чем больше они тратят усилий, тем крепче прилипают к вездесущей потребительской паутине. Практически вся их активность связана с тратами и приобретением товара, хотя речь идет не столько о вещах, сколько об услугах специалистов. Они в гораздо меньшей степени принимают решения, чем покупают их: лучшие школы и педагоги требуют дополнительных затрат, участие в гражданских движениях базируется на информации, которая в современных условиях тоже является товаром, и так далее. Чем острее протестуешь против потребительской структуры общества, тем сильнее в ней увязаешь.
Современный капитализм в развитых странах поднял благосостояние граждан на уровень, который был немыслим даже для самых привилегированных сословий недавнего прошлого. Как и подобает капитализму, он взимает за это плату, и кое-кому, в том числе Дэвиду Босуорту, эта плата начинает казаться чрезмерной.
Босуорт вспоминает героя романа Диккенса «Большие надежды», клерка Уэммика, который на службе сух и неприступен, типичный капиталистический робот, но оттаивает в собственном доме, где становится теплым, участливым и симпатичным человеком. Дом для Уэммика становится чем-то вроде крепости, где меркантильная реальность и социальные функции теряют свою силу.
Но с тех пор как информация стала частью коммерции, уловки Уэммика уже не помогают. От потребительской пропаганды больше не отгородиться ни воротами, ни рвами – в век телефона, телевидения и Интернета человек сросся со своей социальной функцией. Все его усилия по-прежнему тратятся на расширение собственной свободы, но когда он изредка поднимает глаза, то видит лишь прутья клетки, в которой оказался и которую его самые судорожные усилия лишь делают прочнее. Он стал ребенком в супермаркете, где яркие краски и звуки подавляют его собственную детскую волю и навязывают волю системы.
