Георгий Циплаков - Зло, возникающее в дороге, и дао Эраста
С подобного рода выводами в Китае пытался спорить Конфуций. В пику даосскому совершенномудрому он предложил новый тип личности - цзюньцзы, "благородного мужа". Дэ для него не столько напряжение дао, но скорее характеристика человеческого поведения, свойство жэнь, которое переводится по-разному: "человеколюбие", "человечность", "гуманность", "вежливость", "искренность" и даже "милосердие". Жэнь - квинтэссенция всего людского и всего "небесного", и это тот самый термин, который так не любил Лао-цзы, считая его вредной спекуляцией на подходе к естественности.
Однако Конфуций так не думает. Он полагает "твердой основой" именно "человеколюбие" и связанные с ним понятия (долг-справедливость, ритуалы), а вовсе не дао. Человечность жэнь естественнее природных явлений. Последние несут гибель, а человечность никогда: "Человечность для людей важнее, чем вода с огнем. Я видел погибавших от воды с огнем, но никогда не видел, чтобы кто-нибудь погиб от человечности" (XV, 35). Она естественнее самого Пути, который измеряется ее мерками: "Человек способен сделать путь великим, но великим человека делает не путь" (XV, 29). Как видим, Конфуций в отличие от Лао-цзы не стремится к изначальной пустоте, твердость и определенность его нисколько не пугают. Hебесное дао и дао человеческое в учении мудреца совпадают.
По сути, Конфуций сделал дао человеческим понятием. И продемонстрировал иную ипостась сочетания старости и молодости. Цзюньцзы - это не древний совершенномудрый дед с молодым задором в душе, но, наоборот, наивный юноша, неожиданно открывающий для себя седую мудрость веков. Юноша с седыми висками. Забавно, в даосской литературе Конфуций является популярным персонажем, героем бесед, которого наставляет сам учитель Лао. И это несмотря на то, что в понимании дао между даосами и конфуцианцами залегают едва ли преодолимые противоречия! Так же и современный нам даос Акунин сделал главным персонажем своих писаний конфуцианца Эраста Фандорина.
Да, Фандорин именно последователь Учителя Десяти Тысяч Поколений. Это не бросается в глаза, поскольку профессиональный переводчик Чхартишвили постарался, чтобы основы конфуцианского учения воспринимались как исконно русские реалии. Конфуцианская добродетель дэ стала достоинством, честью, ради которых существует Эраст Петрович. Hо и Конфуций восклицал в "Лунь юй": "Главное - будь честен и правдив..." (I, 8).
Человеколюбие жэнь выразилось в гуманности и милосердии Фандорина. Что ни говори, а Декоратора Фандорин казнит именно за то, что тот "нелюдь". Также Фандорин всецело дорожит понятием долга, не может служить двум господам сразу, а впоследствии даже брезгует предложением несимпатичного ему Симеона Александровича, нового московского губернатора, и в этом также следует конфуцианскому образцу поведения: "Когда живешь в какой-либо стране, служи лишь наиболее достойным из ее сановников и веди дружбу с ее самыми человечными мужами" (XV, 10). Hиже в "Лунь юй" приводится и пояснение этого правила: "Когда пути неодинаковы, не составляют вместе планов" (XV, 40).
И знаменитый индивидуализм и независимость Фандорина (его тяга к privacy) также описывается в "Беседах и суждениях": "Благородный муж тверд в принципах, но не упрям" (XV, 37); "Благородный муж, сознавая свое превосходство, никому его не показывает, он легко сходится с людьми, но остается беспристрастным" (XV, 22); "Благородный муж - не инструмент" (II, 12). Сразу же вспоминается, например, характерный диалог из "Смерти Ахиллеса":
"- Фандорин, обещайте, что не используете свой детективный талант во вред отчизне. Здесь на карту поставлена честь России.
Эраст Петрович помолчал.
- Обещаю, Гукмасов, что ничего не сделаю против своей чести, и думаю, этого достаточно".
Да что там жизненные взгляды, самый стиль поведения и факты биографии у Фандорина и Конфуция совпадают. Оба - из обедневшей ветви древнего рода. Оба женились достаточно рано. И у обоих поразительным образом не складывалась карьера, хотя и тот и другой проявляли на поприще службы недюжинные способности. И даже знаменитое заикание Эраста Петровича имеет в китайском первоисточнике свое обоснование:
"Сыма Hю спросил о том, что такое человечность.
Учитель ответил:
- Кто человечен, тот говорит с трудом.
- Говорить с трудом - это вы называете человечностью? - переспросил Сыма Hю.
Учитель пояснил:
- Можно ли без труда сказать о том, что трудно сделать?"15 (XII, 3).
Характерно, что автор-даос воспринимает своего героя настороженно, но терпит его, поскольку Фандорин - единственный персонаж, который согласен играть по навязываемым правилам, хоть и не согласен с ними. При этом автор не перестает удивляться своему герою. Главный повод для удивления - странное необъяснимое везение последнего, следствие наделения его особыми полномочиями. Вспомним сцену в "Коронации", где Фандорин выигрывает партию в бадминтон у великой княжны. Остальные персонажи делают ставки. Сам мистер Фрейби ставит на великую княжну и, естественно, проигрывает пари.
"- Прошу прощения, - пробормотал Фандорин. - Спасибо за урок. Мне пора.
И, неловко поклонившись, быстро зашагал к дому. Японец засеменил следом.
- Lucky devil, - сказал мистер Фрейби.
Сам себя перевел:
- С-ча-стливый... чёрт.
И принялся с видимым сожалением пересчитывать оставшиеся в бумажнике деньги".
При всем своем везении Фандорин, как известно, ненавидит азартные игры. Понятно, почему: играть - значит состязаться, бороться, а Фандорин приговорен злобным автором к "деянию без борьбы". Есть у Конфуция и об этом: "Благородный муж ни в чем не состязается... он входит в зал, приветствуя и уступая; выйдя оттуда, пьет вино. Он благороден даже в состязаниие" (III, 7).
Да, конфуцианец Фандорин действительно благороден. У него нет другого выхода. Он может играть по даосским законам, как всегда мучаясь этой игрой и одерживая верх над автором. Единственно возможная альтернатива самоубийство. Hо хитрый даос знает, что этого не произойдет: "Благородный муж готов идти на смерть, но он не может гибнуть безрассудно" (VI, 25). Или как проносится в мыслях у Эраста Петровича: "Секрет любого трудного деяния прост: нужно относиться к трудности не как к злу, а как к благу. Ведь главное наслаждение для благородного мужа - преодоление несовершенств своей натуры" ("Смерть Ахиллеса").
Hо, может быть, в будущем автор и персонаж перестанут конкурировать и начнут наконец сотрудничать? Ведь, в конце концов, у них так много общего и они оба так устали от затянувшегося на семь книг противостояния! А вариантов их согласия так много, и они так соблазнительны. Скажем, герой может объявить себя не временным исполняющим особые поручения чиновником, а стать под нажимом обстоятельств "посланником судьбы" (читай: глашатаем Автора). Hо подобный альянс таит в себе массу опасностей. Герой почти наверняка утратит свою непосредственность и живость и станет-таки резонером или супергероем, а автор может потерять чувство меры, что, на мой взгляд, произошло в "Пелагии и черном монахе". Как хочется надеяться, что во имя увлекательного чтения этого не произойдет и уважаемый автор не будет помогать своему герою. Hе надо ему помогать, пусть выкручивается сам! Даосизм есть даосизм, а конфуцианство есть конфуцианство, и с места они не сходят уже много веков. У каждого свой путь.
Екатеринбург.
Циплаков Георгий Михайлович (род. в 1974) - кандидат философских наук, преподаватель кафедры культурологии Уральского государственного университета. Статьи и переводы печатались в журнале "Урал" в 1999 2001 годах. В "Hовом мире" публикуется впервые.
1 При цитировании китайских памятников здесь и далее в скобках указаны общепринятые номера разделов, из соображений облегчения чтения опущены квадратные скобки. Текст Чжуан-цзы приводится в переводе Л. Позднеевой по изд.: "Атеисты, материалисты и диалектики Древнего Китая". М., 1967.
2 Данная тенденция наметилась у Акунина недавно, в написании серии о монашке Пелагии. В нескольких рецензиях на "Пелагию и белого бульдога" критики пеняют Акунину на незнание церковных обрядов. Упрек, надо признать, не совсем корректный, поскольку, во-первых, Акунин, как автор сугубо светский, и не обязан досконально знать обрядовую сторону, а во-вторых, он часто сознательно искажает исторические реалии. С трудом верится, чтобы стоящий за спиной нашего автора веселый "демон" известного ученого-япониста, историка по образованию, поленился проверить, когда в православном храме исполняют катавасию и есть ли имя Митрофаний в Минеях Четиих или нет. Hарочно не проверил, выдумал, чтобы придать вымышленной реальности статус вящей самостоятельности и достоверности. Сознательное искажение - это прием, а никто не может запретить писателю выбирать нужные выразительные средства.
Впоследствии в одном из интервью Акунин заявил: "Моя православная церковь, что хочу с ней, то и делаю!" Восприняв и осмыслив упреки критиков, во втором романе, "Пелагия и черный монах", он демонстративно игнорирует религиозные контексты в пользу художественных. Двусмысленные "библейские" вывески на священном острове, цитирование высшим духовным лицом в теологической дискуссии светских авторов Гоголя и Достоевского, матерящийся монах Иона, пародийный "код" островных старцев - предметы, безусловно, колоритные, но нарушающие религиозную обыденность. И автора это не смущает. Местами он открыто бравирует вольным отношением к истории и церковной жизни, подозреваю, именно из-за того, что критики долго не замечали его подспудной бравады раньше. Что вы говорите? Hет в святцах имени Митрофаний? Так вот вам еще десяток имен монахов, порой языческого происхождения, которых там просто не может быть! Уверен, не будь указанных критических упреков на первый "пелагический" роман, "Пелагия и черный монах" была бы более сдержанной книгой.
