Лиля Гурьянова - Мертвая зона. Города-призраки: записки Сталкера

У дверей своей бывшей квартиры Ник Ник постоял, собираясь с духом, потом медленно открыл дверь и вошел внутрь. Мы тихо вошли следом. В квартире все выглядело так, словно хозяева ненадолго уехали и скоро вернутся домой, разве что слой пыли был слишком толстым. А так – все цело, все на своих на местах. На стене в кухне – отрывной календарь: 27 апреля 1986 года.

Белехов побродил по комнатам, что-то бормоча себе под нос.

– Что, Ник Ник, грустно? – спросила я сочувственно. Белехов понравился мне сразу и безоговорочно, рядом с ним было хорошо.

– Грустно, – согласился Белехов. – Сердце щемит. Что ж… два раза в одну реку не войдешь. Пойдемте отсюда.

И мы ушли, аккуратно прикрыв за собой двери (замки везде сломали еще год назад солдаты, которые дезактивировали Припять).

В медсанчасти Ник Ник так же неторопливо побродил по кабинетам. Потом залез зачем-то под стол в одном из помещений и долго там возился. Мы ждали. Сперва под столом наступила гнетущая тишина. Потом оттуда донесся такой мат, что мы просто оторопели.

– Вот, – Белехов, пыхтя, вытолкал из-под стола большую, запыленную коробку. – Вот она, моя родимая! Из-за нее я тут три дня в помещении просидел с телом Шашенка, от которого «светило», как от маленького реактора! А на мне всей защиты – белый халат да тапочки… Читайте, что тут написано!

Мы склонились над коробкой. «Москва. Спецрейс. Щербине» гласила надпись.

– Мне тогда велели делать отщип тканей, образцы разные брать, чтобы там, в Москве, все это изучили и могли понять, насколько серьезна авария и как надо лечить тех, кто пока еще жив, – стал объяснять нам Белехов. – Сказали: сделай все, надпиши и оставь на видном месте. Солдаты потом вывезут в Киев, а оттуда спецрейсом отправим в Москву. Я сделал, как просили. Шашенка перезахоранивали в Москве недавно – осознали, что надо гроб с его телом забетонировать, слишком сильный от него радиационный фон. Так они на перезахоронение полную химзащиту надели, понимали, как сильно от гроба «светит»! А я в белом халатике… три дня… Зачем?! Если это никому не нужно было… Если все здесь так и осталось… Меня-то зачем было «палить», если все это никому не надо?!

Белехов поднял на нас несчастные и недоуменные, как у незаслуженно обиженного ребенка, глаза.

– А ты сколько тогда «хватанул»? – спросил его Витька.

– Да разве я считал? Я тогда думал, что я – молодой и здоровый, что мне все нипочем!

– А сейчас что думаешь?

– И сейчас думаю то же самое! – после секундной паузы рассмеялся Белехов. – Мне вот в новом городе Славутиче обещали новый морг отгрохать. Большо-ой, как дворец, весь из мрамора. Правда, я там один буду работать, больше на город персонала моего профиля не положено. Зато места будет много! На всех хватит. И на пока еще живых тоже…

Белехов остался ночевать в Припяти, и мы долго сидели за столом, разговаривая обо всем на свете. Потом он несколько раз приезжал к нам в гости в Питер.

Николай Николаевич Белехов и сейчас живет и работает в Славутиче. Местные власти действительно «отгрохали» ему новый морг. Весь из мрамора – как и обещали. И места там много… Что ж, предусмотрительно: ведь Славутич был построен после аварии в аккурат посреди «цезиева» пятна. Так было удобнее – не надо было подводить новые дороги; построили, где выгодно. Местные языкастые дозиметристы сразу же переименовали Славутич, и теперь иначе как «город на беде» они его не называют. Но это никого не волнует…

А страшная ночь 26 апреля все не кончалась. Брюханов и Фомин непрерывно сидели на телефонах. Брюханов держал связь с Москвой, Фомин – с блочным щитом управления четвертого энергоблока.

В Москву в ЦК Марьину, министру Майорцу, начальнику Союзатомэнерго Веретенникову, в Киев министру энергетики Украины Склярову, секретарю обкома Ревенко – тысячи раз повторялась одна и та же модель ситуации: «Реактор цел. Подаем воду в аппарат. Радиационная обстановка в пределах нормы».

Москва отвечала: «Держитесь! Охлаждайте реактор!» Еще из Москвы Брюханову передали, что организована правительственная комиссия, первая группа специалистов из Москвы вылетит в 9 утра.

