Александр Хинштейн - Березовский и Абрамович. Олигархи с большой дороги
В президентском окружении Юмашев занимал совершенно особое, уникальное место; Ельцин относился к нему, как к родному сыну, советуясь по любым, даже самым деликатным вопросам. Общая тайна, спрятанная за дверьми президентского сейфа и английского банка, не просто объединяла этих людей, а превращала в сообщников, подельников.
Если внимательно проштудировать последнюю книгу ельцинских мемуаров, становится отчетливо видно, сколь серьезным влиянием пользовался тогда «летописец». Практически все важнейшие внутриполитические события – так, по крайней мере, утверждается в «Президентском марафоне» – происходили, как минимум, при активнейшем его участии; как максимум – под его влиянием. (На ум сразу же приходят другие воспоминания – маршала Жукова, – который очень сожалел, что не сумел в свое время встретиться и узнать мнение полковника Брежнева по одной из планируемых войсковых операций.)
Я специально подсчитал, сколько раз имя Юмашева звучит на страницах «Президентского марафона»; ровно 78 упоминаний – больше даже, чем Наина Иосифовна. И это явно неспроста.
«Талантливый журналист, аналитик замечательный», как величает его первый президент, оказался едва ли не самым успешным царедворцем из всех, кто переступал порог Кремля в конце второго тысячелетия. (Отчасти секрет успеха Абрамовича – это повторение юмашевского опыта.)
Матерые политические волки, зубры паркетных интриг, точно школьники, покупались на его потертые джинсы и свитера. Бессловесного журналиста с неизменной застенчивой улыбкой на обметанных устах (еще в 1980-е, на редакционной пьянке, расчувствовавший Юмашев поцеловал собственное отражение в раскаленном самоваре), этакого карапуза-переростка, краснеющего по любому поводу, они попросту не воспринимали поначалу всерьез. А тем временем застенчивый карапуз незаметно набирался сил, превращаясь в главный центр влияния. На него не действовали отныне никакие напасти и невзгоды.
Даже после того, как в устроенном Юмашевым ДТП погибло двое сотрудников северокорейского посольства, его и пальцем никто не тронул, а все милицейские протоколы таинственно испарились. (Хотя, говорят, переживал он страшно и даже таскал с собой фотографии жертв. Спас Юмашева тогда, как ни странно, столь ненавидимый им сегодня Коржаков. Именно его помощник Геннадий Журицкий закрывал в МВД эту неприятную историю.)
Когда в 1996 году Юмашев убедил Ельцина ввести Дьяченко в избирательный штаб, а затем назначить ее президентским советником, он вытащил свой главный счастливый билет; эта блестящая комбинация на долгие годы вперед обеспечила ему сумасшедший, ни с чем не сравнимый ресурс влияния.
Татьяна и раньше воспринимала Юмашева как близкого себе человека. В ее понимании он был чем-то средним между названным братом и лучшей подружкой. Теперь же, после счастливого вознесения, царевна окончательно прониклась к нему безграничным доверием и признательностью; все, что предлагал Юмашев, советник президента по имиджу поддерживала сразу и безоговорочно; она искренне верила в чистоту его помыслов и сыновнюю преданность Ельцину. (Последнее для Дьяченко всегда являлось самым важным.)
Большинство ключевых событий конца 1990-х были инициированы Юмашевым; в нужный момент они с Татьяной Борисовной просто вкладывали президенту в уши свои идеи.
Именно с Юмашева началась вечная правительственная свистопляска, ознаменовавшаяся регулярными сменами кабинетов министров. Это он в 1998-м убедил Ельцина в необходимости отставки Черномырдина, который-де метит уже в президенты; а потом, после дефолта, уговорил вернуть его назад.
И увольнение Примакова со Степашиным – тоже было дело юмашев-ских рук. Они с Татьяной никак не могли окончательно остановить свой выбор на ком-то одном; всюду чудился им подвох и глухая измена. Точно разборчивая невеста, они сперва раздавали налево-направо авансы, а потом принимались терзаться сомнениями:
«Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича…»
Составы новых кабинетов министров определяли, понятно, тоже они…
Лишь один-единственный раз Юмашев не сумел добиться своего; это случилось, когда Ельцин с Татьяной и Чубайсом фактически силой заставили его возглавить президентскую администрацию. Кремлю срочно требовалась передышка, дабы успеть подобрать какую-то новую, приятную во всех отношениях фигуру.
