Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #9
во многих отношениях. Например, он прекрасно рисовал - и карандашом, и красками. Особенно ему удавались портреты, он блестяще передавал характер человека. В Новосибирске мы видели рисунки, сделанные карандашом и ручкой. На вечере памяти 1 декабря 2006 года в Союзе писателей России перед нашими глазами предстали и очень интересные живописные работы Коли. За те годы, что мы с ним не виделись, он очень вырос и как рисовальщик.
Удивительной была и шипиловская музыкальность. Его сознание было наполнено звучащими мелодиями, они жили в нем, и он легко, без труда превращал в песни не только свои тексты, но и любые понравившиеся ему стихи. На наших глазах он положил на музыку стихи Пушкина, Брюсова, Цветаевой, современного поэта Александра Ибрагимова. В истории русской литературы было немало поэтов, поющих свои стихи, включая любимого Колей Рубцова. Но я убежден, что Шипилов - один из самых сильных и ярких песенных поэтов. Кстати, сам Николай не раз говорил нам, что его песни - это в определенном смысле продолжение традиции гусарских песен Дениса Давыдова. Потому, слушая Колину песню "Вальтрапы алые гусар", посвященную событиям 1812 года, я всегда вспоминаю о Давыдове. Хотя мне кажется, что шипиловская песенная лирика глубже, разнообразнее и сильнее. Помимо гитары, Коля свободно играл на фортепиано, баяне, гармошке и мог мгновенно подобрать любую мелодию, при том, что никогда профессионально не учился музыке и ни при какой погоде не владел нотной грамотой. Помню, как он поразил всех нас исполнением "Полонеза" Огинского - он мигом подобрал его на фортепиано. Мелодии шипиловских песен в профессиональной музыкальной аранжировке представляли бы собой самоценную и очень интересную музыку. Высокую оценку Шипилову-композитору давали такие музыканты, как известный поэт-песенник Михаил Ножкин, руководитель Всероссийского хора "Пионерия" Петр Струве, эстрадный певец Дмитрий Маликов и многие барды - Александр Дольский, Олег Митяев, Юрий Кукин, Юрий Лорес, Сергей Матвеенко.
Однако самое главное и сокровенное в творчестве Коли, на мой взгляд (подчеркиваю, что это субъективная оценка), заключается даже не в высоком качестве прозы или музыки. Он, прежде всего, был очень большим поэтом. Речь не о том, что его поэтический дар выше прозаического (сам он, кстати, так не считал), а о том, что он был поэтом по складу личности, души, мышления. Страстным, чутким, порывистым, внимательным, всегда подключенным к какому-то небесному источнику, всегда готовым как бы "поймать" свыше строку, рифму, мелодию. Его способность улавливать тонкие токи бытия, составляющие тайную сущность поэзии, была просто поразительной. Кстати, и чисто психологическая сенситивность, интуитивное умение чувствовать и понимать, что о нем думают другие люди, была у него от природы очень мощной. Я не раз замечал, как он буквально читал мои мысли и мысли других людей и на все вопросы загадочно улыбался и отшучивался. Часто говорил: "Просто у меня бешеная интуиция!"
Однажды в поезде, когда мы вчетвером ехали из Барнаула в Москву, я, чтобы скоротать время, предложил всей компании заняться телепатическими опытами. Мы загадывали друг другу разные слова и образы, мысленно чертили по лицу и коже партнера по игре разные фигуры и цифры, а потом пытались их отгадать. У Николая это получалось лучше других. Помню, как меня поразил и заставил задуматься сам факт шипиловской сенситивности. Почему этот поживший, закаленный, прокуренный, такой вроде земной и простой мужик, с юмором относящийся к оккультным учениям, чувствителен к тонкой реальности, как хороший экстрасенс? Сам Николай над всеми этими феноменами только посмеивался. Образ мысли его был парадоксален по природе. Помню, как в том же купе я провел для всех общий тест под названием "Пиктограмма". Нужно было рисунком изобразить несколько абстрактных понятий. Коле досталась "ложь". И он весьма колоритно нарисовал двух мужиков, один из которых несет мешок, а другой указывает ему пальцем на землю и говорит: "Ложь!" - в смысле: клади.