Фомин время от времени совершенно терял самообладание. То впадал в ступор, то вдруг развивал бурную, лихорадочную деятельность: давил на Акимова и Дятлова, требуя непрерывной подачи воды в реактор, бросал на четвертый блок все новых и новых людей взамен выбывающих из строя…

В промежутках между приступами апатии и перевозбуждения плакал, колотил кулаками по столу, бился о стол лбом…

Зам. главного инженера по науке Лютов сидел и, обхватив голову руками, тупо повторял: «Скажите мне, парни, температуру графита в реакторе… Скажите, и я вам все объясню…»

– О каком графите вы спрашиваете, Михаил Алексеевич? – удивился Виктор Смагин, начальник смены блока. – Почти весь графит на земле.

– Да ты что?! – испуганно и недоверчиво спросил Лютов.

– Пойдемте, посмотрим.

Они пошли в помещение резервного пульта управления, ближе к завалу. От завала «тянуло» почти 15 тысяч рентген в час. Но тогда об этом не знал никто. Только чувствовали: жжет веки, горло, перехватывает дыхание.

– Вот смотрите – кругом черно от графита, – сказал Смагин.

– Разве это графит? – не поверил своим глазам Лютов.

Как ни странно, не только начальство станции, но и почти все опытные эксплуатационщики в эту кошмарную ночь выдавали желаемое за действительное. «Реактор цел!» – повторяли все друг другу с каким-то исступлением. Возможно, только это, совершенно лишенное логики и правдоподобности, утверждение давало им силы выжить и не сойти с ума…

День пятый

Брошенные села

На следующий день мы поехали по селам Чернобыльской зоны. Мы ехали час за часом по совершенно пустой дороге, и от этой обморочной пустоты начинала кружиться голова, как-то нехорошо сосало под ложечкой. Иногда мы останавливались в каком-нибудь селе, заходили в хаты. Все было, как и в припятских квартирах, – словно хозяева уехали ненадолго, чтобы обязательно вскоре вернуться в родные дома…

Некоторые хаты были открыты после дезактивации. Некоторые заперты (значит, хозяева возвращались ненадолго после аварии). В одной хате к входной двери была прикреплена изумительная записка: «Граждане солдаты и случайные посетители! Прошу вас, не ломайте двери: самогонки в хате нет! Я сам пьяница, про запас никогда не оставляю».

– Шарили по хатам, было дело, – рассмеялся Шинкаренко, когда мы показали ему записку на дверях. – Вот человек и предупредил честно: все выпито, не надо замки ломать! Взломщикам – пустой труд, мужику – новый замок ставить…

– А что, сюда приезжают?.. – удивился Витька.

– Еще как приезжают! На кладбище к родным ходят. Иногда живут даже недолго. Ездят, не без этого.

– Но… Посты, «колючка»?!

– Местные здесь все обходные тропки, все дырки в «колючке» знают! – отмахнулся от глупого вопроса Шинкаренко.

– А самоселы?..

– Есть и самоселы. Завтра отвезу вас в одно хорошее село – там почти все жители вернулись. Вот свадьба у них будет, нас пригласили. Будете завтра гостями на чернобыльской свадьбе…

Наступило утро 26 апреля 1986 года. Город атомных энергетиков Припять – 2 километра по прямой до Станции – просыпался.

Рассказывает Л. А. Харитонова, старший инженер производственно-распорядительного отдела управления строительства Чернобыльской АЭС:

– В субботу 26 апреля 1986 года в Припяти люди уже готовились к празднику Первого мая. Теплый погожий день. Весна, все цветет вокруг.

Об аварии еще никто ничего не знал. Приблизительно к полудню по городу поползли слухи: на станции что-то случилось. Но особых волнений это ни у кого не вызвало: ну, случилось, справятся, не в первый раз. Дети, как обычно, пошли в школу, малыши играли на улице в песочницах, катались на велосипедах. Муж ездил на работу и, вернувшись, сказал: «Авария, не пускают. Оцепили станцию…»

Тогда мы решили поехать на дачу, но нас за город не пустили посты милиции, пришлось возвращаться домой. И все равно, аварию мы тогда воспринимали как нечто отдельное от нашей личной жизни.

После обеда по городу пошли «поливалки» – начали мыть город. Тут-то бы нам и заволноваться, но мы были спокойны: дескать, жарко, вот и поливают. Я, правда, обратила внимание на белую пену у обочин, но значения этой пене не придала. А это уже шла полным ходом дезактивация…

Группа соседских мальчишек поехала на велосипедах на мост, откуда хорошо был виден аварийный блок: хотели посмотреть, что там горит на станции. У всех этих ребятишек потом была тяжелая лучевая болезнь.

После обеда наши дети вернулись из школы. В школе их предупредили: на улицу не выходить! Только тогда в сознании впервые мелькнула мысль: на станции случилось что-то серьезное!

К вечеру об аварии уже знал весь город. Но никто не представлял размеров бедствия. Когда уже смеркалось, пожар на станции стал сильнее, мы это даже отсюда видели. Сказали: горит графит…