Полтора года юмашевского владычества остались в памяти старожилов, как дурной похмельный сон; за это время он успел уволить из администрации двести человек, включая всех, кто начинал когда-то с его соавтором; к концу ельцинского правления рядом с президентом остались лишь четверо царедворцев, переживших оба срока. И, конечно, Юмашев.
Это было время бесконечных, пустых совещаний и непрекращающихся интриг. Каждое утро Юмашев начинал с чаепития у кремлевской царевны и точно так же заканчивал свой вечер. Почти всегда с работы уезжали они вместе.
На этих чаепитиях и междусобойчиках, вперемешку с великосветскими сплетнями и милой трескотней, принимались главные, судьбоносные для страны решения; кого куда переместить; какому олигарху дать преференции, а какому, напротив, отказать от двора.
(Тогда-то Березовский, прежде вознесенный стараниями Юмашева, и был окончательно заменен Абрамовичем.)
Вообще, если вдуматься, большего безумия и представить себе нельзя. Две подружки – Валя и Таня – по сути единолично управляли огромной сверхдержавой, не имея мало-мальски жизненного опыта; они, вообще, не представляли себе, чем дышит страна.
К моменту своего назначения 40-летний Юмашев не руководил ничем, кроме отдела писем в журнале «Огонек»; у него даже не было законченного высшего образования, хотя – поверьте мне на слово, – чтобы вылететь с журфака МГУ, следовало изрядно постараться. О Дьяченко и говорить не приходится.
Подлинную жизнь эти люди воспринимали исключительно по рассказам очевидцев. Сами они уже давным-давно оторвались от реальной действительности, повторив печальный опыт французской королевы Марии-Антуанетты, удивившейся некогда, почему бунтуют ее славные подданные: – У них нет хлеба, – объяснили королеве придворные.
– Так пускай едят пирожные.
В России, с ее многовековыми традициями абсолютизма, власть непременно должна быть жесткой и властной; иначе это не власть, а кисель. (Все эпохальные катаклизмы – революции, бунты, крестьянские войны – происходили у нас непременно во времена слабости режима.)
Но о каком авторитете могла идти речь, если все вокруг, включая подчиненных, уничижительно звали истинных правителей страны Валей и Таней.
Невозможно представить, чтобы Петра Первого, к примеру, кто-нибудь – даже недруги – величали Петей, Сталина – Йосей, а Берия – Лавриком. Да и нынешнего президента никому и в голову не придет именовать Вовой…
Но ни Юмашева, ни Дьяченко это нисколько не задевало; они исповедовали совсем другую идеологию – не слыть, а быть; хоть горшком называй, только в печку не ставь…
(Впоследствии даже Татьяна Дьяченко вынуждена будет признать: «Юмашев совершенно не выглядел начальником…».)
Вряд ли Ельцин понимал до конца, что творится у него под боком.
В этот период он почти все время пребывал в прострации, «работая с документами» то на даче, то в больничной палате.
(Потом, правда, в мемуарах, заботливой рукой Юмашева будет написано совсем другое: «Администрация стала настоящим штабом по выработке важнейших идей, стратегии развития и политической тактики».)
Любовь его к Валентину Борисовичу, постоянно подогреваемая сердобольными домочадцами, с годами лишь укреплялась. Когда в декабре 1998-го, в перерыве между лежками в ЦКБ, Ельцин – по юмашевской же просьбе – наконец освободил его от обременительной должности, в каковой тот чувствовал себя «как герой из повести Марка Твена „Принц и нищий“, которому дали государственную печать» (цитата из «Президентского марафона»), от избытка чувств он тут же объявил «летописцу» благодарность. И мгновенно назначил своим советником.
«Юмашев остается в команде», – громогласно объявил президент перед телекамерами.
Через несколько дней, уже без камер, он повторно пригласил его к себе в кабинет, наговорил кучу комплиментов; словом, сделал все, чтобы продемонстрировать Юмашеву монаршую любовь. Для Ельцина, который зачастую увольнял соратников, даже не удосуживаясь объявить им об этом – большинство отставников о своей участи узнавали из теленовостей – это было событием из ряда вон выходящим.
Он даже самолично проводил бывшего администратора до приемной – такой чести прежде не удостаивался еще ни один из посетителей.
Личный ельцинский телеоператор Александр Кузнецов детально описывает эту душераздирающую картину:
