Александр Щипков - Перелом. Сборник статей о справедливости традиции

В российских условиях стена между социалистической и консервативной идеями иллюзорна. Будучи выражены совершенно разной лексикой и грамматикой, эти идеи, тем не менее, дают похожие ответы на вопросы дня. А само существование границы между ними – противоестественно. Эта граница – одно из ярких проявлений сути либерального общества как общества, разделённого внутри себя. Но есть основания думать, что разделение мы в состоянии преодолеть. Ведь левоконсервативный альянс – это Кощеева смерть, что обитает на кончике либеральной иглы.

Союз левой и консервативной идей предопределён и неизбежен. Как скоро он состоится, неизвестно, но многое зависит от умения и желания сторон идти навстречу друг другу.

Левый консерватизм

В российской политике консервативное направление – самое проблемное. В отличие от либералов и левых, русский консерватор постоянно стоит перед проблемой самоидентификации: какие ценности отстаивать, что сохранять и «консервировать»? Ведь национальная традиция, взятая почти в любой точке, выглядит как отрицание ценностей предыдущего исторического периода. Как тут говорить о сохранении? Прежде всего надо разобраться в парадоксальной ситуации, когда прерывание традиции само по себе превратилось в традицию и повторяется от эпохи к эпохе.

Революция сверху: искусственное прерывание традиции

Правящий класс не раз и не два в истории России запускал сценарий прерывания традиции. При этом историческая ситуация искусственно возвращалась на предыдущий уровень, как в подростковой компьютерной игре. Так было во время Смуты, церковной реформы (Раскола), в начале XVIII века, в 1917 году, в 1991‑м.

Всякий раз мы видим ужесточение условий договора власти и общества. Каждый новый исторический отрезок – это игра на понижение.

Эта точка зрения не только славянофильская, как иногда принято считать, она также свойственна и европейским консерваторам. О том, что в России «чуждое народу правительство», писал небезызвестный маркиз Астольф де Кюстин, посетивший Россию во времена Николая I. А знаменитый культуролог Освальд Шпенглер в своём «Закате Европы» обозначил российскую ситуацию термином «псевдоморфоза», взятым из геологического словаря (проникновение, врастание в толщу камня куска другой горной породы).

Тем не менее славянофилы имели исторический шанс стать сторонниками европейского выбора России, т. е. национального и религиозного самоопределения. Но они не были последовательны в вопросах национального политического строительства. Историкам хорошо известен такой документ, как записка славянофила К. Аксакова Александру II. «Русский народ не революционен и не претендует на участие в политике, – пишет К. Аксаков. – Поэтому событий, подобных тем, что имели место в якобинской Франции, в России ждать не стоит. Но взамен пусть власть оставит народу его право на внутреннюю жизнь, вековой уклад, традицию общины» (Аксаков К. С. Записка о внутреннем состоянии России // Теория государства у славянофилов. Сб. статей. СПб., 1898).

Попытка разделения полномочий была наивной, а золотой сон русского консерватора короток. Отказ от претензий на политическое самоопределение ничего не решал: власть и не думала соблюдать означенные границы. Ведь проект России идеологически оформлялся как просвещение сверху – в отличие от европейского просвещения снизу. То есть как право «просвещённой» компрадорской элиты безраздельно повелевать непросвещённым народом. Причем трудности проекта списывались его активистами на самодержавные предрассудки и «косность» населения.

Эту идеологию в общих чертах унаследовали советский и постсоветский периоды. Ощущение исторического дежавю было знакомо даже простым смертным: показательна расшифровка крестьянами аббревиатуры ВКП (б) – «Второе крепостное право – большевиков». Или шутка 1990‑х: «Раньше у нас было 15 олигархов, которые назывались “Политбюро”. Теперь они никак не называются».

В сущности, Россия с её бюрократией и крепостным правом была империей и колонией одновременно – отсюда тезис историка С. Соловьёва о внутренней колонизации Руси. Такая конструкция имела мало общего с западными империями, которые включали в себя мощное национальное ядро и внешних доноров.