Одно из главных проявлений Колиного таланта, поражавшего меня, - это его виртуозный дар "плетения словес". Он мог сесть за стол и сразу начисто написать великолепный стихотворный экспромт. Так, например, родился стих о немце Карле, потерявшемся в российской действительности:
Решетка Ботанического сада -
Провинциальных барышень ограда,
А в глубине стоит преддверьем ада
Эстрада, словно ухо упыря.
Листва дерев клинками ветра сбита.
Прохожий немец глухо шепчет: битте!
Любите немца, барышни, любите…
А барышни о русском говорят.
Как он сутул и как очами огнен!
Его увидит женщина и охнет…
Очки поправит шваб на переносье,
Прочистит нос, утрет глаза платком,
И тяжким шагом попирая осень,
Пойдет он в магазин за молоком.
А русский дьявол мимо под хмельком -
Как снега ком, как злого ветра сгусток,
Промчит, и на душе у немца пусто.
Он шепчет как потерянный: "Комм… комм…
Ихь… я толстяк… Пустяк, а нет удачи:
Меня увидит женщина и плачет…
В публичный дом! Трудом я нажил сумму,
Я задолжал Терентию и куму.
Хотелось в Государственную Думу -
Теперь куда? Нет спасу от стыда!
Карету мне!" И вот ему - карета,
И немец мчит сперва на оперетту,
А позже, под огромнейшим секретом:
"Гутн абенд, то есть, здрафстфуйте, мадам…"
Мадам его словам не удивится
И поведет к стареющим девицам…
И снег с дождем как проклятые хлещут,
И немец пьет шампанское Клико.
В тиши вечерней черти ищут клещи,
Но миг любви уже недалеко.
И пот на лбу: копеечка к копейке,
За гривной гривна, два рубля к рублю:
"Скажи, Наташа: Карл, я вас люплю…"
- "Люблю, Карлуша! Но пока не пейте… "
Нет. Он нальется водкой - сто на сто.
Городовой разбудит под кустом.
"О фатерлянд! О розы над иконой!
О розовый младенческий покой!
Я здесь никто… Ну кто я здесь такой?
И немец Карл из лавочки суконной.
И новый околоточный, вот тля,
Дерет с меня в субботу два рубля!
Жену мою Терентий, возчик сена,
Нехорошо хватает за колено.
Он, бородатый варвар, русиш швайн,
Ее пытался бросить на диван!
Ну, всё. Пойду домой, к своим сосискам.
Прощай, люповь. Была ты отшэнь блиско…"
Но не только забавные экспромты удавались Коле легко, без помарок. Помню, свою замечательную "Песню о вранье" он написал ровно за семнадцать минут. Я невольно засек это время - ровно столько длился мой поход в столовую университета, в общежитии которого мы праздновали Новый год. А одну из лучших своих песен - "Я пришел на вокзал" - Николай сложил в голове за полчаса, пока шел от нашего дома к железнодорожному вокзалу - и потом обратно. Дело было в полночь ("на табло три нуля"), перестал ходить всякий транспорт, поэтому Коле тогда пришлось вернуться и заночевать у
нас. Помню, он пришел и почти с порога спел нам эту свою уже абсолютно законченную песню:
Я пришел на вокзал -
На табло три нуля,
Ух, глаза бы мои не глядели!
И себе я сказал:
Возвращения для
Я уеду на этой неделе.
(…)
Все уже позади,
Век меня остудил,
Осудил на скитанья без срока.
Вместо тела - страна,
Вместо сердца - струна,
Вместо радио - в роще сорока.
Вспоминается еще история, свидетельствующая о силе и глубине творческой концентрации внимания у Николая. Однажды я стал свидетелем его ссоры с любимой женщиной. Дело было поздним зимним вечером. Нас было человек пять, и мы из одной компании ехали в другую. На остановке мы долго стояли, ожидая трамвай, и наблюдали эту ссору. Затем Коля отошел в сторонку и застыл в одной позе. Он проигнорировал подошедший трамвай - в результате вся компания осталась ждать нового трамвая. Попытки вывести Колю из ступора были безрезультатны, он продолжал стоять как истукан. Наконец, я подошел к нему и спросил: "В чем дело? Что с тобой?" "А я, Серега, песню сочиняю", - ответил он. Вскоре он исполнил эту свою новую песню, написанную в состоянии параллельного внимания…
