Николай Февр - Солнце восходит на западе

Засыпаю в пятом часу. Засыпаю под методический, давно забытый и сегодня кажущийся уютным, скрежет скребущейся мыши.

Утором хочется поскорее выйти в город. И вот, как только окончательно рассвело, я с моим вчерашним спутником выходим на улицу. Мой проводник — коренной пскович. Ему двадцать два года. Он служит в городском управлении. Во время войны он был в Пскове и может в точности передать всю безрадостную картину последних дней советской власти в этом городе, перед занятием его немцами.

Первое, что меня поражает на улице это то, казалось бы, нормальное состояние, что кругом меня все говорят по… русски. В начале к этому трудно привыкнуть. Это кажется необычным. И в то же время это лучше, чем что либо другое, заставляет почувствовать тебя, что ты дома. На улице много людей и все они говорят по-русски. Действительно странно…

У дверей нашего дома стоят два бородача с огромными деревянными лопатами. Это дворники. Они, вслух, с явным неудовольствием, читают наклеенное на стене дома распоряжение городского головы о том, что тротуары должны очищаться от снега.

— И зачем его чистить, так его растак, ежели он снова навалит, — мрачно комментируют они прочитанное.

По улице бегут на коньках несколько ребят.

— Ванька, Ванька подбери соплю, а то споткнешься, — кричит чей-то звонкий голос.

Нас обгоняют две молодых бабы. Они над чем-то хохочут.

— Вот тут то я и поняла, где ворона зарыта, — говорит одна из них.

— Да не ворона, а собака, — поправляет другая.

— А я говорю ворона, значит ворона… Да не в том дело. А он, значит, опосля говорит…

О чем он опосля говорил, мы так и не узнали. На углу стоит, какая-то толстая баба и кричит через улицу маленькой девчонке:

— Ты пади, пади сюда, я вот тут для тваих письмяцо принясла…

Девчонка решительно врезается в гору снега между мостовой и тротуаром.

Псков от военных действий совсем не пострадал. Да их тут и не было. Уже в начале июля через город в полном беспорядке отступали отдельные группы красноармейцев. Они не нанесли городу вреда. А между тем лучшие улицы города: Сергиевская, Некрасовская, Архангельская представляют собой груду развалин. Ряды выгоревших и завалившихся домов стоят немыми свидетелями бессмысленного вандализма бежавших партийцев.

За несколько дней до падения Пскова, местные комсомольцы руководимые ответственными партийцами, приступили к организованному сжиганию города. Разграбленные ими предварительно чинные лавки несколько нарушили эту организованность. Нарушил ее и отпор, встреченный со стороны псковичей. Отпор, правда, пассивный — псковичи сами старались скорее потушить подожженные дома. Препятствовать поджогу они не могли. Только в одном месте, в центре города, псковичи пытались дать отпор пьяным босякам псковского комсомола.

— Жуткая это была картина, — рассказывает мой спутник. — Вот на этом углу остановился грузовик с комсомольцами. Они вылезли из машины и стали кричать, чтобы все выходили из домов. А потом, не дождавшись когда все выйдут, начали поливать керосином лестницы и поджигать. Тогда из собравшейся толпы, вдруг выступил один старик и как закричит: — «Ах, вы сталинское отребье, не вы город строили, мы его столетиями устраивали, а вы…» Он не договорил. Несколько выстрелов и старик упал. Вместе с ним ранили еще нескольких и пошли поджигать дальше.

Мы идем мимо целых кварталов сгоревших домов. Впрочем, выгорело только несколько улиц. Весь остальной город цел. Но, что это за дома!.. Состарившиеся, облезлые, полуразваливающиеся. Штукатурка всюду пообваливалась, все краски стерлись и выцвели, ступеньки сточились. В темных, грязных подъездах разбегаются кошки.

С грустным чувством продолжаю мою первую прогулку по Пскову. Мой спутник не замечает, что его родной город фактически разваливался у него на глазах. Он вырос в этой обстановке.

Мне приходят в голову слова, вычитанные из одной псковской летописи: — «о Пскове граде от летописания не обретается воспомянуто от кого создан бысть и которыми людьми…»

Но будущий летописец непременно воспомянет, от кого и которыми людьми город Псков был приведен в это жуткое, в это безнадежное состояние.