Коротко вековую политику российского правящего класса можно определить как перманентную революцию сверху и искусственное прерывание национальной традиции. Эта идеология и метод государственного управления делали проблемным отстаивание консервативной идеи в России. Именно поэтому, будучи не в состоянии противостоять революции сверху, консерваторы на каждом историческом витке вновь и вновь оказывались в политическом офсайде.

К сожалению, постсоветский период не решил эту проблему, а лишь усложнил её. Отказавшись от советской идентичности, общество не вернулось ни к какой другой. Это соответствует вышеописанной логике пунктирного, прерывистого развития.

Пока общество не определится в отношении собственной истории, у консерватизма не будет серьёзных политических перспектив.

Что консервировать?

Несколько лет назад исследователь отечественного консерватизма Михаил Ремизов писал: «Каждый назвавшийся «консерватором» слышал этот вопрос неоднократно: что вы собираетесь «консервировать» в России – стране с неоднократно прерванной традицией? Вопрос вполне уместный. Но именно как вопрос. А не как аргумент против российского консерватизма».

Всё правильно. Но правда и то, что когда этот вопрос ставится, в консервативном лагере начинается разноголосица.

Каков консервативный идеал сегодня? Чаще всего мы получаем в ответ набор вечных понятий: «семья», «религия», «нация», «былые достижения». Или совсем просто и бесхитростно: «стабильность», «патриотизм». Представления о традициях, достойных сохранения, у разных консерваторов разнятся.

Вот приблизительная типология.

1. Антикварный консерватизм. Ориентирован на тот или иной фрагмент исторической реальности. Например, монархисты с ностальгией думают о престолонаследии и невинно убиенном Николае II. Вопрос о «качестве» монархии, о сравнении представителей династии не ставится (но есть немалая разница между Иваном III и Алексеем Михайловичем, Петром II и Петром III, Павлом I и Александром I). Иногда речь заходит о претензиях на российский престол кого-то из потомков Романовых, но с какими политическими целями – непонятно. Антикварный консерватизм имеет фрагментарный взгляд на историю. Нередко он нетерпим к консерваторам иного типа, то есть де-факто работает на разъединение, а не на интеграцию консервативных сил. Реальная политика тем временем проходит мимо.

2. Консерваторы-резонёры. Наблюдая коррупцию, расхищение национальных активов, безнравственность СМИ, они говорят: «Нам нужна консервативная политика, причем срочно. Вот вам политическая программа». Они считают, что с этой новой прекрасной программой можно победить на выборах и начать новую жизнь. На этом их реальное участие в политике заканчивается. Даже во времена ельцинской мультипартийности я не помню случая, чтобы консервативная партия или её представитель всерьёз засветились на предвыборном этапе, не говоря уже о преодолении пресловутого 5 %-ного барьера.

3. «Комконсерваторы», или консерваторы советского типа. Парадокс в том, что эти консерваторы наследуют доктрине исторического нигилизма – традиции отказа от традиции. Второй парадокс: они-то, в отличие от многих, знают, что хотят реконструировать. Правда, реконструкции на поверку подлежит не традиция, а исторически локальный проект советского социального государства. Его предполагается возродить в режиме госзаказа. Это четко поставленная, но вряд ли выполнимая задача – хотя бы потому, что российская индустрия разрушена, и воссоздавать её некому. Не гастарбайтеры же будут строить «новый СССР».

4. Евразийская доктрина, изложенная в терминах геополитики. Она включает отчётливую антизападную риторику в сочетании с мультикультурализмом, но не имеет политической программы. Скорее всего, проект «Русская Евразия» является довеском и ручным оппонентом либерального мейнстрима – так сказать, сверхсистемной оппозицией.

5. Либерал-консерваторы. Они находятся если не во власти, то при власти. Придерживаются державно-патриотической риторики, не отрицая при этом либерального курса (сырьевая экономика, сворачивание социальных программ, вывоз капитала из страны и зависимость от мировых финансовых центров). Консервативная фразеология здесь прикрывает либеральный курс, вызывая у обывателя иллюзию того, что правящий класс всё же намерен сохранить некие ценности и национальные приоритеты. Что в данном случае консервируется – очевидно. Консервируется российский либерализм. Не как идеология, но как экономический базис и модель развития.