Стефан Кларк - Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга

Однако, по иронии судьбы, потопление «Рейнбоу уорриер» привело к тому, чего Франция больше всего боялась. «Гринпис» надеялась привлечь внимание мировой общественности к французским ядерным испытаниям, и теперь эту тему вынесли на первую полосу все крупные газеты, а к ним присоединились остальные средства массовой информации. Франция даже была вынуждена «пожертвовать» более 8 миллионов долларов «Гринпис» в качестве возмещения ущерба. Между тем Новая Зеландия из тихой нации превратилась в активного противника ядерных испытаний и стала близким союзником малых тихоокеанских государств, эффективно помогая слабым протестным движениям сформироваться в единую мощную силу. Ядерные испытания на Муруроа были остановлены, и, если не считать серии взрывов в 1995 году, на атолле с тех пор царит тишина.

Французам все-таки удалось кое-как сохранить лицо. Руководитель операции Диллэ и так называемый волонтер «Гринпис» Кристина Кабон вышли сухими из воды, а имена тех, кто минировал судно, нигде не прозвучали.

Дело закрыто, понадеялись французы.

Ан нет, потому что уволенный глава ГУВБ Пьер Лакост создал бомбу замедленного действия. В 2005 году газета «Монд» напечатала разоблачение: оказывается, сразу после взрывов Лакост написал отчет о том, как получил личное указание от президента Миттерана, который мастерски изображал негодование, когда услышал о провале операции и нелепых попытках сохранить ее в тайне. Наконец-то виновник нашелся.

И потом, в 2006 году, когда социалистка Сеголен Руаяль готовилась к соперничеству с Николя Саркози в предвыборной гонке, поползли слухи, будто старший брат Руаяль, Жерар, был одним из тех двух парней, которые крепили мины к корпусу корабля. Правда, все обвинения он категорически отверг. Французам стало вдвойне неловко, оттого что источником этих слухов стал другой брат кандидата на пост президента, Антуан.

В общем, хотя и прошло более двадцати лет с тех печальных событий, эхо двух взрывов, утопивших «Рейнбоу уорриер», еще звучит, и довольно громко, в коридорах французской власти.

Глава 22

Пытаясь игнорировать прошлое

В начале 1990-х годов отношения между Францией и англоговорящим миром, казалось, потеплели. Открытие туннеля под Ла-Маншем в 1994 году словно символизировало это сближение.

Давняя мечта Наполеона наконец стала реальностью, и теперь, вместо того чтобы летать или плыть по морю, как когда- то силы вторжения, путешественники могли просто нырнуть под воду и вынырнуть уже на территории соседа. Случился, правда, мелкий дипломатический конфуз, когда стало известно, что лондонский пересадочный терминал будет находиться на станции Ватерлоо, но большинство французов лишь пожали плечами, отмахнувшись от этого исторического щелчка.

Такая близость оказалась неожиданностью и для французов, и для бриттов. Это было сродни тому, как если бы давних супругов вновь уложили в одну постель после долгих лет пребывания в отдельных спальнях, когда каждый мог с удовольствием вытягиваться во всех направлениях на собственном матрасе. Возникал вопрос: станут ли они пихаться коленями и локтями или предпочтут уютно устроиться в объятиях друг друга? И кому тогда достанется одеяло? Этот вопрос вставал все острее, когда под то же одеяло нырнули американцы, предлагая развлечься втроем…

Спустя всего несколько месяцев после открытия туннеля под Ла-Маншем французы воздвигли стену. Не для защиты от последствий глобального потепления — это был культурный и языковый барьер для приливной волны английского языка, которая (как им казалось) смывает французский язык с лингвистической карты мира.

Как мы уже знаем из предыдущей главы, Франция долгое время с подозрением косилась на рок-н-ролл, и в августе 1994 года французский министр культуры и французского языка протолкнул закон, призванный остановить англо-американское вторжение раз и навсегда.

Министр Жак Тубон сам не относился к тем людям, кого можно назвать человеком высокой культуры: это был политический карьерист, выпускник элитарной французской Национальной школы администрации (НША), правая рука Жака Ширака в годы работы последнего в различных министерствах. Тубон так же подходил для руководства министерством культуры, как и для управления железными дорогами, налоговым департаментом или избирательными кампаниями Ширака.

Вступив в должность министра в 1993 году, он произнес речь, в которой заявил о своем желании продвигать «культуру, которая делает из каждого человека ответственного гражданина». Для большинства из нас эта фраза звучит как набор слов, но для французских политиков, хорошо знакомых с НША, это был образец административного красноречия; другие министры произносили точно такие же речи, разве что заменяя «культуру» словами «армия», «атомная энергия» и «сыр».

Одной из первых инициатив Тубона стала, как и следовало ожидать, реорганизация крупных культурных учреждений, таких как Лувр, Национальная опера и Национальная библиотека, и везде он расставлял на ключевые должности «соратников». Разумеется, из той же НША.

Но Тубон несказанно удивил всех, когда провел закон 94-665 об использовании французского языка, рассчитанный на закрепление статуса французского языка. Своей первой же статьей закон декларировал, что «в наименовании, предложении, презентации, инструкциях для пользования и применения [127], описании размера и условий гарантии товаров, продуктов или услуг, а также в счетах и расписках использование французского языка является обязательным».

Кроме того, вся реклама — письменная, устная или аудиовизуальная — должна даваться на французском языке; наименование бренда на иностранном языке запрещено, если существует французский эквивалент; французские компании не могут настаивать на том, чтобы их служащие в обязательном порядке говорили по-английски или понимали этот язык; и обучение в школе должно вестись на французском языке, если школа хочет получать государственное финансирование (бретонцам пришлось бороться за право обучения детей на родном языке в государственных школах).

Самые суровые меры Тубон приберег для музыки и телевидения. Как сказано в законе, «до 1 января 1996 года объем написанных или исполняемых французскими или франкоговорящими артистами музыкальных работ, транслируемых популярными музыкальными программами в прайм-тайм всеми радиостанциями, должен составлять минимум 40 процентов». Тубон добавил, что телеканалы обязаны транслировать «не менее двух раз в неделю, в прайм-тайм, программы на французском языке», — это имело целью ограничить количество (пользующихся огромной популярностью) американских телесериалов.

Французы ненавидят новые законы, а «Закон Тубона» все больше напоминал голландского мальчишку, который пытается пальцем заткнуть прорвавшую дамбу. Английский язык уже стал неотъемлемой частью французской культуры, и даже такие звезды, как Серж Генсбур и Джонни Холлидей, давно исполняли песни с английскими названиями. Так что ответная реакция последовала незамедлительно: французы, обожающие играть со словами, перевели на английский язык фамилию министра, в результате чего получился Джек Оллгуд (tout bon в переводе с французского означает «все хорошо», all good по-английски). Да и вообще большинство французов отнеслись к закону как к шутке.

Впрочем, для кого-то он открывал дорогу к серьезным деньгам. Теперь, когда радиостанции обязали транслировать в прайм-тайм французскую музыку, продюсеры получили возможность создать совершенно новое поколение франкоязычных имитаторов англо-американских стилей. Сегодня многие из них пошли еще дальше: они записывают песни на условном английском — стараются, чтобы речь звучала аутентично, и добавляют несколько слов по-французски, восполняя квоту.

В чем-то уступки закону кажутся чисто символическими. Рекламные слоганы требуется переводить на французский язык, когда это совершенно не требуется. Если, скажем, французская пищевая компания, желающая привлечь внимание потребителей к новому печенью в американском стиле, выводит на рекламном плакате девиз It's all good («Это все на пользу»), каждый француз догадается, о чем идет речь, — но в самом низу плаката вы всегда увидите приписку на французском языке: C'est tout bon. Совпадение (или нет), но на постерах в парижском метро перевод часто скрывается за спинками пассажирских сидений.

Но абсурд на этом не заканчивается. Поскольку французский не столь схематичен, как английский, и закон требует прилично выражаться только по-французски, французский рэпер с альбомом под названием Fuck You, Motherfuckers! (и такое бывает) должен предусмотреть рекламные слоганы со стыдливой припиской: «Я буду иметь секс со всеми вами, кто имеет секс со своими матерями!»