Сергей Катканов - Священные камни Европы
Почему–то редко обращают внимание на то, что русский народ просто моложе европейских народов лет на 300. На Западе правление Хлодвига, положившее начало новой европейский цивилизации, по значению сопоставимо с правлением Рюрика у нас. Между тем, Хлодвиг — это V век, а Рюрик — IX. Могучую централизованную державу Карла Великого можно сопоставить с такой же могучей и столь же хорошо централизованной державой Ярослава Мудрого. Карл — VIII–IX век, Ярослав — XI век. Вслед за Карлом у них, так же как и вслед за Ярославом у нас, начался период государственного распада. Всё примерно по одним и тем же законам с отставанием примерно века на три.
Иногда, чтобы потешить русское национальное самолюбие, вспоминают о том, как Ярослав Мудрый сосватал свою дочь Анну за Короля Франции Генриха. Дескать, Ярослав оказал Генриху большую честь, поскольку русский князь был богатейшим правителем огромной державы, а король Франции не всегда был уверен в том, что ему удастся вечером поужинать, он реально контролировал лишь свой крохотный домен — Иль–де–Франс. Так и было, но именно эта история доказывает, что Русь отставала от Европы. Они уже давно миновали фазу первоначального единства, а мы ещё в ней находились.
Кажется, нет ничего неловкого в том, чтобы быть народом молодым. Мало ли кто от кого отставал только потому что позже вышел на историческую арену. Японцы, к примеру, на пару тысяч лет моложе китайцев. И нет ничего ни удивительного, ни обидного для японцев в том, что они позаимствовали у китайцев иероглифы. Дурак только будет себе лоб расшибать над разработкой письменности, если можно взять готовую.
Но с Россией всё сложнее. То, о чём мы сказали, объясняет многое, но далеко не всё. Дело в том, что Россия, начав государственное строительство позже Европы века на три, отстала от неё, например, в развитии художественной культуры столетий на шесть. Русские не были лишены возможности путём активных заимствований сократить разрыв в развитии со старшей сестрой — Европой, но мы не только не сократили этот разрыв, а как будто сознательно увеличили его раза в два. И вот этот факт требует уже совершенно иных объяснений.
Возьмём, к примеру, литературу. На Руси до XVIII века литературы не было вообще. Были, конечно, памятники письменности и даже мастера слова, а вот литературы почему–то не было. Надо ли объяснять, что «Поучение» Владимира Мономаха — не литература. «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона — не литература. И переписка Ивана Грозного с Курбским, и писанина протопопа Аввакума — не литература. Литература, например, «Слово о полку Игореве». Но этот «памятник древнерусской литературы» подозрительно единичен и странным образом был обнаружен только в XIX веке, то есть ни по чему не похоже, что он когда–либо являлся частью литературного процесса.
У нас был чудный фольклор, изумительные былины. Про Святогора, Микулу Селяниновича, Илью Муромца, Алёшу Поповича, Добрыню Никитича можно было забабахать шикарный цикл романов не слабее артуровского цикла. Фольклорные сюжеты, произведения народной души, давали для этого интереснейший материал. На Западе ведь где–то так литература и возникала. Из смутных народных преданий, из отрывочных упоминаний в хрониках родились образы короля Артура и рыцарей круглого стола. Цивилизация франков уже в XII веке породила такие литературные памятники, которые и по сей день не утратили своего значения. Достаточно назвать Кретьена де Труа и Вольфрама фон Эшенбаха. Русские почему–то вообще не хотели заниматься литературой.
Академик Дмитрий Лихачёв предложил считать так называемую «Древнерусскую литературу» «Русской литературой XII–XVII веков». Этим проводилась мысль о преемственности, о непрерывном литературном процессе XII–XX веков. Зачем мы так унижаемся, предпринимая жалкие попытки доказать, что «у нас всё было своё». Больше достоинства было бы в том, чтобы со смирением признать — не было у нас литературы до XVIII века. Те образцы древнерусского красноречия, которые скрепя сердце, можно признать за литературу, легко уложатся в один объёмный том. Это то, что мы наработали за 9 веков.
Первые образцы русской литературы, которые начали появляться в XVIII веке, это ученические опыты, тяжеловесные и несовершенные, сегодня уже не имеющие никакой эстетической ценности. И гений Пушкина расцвёл отнюдь не на почве «древнерусской литературы», а на почве литературы европейской. Из «своих» Пушкин мог опираться на Батюшкова, Жуковского, Карамзина, Державина, но это всё его старшие современники, а отнюдь не древние русские авторы.
Великая русская литература появилась лет через сто после начала активного впитывания достижений европейской культуры, и появилась она только благодаря этому впитыванию. А вы когда–нибудь задумывались о том, что вся наша великая литература укладывается в столетний период? Это за тысячу лет государственного бытия.
С изобразительным искусством — та же история. На Руси никогда не было живописи. Надо ли объяснять, что иконопись — не живопись, она имеет совершенно другие задачи и пользуется иными средствами. Живопись робко и несмело начала появляться у нас в XVII веке. При этом на один из первых русских портретов — «парсуну» Скопина — Шуйского без слёз смотреть невозможно. Великая русская живопись появилась только в XIX веке. Понятно, что она опиралась на европейские традиции. Та же история с музыкой и ещё много чем.
И вот теперь представьте себе трагическую растерянность русских интеллектуалов начала XIX века. Они, люди блестяще образованные благодаря знанию европейских языков, хорошо понимают: на Западе — многовековая великая литература, а у нас — первые пробы пера. У нас даже ещё и языка такого нет, на который можно перевести, к примеру, Данте. Вы только вдумайтесь: европейский поэт XIVвека в России XVIII века был вообще непереводим, потому что невозможно изложить «Божественную комедию» языком, извините, Василь Кириллыча Тредьяковского.
В военном деле мы не более, чем ученики Европы, пусть даже и очень способные. У нас полностью отсутствует философия, да и западную мы не хотим осваивать, при этом наше богословие не оригинально и полностью заимствовано у греков. Но самый потрясающий факт заключается в том, что у русских на начало XIX века почти полностью отсутствовала своя историография. Это трудно понять: народ с историей без малого тысячелетней не знал своей истории — одни только отрывочные сведения и смутные предания.
Первые русские исторические труды принадлежат у нас Ломоносову, Татищеву, Щербатову, Болтину. Но, во первых, эти работы появились лишь в XVIII веке. Во–вторых, они фрагментарны и общего представления об истории России не давали. В-третьих, они выходили микроскопическими тиражами и русской читающей публике были почти не знакомы, кроме прочего и потому, что были не очень–то читабельны.
Первым русским историком можно считать Карамзина, а ведь его «История государства Российского» начала выходить лишь с 1818 года. Какое значение это имело для русских, можно судить по словам Пушкина: «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего Отечества, дотоле им неизвестную». Это был эффект разорвавшейся бомбы. А граф Фёдор Толстой воскликнул: «Оказывается, у меня есть Отечество!».
Граф был прав. Если нет истории, то и Отечества нет. А история у нашей страны появилась незадолго до её тысячелетия. Так вот ещё раз предлагаю заглянуть в растерзанную душу честного русского интеллектуала начала XIX века. За что ему было так уж сильно уважать свою страну? Благодаря чему он мог стать патриотом?
И вот гуляет такой русский граф по русской столице — городу с иностранным названием, который построили иностранцы по иностранным образцам. И сам его графский титул — это титул Священной римской империи, к русской аристократии никакого отношения не имеющий. Граф бывал в Европе и хорошо знает, что там великая культура, а у нас — ничего, только то и хорошо, что успели у иностранцев содрать, да и в том пока не преуспели. Вся великая русская культура — впереди, граф в будущее заглянуть не может. А Пушкин пока ещё безобразничает «в садах лицея», совершая несложный выбор между Апулеем и Цицероном, да ещё любит время от времени с гусаром Чаадаевым бутылочку «Мадам Клико» раздавить.
Граф — умный, образованный, честный и добрый, он искренне желает любить свой народ, но как, если даже языком своего народа он владеет слабо, а упрекать его за это нелепо. Если бы он не владел свободно французским, то и образованным не стал бы, потому что, владея только русским языком доступа к серьёзному образованию не получить. И вот вы спросите этого графа: «Что значит быть русским?». Так он же просто вынужден будет вам ответить, что ничего это ровным счетом не значит, и нет у русских иного выхода, кроме как ошалело догонять Европу. То есть никакого русского пути не существует, мы просто недоразвитые европейцы.
