Журнал Русская жизнь - Земля (сентябрь 2007)
И вот в то утро, холодное и страшное, в здании сельсовета среди наших немногочисленных активистов и коммунистов я увидел и жителей коммуны, суровых коммунистов, и бойких, с портупеями через плечо, комсомольцев, вызванных на преступную работу раскулачивания. Только тут я понял, кем содержалась шайка, называемая коммуной, не сеявшая и не жавшая, но прекрасно обеспеченная. В коммуне, правда, были работы. Из сожженных зданий, корпуса которых были каменные или кирпичные, оставшиеся невредимыми от огня, создавались клубы с танцзалами и кинозалами. Все участники этого гнезда трутней, разъезжая по соседним селам и деревням, делали доклады, организовывали ячейки партии и комсомола, писали плакаты с лозунгами для торжественных праздничных шествий, следили за стопроцентной явкой на них. Не явившихся на эти принудительные сборища запугивали кличкой «контрреволюция». Они также читали лекции и ставили театральные постановки, имея массу пьес революционных драматургов, читали и декламировали пропагандные рассказы и стихи, полные грубых нелепостей и тупой неграмотности.
За несколько лет советской власти народ в своих тайниках создал уже массу антисоветского литературного юмора в рассказах, стихах, анекдотах и частушках, которые, быстро передаваясь из уст в уста в самые глухие уголки необъятной России, делали свое дело, парируя советскую лживую пропагандную литературу. В начале советской революции цыгане, будучи еще вольными, останавливались таборами около сел и деревень и, танцуя и играя на скрипках, пели частушки, которые я запомнил и частично процитирую здесь.
Как у наших у ворот, у нашей калиткиУдушился коммунист на суровой нитке.
Пароходы идут, волны кольцами,Будем рыбку кормить комсомольцами.
У девчонки дела оченно серьезные,Двух близняток родила, говорит - колхозные.
Колхоз, ты колхоз, чертово создание,Мужики - доить коров, бабы - на собрание.
Едет Ленин на телеге, а телега без колес.- Ты куда, товарищ Ленин? - Реквизировать овес.
Вставай, Ленин, вставай, дедка,З…ла нас пятилетка.
Товарищ Ворошилов, война уж на носу,А конница Буденного пошла на колбасу.
Ленин Троцкого спросил: «Чем ты бороду красил?»Как ты глуп, товарищ Ленин, - в реках крови Красных Сил.
Когда был царь Николашка, были штаны и рубашка,А теперчи стал Совет, увидала ж…а свет.
Ленин Сталину кричит, уже из могилы:«Почему народ рычит, отвечай-ка, милый».Сталин Ленину в ответ: «Ленин, успокойся,Голод все сведет на нет. Лежи и не бойся».
Купил Сталин колбасы, он ведь не постится.Его страшные усы долго будут сниться.
Сталин, делая доклад, чтоб его расперло,Ус макая в лимонад, промывает горло.
Всему старому капут.Нас по-новому е.ут.Ж… вверх, п… вниз,Чтобы вышел коммунист.
Анекдоты.
На базаре торговец, продавая самоварные трубы, кричит: «И рабочему труба, и крестьянину труба, у коммунистов не дура губа».
У мужика завелись м…шки. Он спрашивает соседа, как избавиться от них. Тот советует: «Ты, брат, поезжай к Калинину. Он старый б…дун, он тебя научит, как от них избавиться». Мужик поехал в Москву. Дождавшись приема у Всесоюзного Старосты, он вошел к нему в кабинет. Калинин ласково предложил ему сесть и спросил, какая у него просьба. Мужик отвечает: «Михаил Иванович, у меня завелись м…шки, от которых никак не могу избавиться». - «Да, браток, дело незавидное, но я помогу тебе от этой нечисти избавиться. Сделай вот что. Приехав домой, уединись, сними штаны, напиши на х… „Колхоз“. Они все разбегутся».
К Сталину на осле приезжает Иисус Христос. Сталин его радостно принимает, начинает с ним беседовать, но Иисус говорит: «Извините, Иосиф Виссарионович, у ворот Кремля стоит мой осел, и я должен прежде всего его покормить, он очень голоден». - «Напрасно беспокоишься, Христе, у меня двести миллионов голодных ослов, о которых я не беспокоюсь, потерпят. Так же и твой единственный осел может потерпеть».
В какой-то советской книжечке я однажды прочел, что за триста лет режима Романовых против него была создана масса анекдотов. Но против советской власти за тридцать лет было создано в сто раз больше, хотя за рассказывание их были арестованы, сосланы в концлагеря и замучены сотни тысяч людей в России. Когда-нибудь эти анекдоты будут собраны в особую книгу. В мой роман их вместить невозможно, и это не отвечает моей цели.
Весь день после того, как все раскулаченные были собраны в один дом, коммунисты, активисты и комсомольцы, разбившись на три группы, в каждую из которых были вкраплены люди из коммуны - надзиратели, ходили по деревне. Часов в 12 ночи, когда мы целый день в страхе и тревоге готовились к верной гибели, к нам постучали. Скрипя сапогами в морозном коридоре и не дожидаясь, грубо открыв дверь, вошли человек шесть, во главе которых с папкой в руках был коммунист из нашей деревни по кличке Банька Мороз. Не снимая шапки, Мороз провозгласил: «Именем Каменского сельсовета мы уполномочены произвести у вас опись имущества».
Первой в список попала мебель, затем открывались каждый сундук и ящик, в котором все пересчитывалось и записывалось. Из комнат пошли в чулан, где хранились мучные и молочные продукты, но там записывать было уже почти нечего. Из чулана вошли в кладовую, которая раньше служила хранилищем сбруи и других хозяйственных предметов, а теперь уже была пуста, но все равно каждый ремень и кусок порванной кожи, старые весы и гири заносились в описной лист. Переписав все содержимое кладовой, полезли в погреба, где были засолены овощи и засыпана картошка. На просьбу матери пожалеть и уж не так точно записывать в книгу Банька Мороз со злой улыбкой ответил: «Вам это, тетка Окся, не будет нужно. Вас поставят на государственное питание». За погребами заглядывали в пустые хлевы, сараи и конюшню, в которой была одна корова. Ею и завершился акт описи Борисова Георгия Петровича, всю жизнь работавшего то батраком, то в своем хозяйстве до пота лица.
От вспотевших спин крестьян гнили рубахи, покрывавшие их тела. С темна и до темна днями, а иногда и ночами, работали честные земледельцы, кормильцы матушки Руси, ее защитники и хранители, создавшие ей мировую гордость, силу и славу. Вот чем им отплатила власть лентяев и преступников, отбирая у них, как у пчел мед, все до последней капли и обрекая их на верную гибель.
Георгий Адамович
Лето и дым
Георгий Адамович о Петрограде меж двух революций
Представлять современному читателю Георгия Викторовича Адамовича (1892-1972) нет нужды. Ведущего литературного критика русского Парижа, автора очень небольшого числа - зато каких! - стихотворений щедро печатают в России, затерев до неприличия изумительную строчку «Когда мы в Россию вернемся, о Гамлет восточный, когда». Адамович выпущен в самых популярных сериях, а петербургское издательство «Алетейя» издало уже половину его 12-томного собрания сочинений под редакцией Олега Коростелева.
Адамович всегда обращался к прошлому, к русской литературе, к петербургским воспоминаниям; на этом и покоились его поэзия, эссеистика и мемуары. Прожив долгую жизнь, он, как и большинство стариков, не раз прокручивал свои излюбленные «пластинки». Поэтому его нижеследующий рассказ о русской революции чужд сенсационности. Его привлекательность в другом. Это живая беседа, записанная историком Алексеем Малышевым в Париже в 1965 году для большого цикла свидетельств о 1917 годе, который должен был выйти в эфир «Радио Свобода». В первоначальном виде замысел реализован не был, но беседы сохранились на магнитофонных пленках.
Получив от машинисток радио распечатку двухчасового интервью, Георгий Викторович приступил к литературной обработке материала и успел превратить несколько страниц в законченный авторский текст - уже без вопросов собеседника. Эта рукопись хранится в Нью-Йорке, в Бахметевском архиве Колумбийского университета. В 2000 году Олег Коростелев напечатал ее в нью-йоркском «Новом журнале» и параллельно в журнале «Родная Кубань».
Здесь же перед нами живая эмоциональная речь, устная импровизация, «черновик чувств». Однако хорошо видно, как чисто, литературно, набело размышляет и судит Адамович.
Иван ТОЛСТОЙ
- Я родился в Москве и прожил там первые девять лет. Мой отец был сначала московским воинским начальником, а потом начальником Московского военного госпиталя. В семье нашей было множество военных, два моих старших брата служили в армии. А про меня, по семейной легенде, отец сказал: «В этом ничего нет военного, его надо оставить штатским». Так меня штатским и оставили. После смерти отца мы переехали в Петербург.