«Социалистический город Псков все больше меняет свой облик и за годы сталинских пятилеток стал совершенно неузнаваем…»

Так начинает свою статью в «Псковском сборнике» за 1937 год некий товарищ Пурышев. Этот прохвост, вероятно, и сам не сознавал насколько его слова близки к истине. Действительно, Псков за это время сильно изменил свой облик и стал просто неузнаваем.

— Не город, а турецкое кладбище, — говорит мой проводник, уже не молодой пскович, а тот старик, который так приветливо встретил меня ночью. Мы гуляем с ним по этому «турецкому кладбищу». Становится совершенно ясным, что картина обнищания и запустения, встреченная мною в Пскове будет характерной и для других русских городов. Поэтому на описании этого города я и задерживаюсь, быть может, дольше чем следует.

Несмотря на социалистическую стройку, одарившую город двумя десятками домов и «жилмассивов», лучшим зданием в городе осталось здание Псковского кадетского корпуса, построенное сто лет тому назад.

Мы проходим мимо него. Желто-белая краска, в которую были окрашены почти все кадетские корпуса императорской России, местами облезла и полиняла. Конечно, стены этого здания за последнюю четверть века ни разу не были покрашены. Над главным входом надстроена нелепая башня. Сделана она из нескладно сбитых и даже не покрашенных досок. В нее вделаны часы, вынутые из одной из разобранных церквей. Часы эти никогда не действовали. Под вышкой все еще красуется большая, старательно выведенная черной краской надпись:

Странно, что сталинские пятилетки столь много, по словам товарища Пурышева, давшие Пскову, не могли подарить ему здания, которое было бы достойно стать «домом советов». Пришлось, таким образом, обратиться к старику кадетскому корпусу.

Перед главным входом — два пустых постамента. Еще недавно на них стояли два истукана: — Ленин и Киров. Им должны были поклоняться псковичи и в октябрьские дни, проходящие мимо процессии, опускали перед ними знамена. Когда большевики бежали из города и присутствие этих двух истуканов перестало быть необходимым, какие то бородачи в посконных рубахах, латанных портках и лаптях, весело и шумно накинули на головы истуканов арканы и с гиком потянули их книзу. Вероятно, также выглядела картина и тысячу лет назад, когда такие же бородачи, в таких же рубахах, портках и лаптях, таким же арканом сбрасывали на землю изображения Перуна или бога Сварога.

Только тогда истуканы были добротные. Они были высечены из камня или из твердого дерева. Современные истуканы оказались также продуктом социалистического производства. Гипс и солома. Гипс разлетелся на куски тут же на земле и перед озадаченной толпой, смотревшей все еще недоверчиво на действия решительных бородачей, оказалось несколько пучков соломы. Дворник соседнего дома, стоявший тут с метлой, долго заметал это в угол двора, хмуро приговаривая:

— Я ж всегда говорил — что все это обман и пусто-бряхня…

Напротив здания кадетского корпуса, на каком-то доме, через всю стену намалевана надпись. Она гласит:

Трудовая копейка рубль бережет. Храните ваши деньги в сберкассе. За них отвечает государство.

Проходя мимо этой надписи, псковичи ругаются громко и разборчиво. Вероятно, многие из них последовали этому мудрому совету. Надо ли говорить, что ни один из них не получил назад, ни трудовой копейки, ни того рубля, который эта копейка бережет. В первый же день войны все государственные сберкассы перестали выплачивать взносы своим вкладчикам. Социалистическое государство не сдержало и этого обещания.

Исторические постройки Пскова не пострадали от военных потрясений. Цел Троицкий собор в псковском Кремле. Нетронутой стоит знаменитая Довмонтова башня. Заходим в известные каждому псковскому мальчишке Поганкины палаты. Это дом с монументальными, почти в сажень толщиной, стенами. В последнее время в них помещался музей. Над входом прибита памятная доска:

Мне жаль купца Поганкина. Может быть покойник и был на руку нечист. Мы этого не знаем. Но для Пскова, в свое время, он сделал очень много. Благодаря его предприимчивости и размаху, торговля в Пскове расцвела в небывалых размерах. Поганкин торговал с Польшей, с Пруссией, со Скандинавией и даже с Англией. Тысячи людей кормились около Поганкина. И, наконец, если что-нибудь в Пскове имеет право называться «жилмассивом», то это Поганкины Палаты, построенные почти триста лет назад и сохранившиеся лучше, нежели пресловутые советские «жилмассивы», к которым мы направились непосредственно из музея.